Черные тузы

Росляков, вжавшись в стул, вздрагивал от слов отца, как от ударов.

– Теперь понял, – кивнул он и задал обжигающий душу вопрос. – Я должен буду тебе помогать? Ну, в этой операции? На подхвате, инструменты подавать и все такое?

– В этой операции? – переспросил отец и усмехнулся. – Ты еле на стуле сидишь, того и гляди, с него свалишься. Какая уж от тебя помощь. Помрешь чего доброго со страху во время этой, как ты выражаешься, операции. И что мне тогда делать с двумя трупами, твоим и Овечкина? У тебя хоть деньги есть?

– Есть, – закивал Росляков.

– Тогда езжай за покупками, – сказал отец. – Вернешься, оставишь мне машину и отправишься ночевать к своей матери. Все, топай. И не трясись ты. Что случилось, то случилось. Нужно думать, как жить дальше.

– А как ты себя чувствуешь? – запоздало вспомнил Росляков.

– Нормально, сегодня нормально, – отец почему-то нахмурился.

Глава девятая

Васильев, то и дело поглядывая на наручные часы, томился в приемной Марьясова уже более часа. Он успел пролистать два иллюстрированных журнала и несколько вчерашних газет, сложенных стопкой на низком столике. Кожаный диван, стоило Васильеву поменять позу, жалобно поскрипывал. Секретарша Верочка, безмолвная, как дохлая рыба, с постной физиономией печатала на машинке какие-то деловые бумаги, она, видимо, тоже скучала за работой, часто отворачиваясь к окну, прикрывая рот ладонью, зевала, и снова приемную оглашал треск машинки.

– Фу, тут у вас просто скука смертная, – поделился наблюдением Васильев.

– Я же вам сказала, – секретарша подняла голову от работы, достала носовой платок и тщательно вытерла им маленький красный носик похожий на фигу. – Владимир Андреевич раньше двух часов не освободится. У него иностранец. Вы сами сказали, что подождете, а теперь жалуетесь.

– Я не жалуюсь, – Васильев покачал головой. – Только вот недавно прочитал в газете любопытную заметку. В аэропорту скончался человек. Вроде бы обычное дело. Мало ли от чего помирают люди? Ну, медики натурально сделали вскрытие и не обнаружили никаких причин, которые могли бы привести пассажира к смерти. Тогда за дело взялись ученые и открыли удивительную вещь. Оказалось, человек скончался, не поверите от чего. От долгого ожидания он скончался. Вылет его самолета переносили несколько раз. А он, бедняга, ждал, ждал, а потом взял помер на жесткой скамейке. Вот ученые выявили некий смертельный вирус ожидания, заразится которым могут люди чего-то очень долго ожидающие. Опасаются даже массовой эпидемии. Научный факт. Представляете?

– Да уж, странный случай.

Верочка спрятала в столе скомканный носовой платок.

– Скажите, а в вашей приемной ещё никто не умирал от ожидания? Не было ещё смертельных случаев?

– Пока что не было, – Верочка, оставаясь серьезной, шмыгнула носом. – Все посетители остались живы.

– А вот я, кажется, так и помру, на этом диване, ничего не дождавшись. Но, а если не помру, то уж точно заболею, тяжело заболею, слягу. Скажите, Вера, а вы будете навещать меня в больнице?

– Что это мне вдруг вас навещать? Думаете, мне навещать кроме вас больше некого?

Васильев хотел ответить на вопрос секретарши, но промолчал и стал размышлять над другой проблемой: живет ли Марьясов с Верочкой. Пожалуй, живет. Секретарша всегда рядом, всегда под рукой, наверняка отзывчива к ласкам начальника, бежит по первому зову. Очень удобно. Васильев, склонив голову на бок, стал критическим взглядом рассматривать секретаршу, ссутулившуюся над пишущей машинкой. Уже через минуту он сделал прямо противоположный вывод. Нет, Марьясов секретаршу не трогает. Но тогда какой смысл держать на месте некрасивую и неумную женщину? Может, она родственница жены Марьясова?

– А вы случайно Марьясову не родственница? – спросил Васильев.

– А почему вы об этом спрашиваете?

– Так просто спросил, – Васильев пожал плечами. – Спросить что ли нельзя?

– Вы мешаете мне работать, – сказала Вера, подтверждая своим ответом правильность догадки Васильева. – Вы бы, пока Марьясов не освободится, сходили вон в пельменную через дорогу. Там кормят хорошо и недорого.

– Я сейчас голодаю, – бездумно соврал Васильев, уже успевший плотно пообедать. – Слышали что-нибудь о лечебном голодании? Очень способствует. Здоровью и всему такому прочему. Рекомендую.

– Просто ничего не едите – и все?

