Оценить:
 Рейтинг: 0

Честь пацана

Год написания книги
2024
Теги
<< 1 2 3 4 5 6 7 >>
На страницу:
4 из 7
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
– Как хочешь. – Он вроде был нормальный парень, но глаза смотрели придирчиво, въедливо. Мамай по модулю не мог быть нормальным парнем! – Уйгур про тебя много добрых слов наговорил, Шериф. Прямо ты и такой, и сякой… А сегодня огорошил – не хочет, дескать, пришиваться. Противник он этого дела, с презрением, мол, относится… – Глаза Мамая интересом меня ощупывали.

– Послушай, Мамай, во-первых, я такого не говорил. Во-вторых, при всем уважении…

– Да ладно, Шериф, мы всё понимаем, насильно мил не будешь. Мы не военкомат, чтобы в строй загонять. Ты живи спокойно, присматривайся, ничего не будет, обещаю. Пустяки, как говорится, дело житейское. Если всех, кто здесь живет, к конторе пришивать, мы давно бы Казань взяли, а я бы на Ивана Васильевича откликался… – Мамай оскалился. Его улыбка в принципе тоже не отталкивала. – Ты прав, Шериф, лучше сразу сказать как есть, чем наобещать, а потом не сделать. Так честнее. Ты не парься, склонять к вступлению в наш клуб не будем.

– Хорошо, Мамай, – сказал я сдержанно.

– Ну, пока. – Мамай шутливо вскинул два пальца – как бы честь отдал по-польски. – Хотя постой. Слушай… Уйгур говорит, ты в боксе и самбо шаришь?

– Есть такое, – согласился я.

– Это хорошо… – Мамай задумчиво покивал. – А то уже задолбали со своими карате и джиу-джитсу. Не наше это, мы же не китайцы? И на практике хрен применишь. У нас спортзал в подвале клуба, ты заходи, как время будет. Может, нашу зелень подтянешь, обучишь хотя бы азам. Да и с парнями постарше спарринг проведешь – им не повредит. Ты не думай, я не захожу с другого бока, это так – для души. Можем через бухгалтерию провести, официально станешь тренером – зарплату в миллион не обещаю, но пару сотен за «ничего не делать» будешь получать.

– Спасибо, Мамай, обдумаю. – Я протянул руку. – И обязательно загляну на огонек.

Я бродил по темным улицам своего района, обогнул пару высоток. Заглянул в гараж – и опять не решился вывести машину. Вернулся во двор, посидел в гордом одиночестве на качелях, покурил. Район вымер, половина восьмого вечера, «Рэмбо» в разгаре, и «вся безумная больница у экранов собралась…» Именно в такие моменты нужно брать города и проводить переделы собственности! На улице стемнело. Я хотел спуститься к реке, но далеко не ушел. В темноте на этой дороге можно было переломать все ноги. Я вернулся домой, где как раз начиналась программа «Время» и семья собралась за столом. Мама цвела – взяли на работу. Ездить каждый день за 180 рублей. Светка сидела мрачнее тучи, потом призналась: многие одноклассники ее вообще не узнали. Девчонки – дылды, пацаны – кретины. Поговорить по-человечески не с кем. Впору плакат поднимать: «Хочу в Уфу!» Ворчал отец:

– Не понимаю, местная молодежь часами торчит на хоккейной коробке без всякой пользы для общества. Это что – какая-то банда? Надеюсь, у тебя хватит ума не связываться с этими шайками-лейками?

