Вкус полыни. Сборник рассказов

Таня уже два года училась в медицинском колледже, ещё оставалось учиться целый год. Таня приехала из другого, и очень далекого города, где не было солидных медицинских учреждений готовивших квалифицированных врачей. Евгения Павловна не была даже дальней родственницей. Чтобы не обременять родителей частыми просьбами о материальной помощи, хотя они вполне обеспеченные, кроме учёбы, во время каникул, в качестве практики подрабатывала за небольшую зарплату в городской больнице нянечкой. Серьёзных дел связанных с медициной ей, конечно, пока не доверяли, но зато могла поспорить и посоревноваться с любым по вождению швабры.

Наконец чуть не под утро, она поймала в своей памяти нужный ей отрывок и включила запись на воспроизведение:

«Утро… Она проснулась рано, ещё не было шести часов и ей не идти на работу, впереди два выходных дня, немного полежала, потянувшись и нежась, никуда не торопясь. За окном вовсю светило солнце, играя лучами и отражаясь солнечными зайчиками на стенах, стекле и паркете. В открытое окно врывался свежий, утренний, навевающий прохладу, подгоняемый сквозняком ветерок. Чирикали и щебетали желтобрюхие синички и пёстрые воробьи, перепрыгивая с ветки на ветку, резвясь, играя и радуясь наступившему утру, купаясь в росе, падающей с листьев, ещё не успевшей испариться от тепла утреннего солнца.

Таня встала с постели, сладко потянулась и пошла в ванную комнату, принять бодрящий утренний душ. Евгения Павловна ещё спала в своей комнате, чтобы не тревожить её, Таня потихоньку прошла на кухню, закрыв за собой дверь, принялась, ловко орудуя кухонной утварью, готовить завтрак.

К тому времени проснулась и Евгения Павловна. Она вышла из комнаты, еда, предназначавшаяся на завтрак уже готова.

– Доброе утро Танечка! – сказала Евгения Павловна, щурясь от слепящего солнца, добавила: – Как сегодня спалось? А я сегодня плохо спала, видела дурной сон.

– С добрым утром! – ответила Таня, – спала как всегда – как убитая.

– Я не суеверна и не верю в предрассудки, но какое-то предчувствие томит сердце.

– Да что вы такое говорите, тёть Жень, – несколько удивлённо сказала Таня.

Сели вместе завтракать, кушали молча, лишь изредка поглядывая друг на друга.

– Танечка, сходи, пожалуйста, в булочную и купи батон «Бородинского» и чего-нибудь к чаю.

– Хорошо, – ответила Таня.

Возвратившись из магазина, они вдвоём посидели у телевизора. Показывали очередную серию забавного мультика. Потом Таня принялась за уборку квартиры. Нужно помыть пол, натереть паркет, вытряхнуть ковры и дорожки; да ещё много предстояло работы по дому, на то он и выходной день, хотя и был понедельник; она работала по суткам и два дня отдыхала.

Так тянулось время, незаметно пролетая за делами и заботами, постепенно превращаясь в прошлое, оседая где-то в уголках памяти.

После уборки Таня вновь присела перед телевизором, показывали сериал «мыльной оперы», который она не могла никак пропустить, переживая вместе с его героями любовь и страсть, горе и разлуку.

– Танюша, – обратилась Евгения Павловна, когда сериал закончился, – ты не забыла про мусор?

– Да, да, уже иду, – ответила Таня и опрометью бросилась выполнять поручение. Выйдя на улицу вынести ведро с мусором после уборки, (в их доме не было мусоропровода) возвращаясь, обратила внимание на почтовый ящик – там что-то было. Зашла домой и вернулась с ключом от почтового ящика, открыла его и обнаружила извещение о денежном переводе на две тысячи рублей от родителей. Они часто высылали ей небольшие суммы, для поддержания и успешного завершения учёбы. Таня обрадовалась, деньги были на исходе и до получки в больнице ещё несколько дней.

Она одела одно из своих лучших платьев, новые босоножки, купленные с прошлой получки, специально для лета; причесалась и, предупредив Евгению Павловну, пошла на почту. Почта находилась не очень далеко, но в другом микрорайоне.

Отстояв на почте очередь к окошку кассы, предъявила квиток и паспорт, получила положенную сумму; тут же не отходя от кассы, прилюдно пересчитала и вместе с паспортом положила в сумочку из белого дерматина с огромной бляшкой-застёжкой цвета золота».

