Сиделка Ночь

Эра голода и жажды – и ты была яблоком Рая.

Эра похорон и руин – и ты была Даром.

Ах, женщина, как могла ты вынести меня –

В лоне души твоей и на кресте твоих рук!

Я желал тебя ужасно, мановенно,

Беспорядочно, ослепленно, рвал построма…

Кладбище поцелуев, твои могилы еще тлеют,

Жжет глаз пираканты исклеванный грозд…

О, искусные уста, несытые лобзаньями члены,

Изблиставшиеся зубы, заплетенные в косы тела.

О, дикое фанданго мольбы и страсти,

Столкнувшее и разбившее нас…

Ты – нежность, вспорхнувшая над мертвой волной,

И слово, рвущееся с губ.

У женщины мало шансов выжить в этом Аду. Остается либо насмеяться над поэтом, как Лесбия, либо полностью раствориться в нем, как Эвридика.

Целительница ночь.

И после песни отчаяния, что более остается поэту? Уход в себя, уход в потустороннесть… где живы идеалы и мечты – вослед Поэзии.

Вспомним “Оду соловью” Китса. Говорит сам поэт:

Though the dull brain perplexes and retards:

Already with thee! tender is the night,

And haply the Queen-Moon is on her throne,

Cluster'd around by all her starry Fays

But here there is no light…

Мне очень-очень-очень нравится перевод Евгения Витковского, именно как поэтическое произведение. Но к переводу – у меня (или Мэтта) есть ряд “буквовъедливых” вопросов:

1) Китс явно говорит: “Хоть притупленный разум сбивается и медлит”. Как отсюда вышло “Сорвав земного разума вериги” – непонятно. Лирический герой Китса не революционер, и никуда не рвется в гордом порыве, а – попросту не от мира сего.

2) Это становится совершенно понятным, если проанализировать “Tender is the night” (Фитцджеральд не зря выбрал сии слова заголовком своего романа). Во многих и многих переводах “Оды соловья” мы действительно читаем “как ночь нежна” или прочие вариации. У Евгения Витковского, к счастью, этот момент хотя бы просто пропущен: просто “кругом царит прохлада”. Между тем, здесь tender не просто красивое слово, а несущая конструкция. Tender в данном контексте значит “сиделка” или “целительница”. Согласитесь – это совершенно другой смысл.

3) Также непонятно, почему “Луна торжественно взирает с трона”, если в оригинале употреблено haply (случайно). Противоречие с тем, что на самом деле сказал Китс, только усиливается. Мы получаем горячащегося поэта, вышедшего поздним вечером подышать в сад, вместо глубокого ментального конфликта между разумом (реальной жизнью) и поэтическим бытием.

Как должно было бы быть? Возможно, так:

Хоть разум лопошится невпопад –

Уже с тобой! Нежна сиделка Ночь:

Пусть месяц-временщик на тучном троне

Внимает ласкам светозарных фей,

Но здесь – ни светляка.

Более легкую форму того же помешательства (хотя судим мы только по внешним признакам болезни – стихам) можно наблюдать и у Рильке. Особенность Рильке та, что многие стихи написаны им от женского лица. В романе моем, потому, поклонницей и переводчицей Рильке является героиня. Какое иначе имя могла бы она носить, кроме имени Евы?

Стихотворение “Die Liebende” (“Любящая”) хорошо иллюстрирует, как Рильке воображал себе идеальную женскую любовь – и свою (поэтическую) роль в этом превращении. Вот последняя строфа:

Aber jetzt in den Fr?hlingswochen

hat mich etwas langsam abgebrochen

von dem unbewu?ten dunkeln Jahr.

Etwas hat mein armes warmes Leben

irgendeinem in die Hand gegeben,

der nicht wei? was ich noch gestern war.

Что не может не поражать каждый раз при чтении Рильке – удивительная легкость его немецких слогов. Никаких проблем с переложением! И Ева, попав в эту нежную словесную сеть, уже не могла прерваться, предлагая (сама себе) новые и новые варианты самопожертвования-перевода:

А теперь весенние недели

жизнь мою перелучить сумели,

кончена бездушная пора.

Откликаюсь я тебе беспечно,

только ты не ведаешь (конечно!),

чем же я была еще вчера.

Или:

И любви пробившаяся сила