Аргентина. Лонжа

Лицо парня изменилось, став похожим на фотографию из «Большого словаря Ларусс». Теперь ему определенно пошел бы белый адмиральский мундир.

– Понимаю, что втравил вас в историю, мадемуазель Шапталь. Вы же искусствовед, такие дела – не ваш профиль…

Мод вспомнила свой профиль, неоднократно рисованный (подбородок! нос!), но виду не показала. Симпатичному русскому парню ее проблемы ни к чему – равно как и то, чем зарабатывает свой хлеб скромный искусствовед Шапталь.

– Теперь о фотографии. Узнали?

Неровный картонный квадратик перешел из рук в руки. Молодой человек пожал плечами.

– Это со снимка, где барон Толль и Бруснев вдвоем, без Зееберга. Слева проводник, вероятно Николай Протодьяконов, а справа этот господин. Лицо вполоборота, сразу не узнать. И потом не узнать, это европеец, причем не из экспедиции Толля.

– В плаще, – кивнула Мод, – самом обычном, на пуговицах. И в английском кепи-двухкозырке, как у Шерлока Холмса, если иллюстрациям верить. А это, между прочим, Крайний Север. Теперь понимаете, мсье Ростислав, почему вами заинтересовались?

Колчак ответил не сразу. Прищелкнул тонкими пальцами, усмехнулся.

– Если применить дедуктивный метод, то самое простое – самое верное. Это снято на зимовье Бруснева до похода на остров Беннет. Там были разные люди, в том числе политические ссыльные, как и сам Михаил Иванович. Почему бы этому неизвестному не надеть плащ, если мороза нет? Но дата на кресте… И гора.

Про гору Мод уже успела прочесть – кроме фотографий, гость оставил ей отрывки из мемуаров Бруснева, переведенные на французский. История выходила и вправду занятной, хоть роман пиши. Колчак-старший, тогда еще лейтенант, в поисках пропавшей партии Толля прибыл на остров Беннет и барона Толля там не нашел. А через несколько дней, не застав Колчака, на острове высадился Бруснев… и заметил на северо-востоке землю. Поспешив туда, пристал к каменистому берегу, увидел большую гору с зубьями-скалами, которую принял за вулкан. Все это описал – но ни словом не помянул ни пропавшего Толля, ни его спутников, ни, само собой, незнакомца в кепи-двухкозырке.

– Почти наверняка, мсье Ростислав, за вами следят из-за этого снимка. Он – единственное доказательство того, что Бруснев пишет в своих мемуарах правду. Ничего иного у нас нет. Сейчас Земли Санникова уже не существует, это увидели русские летчики. А рукопись Бруснева – всего лишь слова, фантастический роман. Мой вам совет – заявите в полицию, скажите, что за вами следят большевики. Ваш отец не только Верховный Правитель, но и кавалер офицерского креста Ордена Почетного легиона.

– Заявлю, – согласился мсье Ростислав. – Ради себя самого не стал бы, но я живу с мамой.

– Фотографии спрячьте – не дома и не в банковском сейфе, а, допустим, у вашего знакомого адмирала. И не соглашайтесь ни на какие встречи без ведома полиции. А я займусь вашим делом дальше.

– Разберусь, не волнуйтесь! – Колчак дернул острым подбородком. – Но вы, мадемуазель Шапталь, тоже в опасности!

Девушка лишь поморщилась.

– Я не съедобная. И поверьте, встреча, на которую я сейчас поеду, беспокоит меня куда больше.

Подумала – и поняла, что сказала чистую правду.

*?*?*

Можно ссориться с родителями, не соглашаться с учителем и коллегами, бросить вызов слишком быстро идущему вперед Прогрессу. Все не правы, я права! Ничего не поделать лишь с мельницами Судьбы. Жернова вертятся хоть и неспешно, однако неостановимо, а решетчатые крылья упираются острыми стрелками точно в небосвод[11 - Песня «The Windmills of Your Mind». Музыка Мишеля Леграна, слова Эдди Марне.]. Весна, лето, осень, зима – и снова весна. Звенит первая капель, звенят ключи в сумочке, просыпается уснувшее сердце, и кровь, отравленная и прОклятая дедова кровь, наследство Поля Верлена, начинает биться в висках.

В графе «личная жизнь» давно уже красуется черта шириною в речку Сену, если смотреть с моста Аустерлиц. Сама и провела, когда поняла, что некоторые вещи во Вселенной существуют лишь в единственном экземпляре – как картины Энгра. И новый поворот мельничных крыльев все равно будет иным. Прежний – не повторится.

Сердце спало, и дедова кровь не бунтовала. Но жернова мельниц вертелись безостановочно, острые крылья упирались в небосвод, чтобы однажды холодным мартом сойтись воедино вопреки всем законам механики. И зазвенела капель, и зазвенели ключи в сумочке…

Мод Шапталь поглядела на белую с позолотой дверь, затем на циферблат наручных часов. Стрелки – крылья мельниц – не позволяли ждать. Выдохнула…

«Не радость, нет, – покой души бесстрастен»[12 - Поль Верлен. «Birds in the night». Перевод Ф. К. Сологуба.].