– О, Боже! – вслух произнесла Таня, только сейчас вспомнила о сумочке, в которой остались ключи от квартиры, деньги и всякая мелочь, какую носят обычно девушки в сумочках. Таню охватил озноб и по спине пробежал неприятный холодок, тело покрылось мурашками и стало похожим на гусиную кожу, а из глаз готовы брызнуть слёзы. Немного поразмыслив и успокоившись, она приняла решение: сходить и поискать сумочку. Снова включила свою память, подробно вспоминая события горького дня: «Купив конверт, написать родителям письмо, вышла с почты и пошла той же дорогой, проходящей через парк.

Солнце палило нещадно, нагревая асфальт, что он становился мягким, каблуки проваливались как в незастывший раствор и застревали. Идти через парк одно удовольствие, вдыхая свежесть зелени леса и ароматы листвы и сочной травы парка. Вокруг щебетали и чирикали птички, стрекотали кузнечики, прыгая туда-сюда, порхали бабочки, раскрашенные в причудливые и разнообразные цвета, летали вертолётами стрекозы, а иногда по деревьям проносилась рыжая, пушистая и хвостатая белка, прыгая с дерева на дерево и исчезая в неизвестном направлении.

Деревья, склонившиеся над дорожкой, образовали тоннель, закрывая от солнца и тем самым, создавая прохладу и благоухание леса.

Таня углубилась в глубину парка, людей никого не было, стояла тишина, прерываемая шуршанием листвы, скрипом деревьев и трескотнёй птиц. Вдруг рядом внезапно ощутила и услышала тяжёлое дыхание и запах перегара, и в тот же момент почувствовала сильный удар, отбросивший её с дорожки на несколько метров. Что-то тяжёлое навалилось на неё, руки были зажаты, ими нельзя шевельнуть, в горло впилась чужая рука. Дышать стало трудно и невозможно. Лица разглядеть не могла, всё поплыло как в мутном и сизом тумане».

Что произошло дальше, она не могла вспомнить. Воображаемая плёнка памяти кончилась, но её до сих пор сотрясал ужас. Таня просто так, больше ни о чем, не думая, смотрела в окно; на ночные, готовые погаснуть от приближающегося рассвета, звёзды, разбрызганные по небу и на луну, которая временами будто накрывалась покрывалом, пытаясь спрятаться за облаками на ночном загадочном небе. Под убаюкивающую музыку ночи, как под игру на флейте играющую колыбельную, она погрузилась в безмятежный, успокаивающий и мирный сон…

Утро озарилось восходящим красным солнышком, что предвещало жаркий и знойный день, но ещё веяло ночной прохладой. Дул легкий утренний ветерок, навевая в открытое настежь окно утреннюю свежесть. Солнечные лучи, пробиваясь сквозь листву деревьев, проникали в комнату, играя и резвясь солнечными зайчиками и полосками света, шаря по стенам и полу, будто в поисках потайных и укромных мест и уголков.

Таня ещё спала, с чуть-чуть приоткрытым ртом, по-детски безмятежно раскинув руки, натянув на ноги уголок покрывала. Евгения Павловна хлопотала на кухне, готовя завтрак, хотя за всю ночь не сомкнула глаз, переживая и осмысливая случившееся с квартиранткой, будто это её дочь. Вовсю гудел чайник, изрыгая как кратер вулкана из-под крышки и дульки носика пар. После вчерашних событий Евгения Павловна не хотела тревожить и будить Таню – пусть выспится.

Таня проснулась, открыла глаза и потянулась всем телом, сгоняя последний сон, но он не хотел уходить. Она расслабилась и, не став нежиться в постели, встала, поправив уголок завёрнутого и скомканного покрывала, пошла, умываться, изменив своей давней привычке принимать по утрам душ. Тяжело и тоскливо, после проведённой почти бессонной ночи и непонятный осадок, где-то внутри, ещё теплился. Она не хотела показывать вида, удручающего её внутреннюю плоть.

Она вошла на кухню.

– Доброе утро, тёть Жень, – сказала Таня, позёвывая и сгоняя последние остатки сна, стараясь улыбаться и придать своему лицу беззаботный вид.

– Утро доброе, Танюша, – в тон ей ответила Евгения Павловна, и, не дожидаясь, когда Таня начнёт рассказывать, спросила: – Что случилось?