Я уверил отца, что ума у меня даже больше, чем хотелось. Мама раскладывала по тарелкам картошку, жареный минтай. Отец в последнее время сильно сдал. Набрал вес, с трудом передвигался, становился раздраженным, ворчливым. Вот и сегодня: увидел на экране Горбачева, стал требовать, чтобы немедленно переключили – не может он видеть эту предательскую физиономию! По его глубокому убеждению, страна катилась в пропасть и заслуга в этом лично Михаила Сергеевича. Стоит только глянуть на него – ведь «Дьявол шельму метит»! Папа становился каким-то подозрительно религиозным, что было в корне абсурдно. При этом верил не в Бога, а в дьявола. И был убежден, что если этого типа в Кремле не остановят, то через пару лет Союз просто развалится. Это он явно перегибал, разве ТАКОЕ может развалиться? Лично я не видел в Горбачеве ничего ужасного. Как расшифровывалось слово ГОРБАЧЕВ? «Гораздо образованнее, решительнее Брежнева, Андропова, Черненко – если выживет». А умирать этот бодрый мужичонка, в отличие от предшественников, явно не собирался. Но папе виднее, я с ним не спорил. В стране и впрямь происходило что-то непонятное. Перестройка, ускорение, гласность – из всего перечисленного удавалось только последнее. Все поносили всех. В магазинах лучше не стало. Пропало последнее. Отец читал газеты, и его редкие волосы вставали дыбом. «Как можно такое писать? – потрясенно бормотал он. – Откуда взялось столько предателей? За что мы лили кровь все эти семьдесят два года?» Крови, впрочем, стало меньше – два месяца назад из Афганистана вышел последний советский солдат. И что-то подсказывало, что войну мы не выиграли. «Нас же поработят, – сокрушался отец. – Сделают сырьевым придатком».

Вышли законы об индивидуальной трудовой деятельности, о кооперации. На предприятиях вводился хозрасчет – по крайней мере на бумаге. Частная собственность, судя по всему, уже не являлась врагом номер один. Кооперативы шили «бананы», варили джинсы в отбеливателе. Открывались торговые точки с «частным капиталом». Уже не возбранялось левачить на машине – надо только оформиться и платить налог. Под коварным «трудовым соглашением» поднимал голову главный враг социализма – эксплуатация человека человеком. В принципе, события были эпохальные – как ни крути. Мы являлись свидетелями невиданного перелома. И кто-то все же начал перестройку с «себя», как призывали со всех трибун…

– «Конверсия», надо же, придумали новое слово, – ворчал отец. – Для чего? Кому это надо? Вместо ракет будем делать чайники со свистком, ведра и тазики? Это же натуральное вредительство! Какие умы трудились, какие средства вкладывались! И теперь все это уничтожить в угоду Америке? Сдаться – мол, берите нас тепленькими? Это же предательство, за это судить надо! Помяните мое слово, это нам аукнется!

Я подшучивал, разряжая обстановку: не волнуйся, дескать, батя, в нашей стране даже конверсия через заднее место пойдет. Как ни бейся с этими ведрами и чайниками, а на выходе все равно автомат Калашникова получится. Родитель стал уж больно ворчливым. Просил купить ему газеты, сидел, зарывшись в них, выискивал что-то для себя утешительное, но только расстраивался и глотал таблетки. На улицу практически не выходил. Несколько раз заглядывала участковый врач, измеряла давление, о чем-то шепталась с родителями за закрытыми дверьми. Музыка, которую я слушал, отцу тоже не нравилась. Стоило сделать громче, как он ворчал: да что за музыку слушает молодежь! Сплошное бум-бум, ни уму, ни сердцу. Что такое «ДДТ» – что за название такое? О чем поют? «Злободневные» тексты он может и в газете почитать. А «Наутилус Помпилиус» – это же моллюск! Сколько водки выпили, пока придумали название! А «Крематорий»? Просто слов нет! Крематорий – это печь, где сжигают человеческие трупы! То ли дело раньше было: «Лейся, песня», «Веселые ребята», «Красные маки». Вели себя прилично, стриглись аккуратно, пели тихо и задушевно. Насчет «Красных маков» я бы поспорил, но благоразумно помалкивал.

Кажется, в понедельник, Светка прибежала из школы вся зареванная, бросила портфель. Мама была на работе, отец прилег отдохнуть.