Постучала.

«Гранд-отель», что на Рю Скриб, самая сердцевина игрушки-«фукурумы». Номера «люкс» – королевство в королевстве, загадочное и недоступное. Пускают не всех, она – редкое исключение.

– Заходите, мадемуазель Шапталь. И – здравствуйте!

Он в дверях. Не в смокинге, как в день, когда они впервые встретились, – в обычном светлом костюме. Без галстука, ворот белой рубашки расстегнут, густые волосы так и просят гребешка.

…Аккуратно выбрит, воротничок чист, как дыхание младенца, из нагрудного кармана, нарушением всех традиций, выглядывает чья-то визитная карточка.

Стиль… Мод с детства не слишком любила это слово, но куда деваться, если вот он, стиль, прямо в дверном проеме? А напротив него – не слишком юная швабра в темном пиджаке и светло-серой юбке.

…Подбородок. Пятно на щеке. И на животе. Нос! А еще храпит ночами.

– Здравствуйте, шеф!

Так пошло с первого дня знакомства, просто «шеф». И – пиджак без галстука, почти по-домашнему. Высший градус доверия… Этот человек имел в запасе целый фейерверк улыбок (куда там красавчику Кампо!), но наедине с помощницей обходился самой простой, тоже домашней, очень похожей на настоящую.

Ей доверяли, и от этого становилось еще больнее. Стук капели оборачивался горным обвалом, ключи в сумочке раскалялись добела, сжигая пальцы…

– Ну, как успехи? Готовы к автопробегу? Проходите, садитесь – и рассказывайте!

Париж – тоже игрушка-«фукурума», внутри Парижа-мира – множество миров. Мир выставок, салонов, вернисажей не так и мал (столица искусств!), но и не столь необозрим, все серьезные фигуры – на виду. А уж кураторы выставок, настоящих, в залах и галереях, овеянных мировой славой – своего рода каста.

Брахманы!

Он вошел в эту касту легко, с первой попытки. Коллекционер, завсегдатай аукционов, ценитель и знаток. Денег несчитано, нужных знакомств немерено. А еще улыбки, хоть альбом издавай. Брахманы не слишком охотно, но потеснились. В конце концов, выставка намечалась не слишком обычная, с немалой долей риска.

Шеф риска не боялся.

Эксперт Мод Шапталь познакомилась с ним случайно, на большой выставке в Лувре, куда пришла не по зову души, а по служебной надобности. С тех пор следила издали, слушая, как в висках бьется кровь, как звенят ключи в сумочке. Ближе не подходила, пока этой зимой не заговорили о выставке «Искусство Свободной Франции». Тогда собралась с силами, сцепила зубы…

… Годами под сорок, загорелый, острые складки у губ, еле заметные морщины на лбу, острый взгляд темных внимательных глаз. Такого не изваять из камня, разве что взять квебрахо, чудо-дерево из боливийской сельвы.

Однажды, зимним вечером, она даже разметила холст для портрета. Потом, испугавшись, сняла с подрамника, спрятала подальше.

– Мы готовы, шеф. Вынуждена констатировать, что ваши кандидатуры очень удачны. И «Вспышка» понравилась. Признаю честно: вы в очередной раз оказались правы. Какие будут указания, шеф?

– Не указание – просьба. Больше доверия, мадемуазель Шапталь! И себе самой и, если это возможно, мне. Хороших людей искать интереснее, чем хорошие картины. У меня, к счастью, немалый опыт… И, как я и обещал, немного о политике. Наша выставка – не просто попытка поддержать немецких коллег. Это знак для Гитлера и его банды. Свободная Франция не собирается терпеть мерзости, которые творятся в Рейхе. Наши картины – авангард, легкая кавалерия, следом вступят в бой кирасиры. Начать атаку доверено именно нам. Вам, мадемуазель Шапталь! Согласны?

Стучала кровь в висках, неслышно перезванивались ключи в сумочке, пылился свернутый холст в углу заброшенной студии. Крылья мельниц застыли посреди вечного циферблата – неба.

Больше доверия, шеф? Еще бы немного, и поддалась. Не-е-ет!..

– Согласна!

7

На этот раз он был рад дождю, мелкому, тщательно просеянному сквозь небесное сито, почти незаметному, если время от времени не притрагиваться к волосам. Парко и душно, но это лучше, чем горячее майское солнце. Почти сутки в железном, зашитом со всех сторон ящике-вагоне, вымотали до самого донышка. А ведь все только-только начинается. Еще один шаг…

Двор именовался здесь очень торжественно – «плац», хотя походил именно на двор где-нибудь на большом ранчо в Южной Калифорнии. Неровный квадрат, с трех сторон приземистые кирпичные бараки, с четвертой дощатый – высокий забор. Но здесь не ранчо, поверх забора – колючая проволока в три ряда, а вокруг не бравые ковбои, а все те же «черные» СС.

На крыше одного из бараков – высокая решетчатая антенна, на стене другого – аляповатый красный крест, издали похожий на кляксу. Приехавших выстроили рядами посреди плаца, рядом стала охрана, а больше никого. Время от времени из-за бараков доносился негромкий собачий лай.