Вопрос был задан тоном, не терпящим возражений, от которого у Тани пробрал по коже мороз и по спине пробежали мурашки, но во взгляде Евгении Павловны лучились доброта и участие, а на губах некоторое подобие улыбки. Она, наверное, думала, что Таня опять кого-то защищала или просто ввязалась в какую-то драку. Чтобы разрядить обстановку и сгладить резкий тон, она взяла Таню за руку, чуть-чуть её поглаживая.

Таня нахмурила лицо, насупила нос, как провинившийся школьник, не выучивший урок и уже готовыми брызнуть из глаз слезами, начала свой рассказ. Она морщилась и сопела, зрачки глаз, то становились маленькими, то расширялись, чуть ли не во весь белок.

Евгения Павловна не перебивала, а только сокрушённо охала и вздыхала, временами повторяя: – О, Господи! Когда она услышала про милиционера, как бы оправдывая его, сказала: – Бывают и такие, до пенсии осталось пару лет, вот и не выгоняют. Ещё не дослушав до конца, Евгения Павловна встрепенулась, взмахнула руками, как крыльями старая клуша, что из-за повязанного платка выбились седые пряди волос, она сразу засуетилась.

– Ну что же ты стоишь? Одевайся скорее, – сказала она и бросилась в свою комнату, так быстро, насколько позволяла старость.

Они шли молча. Евгения Павловна держа Таню под руку, семенила, едва поспевая за ней, и из груди при выдохе слышался свистящий шелест, как у астматика. Таня же напротив, ступала величаво и грациозно, как на подиуме, слегка покачивая бёдрами в такт шагам. И казалось, не Евгения Павловна ведёт Таню в милицию, а наоборот.

Всё те же ступеньки, всё тот же турникет, и дверь распахнутая настежь. Только за пультом того милиционера не было, сидел другой, молодой и подтянутый.

– Женщины вы что хотели, вы по повестке? – спросил милиционер, встав со стула и подаваясь к окошечку.

– Меня хотели убить… – начала Таня, но запнулась, думая, что сказала не то, но тут же приходя ей на выручку, вмешалась Евгения Павловна.

– Молодой человек! У нас чрезвычайное дело…

И она вкратце рассказала, что произошло.

У милиционера округлились глаза, и он на какое-то время потерял дар речи, но, овладев собой, снял тут же трубку телефона с пульта и нажал клавишу.

– Толя, здесь по твою душу пришли, – сказал милиционер, и, обращаясь к женщинам, предложил им присесть на скамейку напротив. Потом снова говорил по телефону, но женщины не слышали.

Через несколько минут появился милиционер и, не заходя в дежурку, взглядом указал на женщин, спрашивая – они ли? Он подошёл к ним, представившись: -Старший лейтенант Мартынов, следователь. Я сейчас расследую аналогичные случаи. Он пригласил их пройти за ним и повёл в свой кабинет в конце коридора. Он спросил Евгению Павловну: – Вы мама? Та отрицательно покачала головой и ответила: – Нет, я квартирная хозяйка – Евгения Павловна, она у меня снимает комнату.

Мартынов извинился перед ней: – Извините, пожалуйста, уважаемая Евгения Павловна, но мне надо опросить потерпевшую, а вы обождите здесь, на скамеечке.

Войдя в кабинет, он предложил: – Присаживайтесь. И поставил для неё стул подле стола, а сам прошёл по другую сторону и тоже сел. Пока он доставал из ящика стола кипу цветных фотографий и веером раскладывал на столе, Таня изучала обстановку, где она впервые находилась.

Первым, что привлекло её внимание, вделанный в стене распределительный щит, справа от неё, с множеством выключателей, и отсутствовавшей одной дверкой. Сразу же за ним, почти в углу, стоял окрашенный в коричневый цвет металлический шкаф со стеклянной вазой на нём, наполовину наполненной мутной водой и засохшими цветами. В кабинете два стула и два стола, один стоял у стены с накрытой дерматиновым чехлом пишущей машинкой.

Изучение обстановки прервал голос Мартынова: – Расскажите, пожалуйста, поподробнее, что же произошло, а я буду записывать ваши показания в протокол и может, появятся какие-то вопросы, но для начала, давайте познакомимся, это нужно не мне лично, а для протокола. И так… Ваша фамилия, имя, отчество, год рождения?

– Кокорина Татьяна Александровна, 1985 года рождения.

– Вот и прекрасно, меня зовут Анатолий Сергеевич. Так что же всё-таки произошло?