– И все, – кивнул Васильев. – Ничего в рот не беру уже вторую неделю, чай не пью, кофе. Только минеральную воду. Так прекрасно себя чувствую, просто потрясающий эффект от этого голодания. Иногда мне даже кажется, что душа существует как бы отдельно от тела. Витает где-то там, – он показал пальцем на потолок. – А тело само по себе. Ведет, так сказать, независимый от души образ жизни.

– Глядя на вас, я бы не сказала, что вы голодаете, – глаза Веры светились тусклым недоверчивым блеском. – Такой плотный мужчина, в соку, – при слове «мужчина» секретарша облизнулась. – А когда же надо заканчивать это голодание?

– Когда почувствуете, что душа уже того, совсем от тела отделилась, тогда и заканчивать нужно. Если ещё не поздно.

Вера с чувством ударила пальцами по клавишам машинки, разродившейся сухим стрекотом.

– Пожалуй, пойду пройдусь по улице, – сказал Васильев, которому надоело развлекать себя розыгрышами глупой секретарши. – На воздухе я как-то забываю о чувстве голода, которое гложет меня изнутри.

* * * *

Накинув пальто, он спустился со второго этажа к выходу, закрыл за собой парадную дверь офиса и прошагал десяток метров до машины, в которой развалясь на водительском месте слушал радио Трегубович. Сев на заднее сиденье, Васильев попросил сделать музыку потише.

– Минут через двадцать он освободится, – Васильев вытянул ноги вдоль сидения. – Сейчас у него хрен какой-то сидит, иностранец.

– Иностранец? – переспросил почему-то удивившийся присутствию иностранца Трегубович. – Как сюда иностранца-то занесло?

– Я почем знаю? – Васильев вытащил из кармана пальто сигареты и зажигалку. – Я тут вот что подумал: пойдем к Марьясову вместе. Ты два дня наблюдал за этим писакой, за газетчиком Росляковым. Вот и доложишь Марьясову о том, что видел. Что, я за тебя буду все пересказывать, как испорченный телефон.

– Ничего такого я не видел, – теперь Трегубович смутился. – Только время зря потратил.

– Все-таки что-то ты видел, записи делал в блокноте, – усмехнулся Васильев. – Вот об этом и расскажешь. Привыкай работать с начальством. Порой грамотно составленный, гладкий отчет о работе важнее, чем сама работа. Психологию наших работодателей надо знать, разбираться в ней надо. Не то, чтобы нужно при каждом удобном случае пыль в глаза пускать, нет, но Марьясов должен знать, что мы не сидим на месте, мы отрабатываем свой хлеб. Так и ему спокойнее и нам тоже. В следующий раз не станет дергать по пустякам. Возьми с собой блокнот и по своим записям доложишь то, что видел. Усек?

– Усек, – кивнул Трегубович, полез во внутренний карман кожанки и достал сложенный вчетверо исписанный листок. – Мать письмо прислала, только сейчас, пока ждал вас, прочитал.

– И что пишет мать? – спросил Васильев без всякого интереса. – Какие новости по вашей области?

– Какие уж там новости зимой в деревне? – махнул рукой Трегубович и выключил радио. – Надо бы матери денег выслать, на дрова и вообще на жизнь. Хоть немного.

– Вышлешь ей денег, – ободрил молодого человека Васильев. – Вот обтяпаем это дельце – и вышлешь. Марьясов своих работников деньгами не особенно балует.

– Да, жадноват земляк он до денег.

– Но если уж мы найдем этот чемодан, получишь большую премию. Это я тебе обещаю. Кстати, ты бы давно мог матери денег выслать, если бы немного в расходах поджался. Но тут дело молодое, пожить хочется, это я понимаю. Вообще-то я думал, у тебя нет матери.

– Как это нет матери? – удивился Трегубович. – У каждого человека есть мать или была. Как это может быть, чтобы человек без матери?

– Я не знаю, как это может быть, – Васильев выпустил из груди табачный дым. – Но мне казалось, что вот лично у тебя матери нет, и не было.

– Как это не было?

– Ладно, это я шучу, не обижайся, – улыбнулся Васильев и с грустью подумал, что его помощник ещё поглупее будет той некрасивой секретарши. – Что ещё твоя мамаша пишет?

– Пишет, что мужик, один земляк, повесился. Сосед наш. Натурально на подтяжках удавился. Вытащили из петли, он ещё теплый, но уже откинулся. Видно, по пьяному делу, от водки решил того, счеты свести.

– Или от несчастной любви, – предположил Васильев.

– От какой ещё любви? – Трегубович снял кепку и потер лоб ладонью, раздумывая над необычной версией смерти соседа. – Он старый, мужик тот. Ему уж лет семьдесят с гаком.