– Приставали ко мне, – пожаловалась Светка, глотая слезы. – Обматерили, всяких пошлостей наговорили, чуть не раздели… Я еле вырвалась… Я больше никогда не пойду в эту школу, вообще из дома не выйду и в Уфу от вас сбегу…

Я дико разнервничался, стал выяснять, ощупывал Светку – вроде целая, не раздетая. Школа оказалась не виновата. Возвращалась домой мимо гаражей, а там сидели два хмырька – местные шпендики лет по тринадцать-четырнадцать. Давай докапываться, мол, кто такая, почему не знаем, в гаражи поволокли. Ржали, как идиоты, щупали ее. Одного вроде Чича зовут, другого Козюля (а что, нормальные мужские имена). Светка вырвалась, одному из них по роже засветила (моя школа), те вообще рассвирепели, давай наезжать, кричали, что сейчас ее изнасилуют (другими словами, разумеется), что никто ей не поможет. Сделали подножку, Светка упала, но потом как-то вырвалась. Ей вслед улюлюкали, кричали, что еще встретятся. Не исключено, что эти двое до сих пор в гаражах.

– Какие они? – пытал я Светку, натягивая куртку.

– Дебильные они… – всхлипывала сестрица. – Коротышки, ниже меня, одному я точно под глаз залепила, не помню, как выглядел. У другого глаза такие навыкат, лупает, как полный дебил…

Более подробной информации мне и не требовалось. Я скатился с лестницы, выбежал во двор, прикинул, где эти чертовы гаражи, и побежал по дорожке. Пролез через кусты, возник весь такой, в благородной ярости. Местная молодежь культурно отдыхала, пацаны сидели на деревянных ящиках из овощного магазина и потешались над сопляком, у которого под глазом алела царапина. Пострадавший отбивался от нападок – исключительно матом, обещал, что «уроет эту чувырлу». Теперь их было четверо. Но мне было плевать – хоть вся казанская рать! Они прервали прения, уставились на меня без всякого радушия.

– Приветствую, джентльмены, – сказал я. – Побазарим?

– А ты, мля, че за буй с горы? – «Потерпевший» – приземистый отрок в пестрой шапке-гребешке – начал угрожающе подниматься с ящика.

– Козюля? – И как я угадал? Отрок выпятил нижнюю челюсть – как бы сделал боевое выражение лица. – А ты Чича? – Я устремил палец в ушастого подростка с выпученными от природы глазами.

– А тебя парит, фраер? – Тот тоже начал подниматься.

– Правильно, – сказал я. – Вставайте, пошли.

В глазах обоих что-то мелькнуло, но спеси еще хватало. Они начали гнуть пальцы, фыркать – и даже наезжать! Одному я отвесил оплеуху, другому затрещину. Пацаны упали, но тут же вскочили, и это было хорошо – хоть не пришлось нагибаться. Я схватил одного за ухо, он начал извиваться, орать благим матом. Накатил второй, получил несильно в глаз и, пока повторно не упал, я и его сцапал за ухо. Остальные возмутились.

– Эй, ты чего?! – Из-под одного я выбил ящик, и он хряпнулся задом об острый камень, второго пригвоздил взглядом.

– На месте, пацаны, – процедил я, – и молитесь, чтобы я и до вас не добрался. Будете вмешиваться – просто убью.

Видимо, что-то было во мне – шпана предпочла не вмешиваться. Я крепко держал малолеток за уши. Они извивались, били меня кулаками в бок. Хорошо хоть ножичков при себе не было. Я протащил их через кусты и предупредил:

– Так, кавалеры, договоримся на берегу. Будете кричать, сопротивляться – остаетесь без ушей. Ты без левого, ты без правого. Будете драться, пинаться – то же самое. Оторву ведь – не сомневайтесь.

Так мы и шли по дорожке вдоль дома – я держал их за уши, а они извивались. Чича сделал попытку меня ударить – и взревел от боли в вывернутом «слуховом аппарате». Козюля притворился, что у него отнялись ноги, – и тоже завизжал, как свинья под ножом мясника.

– Мужик, кончай, отпусти… – хрипел Чича. – Не позорь, мы сами пойдем…

– Не позорить? – удивился я. – Ты сам себя опозорил, когда до девчонки докапываться начал. Не хотите, чтобы было больно? Тогда идите спокойно.

Удивлялись люди, которых мы встречали, останавливались, смотрели вслед, прятали улыбки. Пацаны уже не брыкались, волоклись своими ногами, только глазки шныряли по сторонам – хоть бы не встретить знакомых! Навстречу шли Василиса с Ингой Мориц (прошу прощения, Бамаламой). Сильно удивились, открыли рты.

– Привет, девчонки, – поздоровался я.

– Привет, Андрюша, – пробормотала Василиса. – У тебя все в порядке?

– Да, все отлично.

Они не стали препятствовать. Мы вышли из жилой зоны, подошли к клубу. Местный очаг культуры был старенький, построен еще в ту эпоху, когда не было жилого комплекса, а были только частные дома. Фасад обветшал, отслаивалась краска. Я взгромоздил поганцев на крыльцо, они давно перестали сопротивляться, только скулили.

– Открывай, – приказал я Чиче.

– Да пошел ты… – простонал отрок на остатках гордости.

Козюля тоже не желал браться за дверную ручку. Ситуация складывалась интересная. В животе уже что-то бурлило. Я обернулся. Мимо клуба торопливо шел мужчина средних лет, делал вид, что ничего не видит.

– Гражданин, будьте любезны, – окликнул я, – вы не могли бы открыть дверь?

– О, конечно, конечно. – Мужчина засуетился, взгромоздился на крыльцо и потянул дверь.

– Большое спасибо, – поблагодарил я. – Придержите, пожалуйста, пока мы войдем.

В животе уже не просто бурлило, а взрывалось. Дверь в подвал находилась сразу за дверью в фойе. Открывалась она, слава богу, вовнутрь. Я стащил паршивцев по лестнице, втолкнул в спортзал. Потолок висел довольно низко, но площади были неплохие. В мутном свете проступали турники, боксерские груши, горки матов, кустарно оборудованный тренажер для поднятия штанги. Несколько человек в трусах и майках стучали по грушам. Под лампой кряхтел Уйгур – прижимал и отжимал руку с висящей на ней пудовой гирей. На простеньком ринге вели вялый спарринг Холод и Гуляш. Несколько человек, в основном зеленая поросль, наблюдали за поединком. Присутствовал Мамай – в тельняшке, в широких плащевых штанах, закатанных по колено. Он беседовал с каким-то парнем, взял у него конверт, открыл гроссбух, чем-то похожий на классный журнал. За его спиной была дверь – в личную каморку. Я вытолкнул скулящих пацанов на середину помещения. Они шипели, потирали свои воспалившиеся органы, злобно таращились в мою сторону.

– Оба-на, – сказал Уйгур и чуть не уронил гирю.

Прервали спарринг Холод и Гуляш. Остальные тоже обратили взоры на странное явление. Оторвался от гроссбуха Мамай, нахмурился, вышел на освещенное пространство.

– Прошу прощения, что прервал, – сказал я. – Приветствую всех присутствующих. Мамай, не знаю, твои ли это пехотинцы, но на всякий случай я их не бил. Ну, почти не бил… Приставали к Светке, моей сестре. Подкараулили в гаражах, чуть не раздели. Светка сорвалась от них, прибежала вся в слезах, и что мне оставалось, Мамай? Это моя сестра. Будешь с ними разбираться? Или правильно пацаны поступили?

– Тэк-тэкс… – протянул Мамай, подходя ближе. – Интересно девки пляшут… – Он исподлобья таращился на своих бойцов, потом на меня. Благоразумно помалкивал Уйгур и все остальные. – Хорошо, Шериф, что ты не стал с ними сам разбираться, а сюда доставил… Ну, рассказывайте, пацаны, что мы там натворили…

– Мамай, мы не знали… – заныл Чича. – На ней же не написано, мы впервые ее увидели… Да ничего мы с этой девкой не делали. Так, попугали маленько… А че она сама махаться стала?

<< 1 2 3 4 5 6 7 >>
На страницу:
4 из 7