Останний день

– Потому что нет у него хвоста! – раздраженно ответил мне антиквар. – Отрезали его давным-давно под самый корешок, чтобы ума этой шавке в голову вложить. Вот только толку-то от сего? Зверь – он и есть зверь, нет у него ни мыслей, ни памяти. Ох, он у меня пожалеет о том, что сотворил!

– Вы поосторожнее, – посоветовал ему я. – Сотрудники Отдела ему, судя по всему, покровительствуют. Не просто же так они со мной договариваться начали о том, чтобы я не мстил. Просто были у меня такие мысли, и я их особо не скрывал. А они и так, и эдак, мол, под Луной всякое случается, если всех убивать, то скоро Земля опустеет. Вы же знаете, я парень мягкий, отходчивый, опять же они меня вроде как спасли, потому согласился все забыть.

– Странно это, – помолчав, произнес Шлюндт. – Не припоминаю я, чтобы дьяки эдак за кого-то вступались. По-правильному, они должны были всех там перебить без особых разговоров, а после спалить все, что горит. Нет, мой юный друг, что-то тут не так. Полагаю, ты стал частью очередной разработки, на которую они мастера. Собственно, в этом они все, для сыскных дьяков не существует Валер, Карлов, Стелл, есть только объекты, которые можно использовать для своих целей, и объекты, для подобного не пригодные. Первых имеет смысл оберегать и обхаживать, а судьба вторых никому из обитателей дома на Сухаревке не интересна. Непосредственно ты пока в первой категории, но это до поры до времени. Нет, такова их служба, так сказать, издержки профессии, но нам, простым людям, в те жернова власти лучше бы не попадать.

Не могу сказать, что он своими речами открыл для меня Америку. Наоборот, я как-то даже расстроился тому, что Шлюндт оказался несколько банален и предсказуем. Впрочем, правда всегда звучит так, поскольку в большинстве случаев она проста и незамысловата, поскольку выдумывать ничего не приходится. То ли дело ложь, вот там есть что послушать и над чем восхищенно поахать.

И только одно во всем этом мне оставалось непонятным, а именно: зачем Ровнин попросил меня рассказать антиквару всю эту историю? Ему в этом какая выгода? Поссорить антиквара с Дормидонтом? А зачем? Ну, положим, случится это, и Карл Августович в гневе решит, что стая зажилась на этом свете. Так, как верно было замечено, их еще на поляне запросто можно было всех на ноль помножить, причем даже мараться не пришлось бы, я сам был готов их перебить.

Или они хотят его на горячем подловить и вменить в вину уничтожение семьи волкодлаков, совершенное с особой жестокостью? Снова не бьется вариант, внутренние дела обитателей Ночи не в компетенции Отдела. Так сказать, проблемы индейцев шерифа не волнуют.

И еще – почему у меня из головы не идет тот страшненький аляповатый перстень, что мне Ровнин тогда в своем кабинете в руки не дал? Сдается мне, что блестяшка, происходящая родом из ревущих девяностых, и только что выполненная мной просьба начальника 15-К есть звенья одной цепи. Одно плохо: я даже не представляю, что это за цепь, где она берет начало и где закончится. И, может, даже не узнаю об этом никогда просто в силу того, что никто из сотрудников Отдела не станет со мной делиться подобной информацией. Не из соображений секретности, а просто по жизни. Кто я им, кто они мне?

Но вряд ли речь идет о смерти Карла Августовича, это слишком плоско и неинтересно. Тут что-то другое, возможно, даже личное, уж очень они вдумчиво к каждому шагу подходят и ресурсов не жалеют. За те же серьги они могли с меня куда большую плату содрать, и я бы на нее согласился, поскольку выбора все равно не имелось. А они мне за здорово живешь все отдали, за пару фраз, ввернутых в разговоре. Странно? Еще как.

Так что да, все так, как говорит Шлюндт. Вот только отдельские от него самого не сильно и отличаются, он не лучше. Тоже слова в простоте не скажет, за каждой фразой либо второй смысл стоит, либо издевка, либо интрига. Вот и сейчас, помимо всего прочего, он вдалбливает мне мысли о том, что Отдел – зло, а он – добро. Дескать, беги от них, где они – там беда.

– Ваша правда. – Я открыл коробку, стоящую на столике, взял из нее сигару, понюхал и положил обратно. – Чем дальше от всех этих хитросплетений мы станем находиться, тем лучше. А лично меня сейчас более всего интересует местонахождение предмета, который принадлежал мадмуазель де Бодэ.

– Но-но-но! – Шутливо погрозил мне пальцем Шлюндт. – Говорено же – всему свое время. Впрочем… Скажи, если для удачного решения данной проблемы тебе придется отыскать не только призовой клад, но и еще один, назовем его расходным, ты как на подобное отреагируешь?

– Надо – значит, надо. – Пожал плечами я, сдержав довольную улыбку. Просто так этот старый хрыч подобное спрашивать не станет, значит, есть у него какие-то наметки. – Да польза от этого какая-никакая есть. Никогда не знаешь, в какой момент свободные оборотные средства понадобятся.

– Прости? – озадачился антиквар.

– Вы же сами сказали, что клад не призовой, то есть никому не обещанный, – пояснил я. – Подозреваю, что мы его выкопаем ради какой-то конкретной вещи, нужной для обмена, а остальное содержимое этого клада мне достанется. Впрочем, я не жадина-говядина, потому пару-тройку предметов из него я вам, разумеется, презентую. Сам выберу и подарю.

– Где тот скромный несмышлёный юноша, с которым я свел знакомство на «Парке культуры»? – Всплеснул руками старичок. – Незнакомец, куда ты его дел? Откуда взялось эдакое корыстолюбие?

– Вот зря вы так, – возразил я. – Ничего подобного. И потом – я все же Хранитель кладов, а не их расхититель.

– А кто только что поминал оборотные средства? Не ты ли?

– Я. Но так ведь потенциальные, а не текущие. Мы этот клад поднимем, заберем необходимое, а после я его снова в землю определю. Пусть лежит и ждет своего часа.

– Даже так, – Шлюндт усмехнулся. – Ты на самом деле матереешь, Валера. И для справки: клад, что заложил Хранитель, никто, кроме него самого, никогда не сможет найти, ни случайно, ни нарочно, ни с тайным словом, ни с явным умыслом. Только разве другой Хранитель, да и то не всякий, а что с закладчиком душевной силой и властью над кладами равен.

– Ишь ты! – цокнул языком я. – Любопытно как. Вот что мне нравится в моей теперешней жизни, так это то, каждый день что-то новое узнаешь.

И я не вру, так оно и есть на самом деле. Кстати, я знаю, что именно зарою в землю, если удастся выпутаться из этой истории живым. Предметы, которые с таким трудом добывал, вот что. Покажу Великому Полозу, и если он их себе не заберет, то зарою прямо под заветным дубом. Мне самому они не нужны, а кому-то другому я их сроду не отдам, слишком уж дорогой ценой эти вещички мне достались.

Жалко, что серьги помещицы так и остались в Отделе, без них коллекция не полная получается. Хотя, с другой стороны, как раз с серьгами особой мороки не было. Увидел, нарисовал, получил – вот и все.

– Если я в чем тебе и завидую, так это как раз твоему умению удивляться новому и радоваться сущим мелочам, – вздохнул Шлюндт. – Увы, с возрастом эта счастливая способность нас покидает, на смену ей приходят пресыщенность, равнодушие и категорическое неприятие перемен. Ты все видел, все знаешь, а то, что не укладывается в привычные каноны, не радует, а раздражает, поскольку ставит под сомнение твою компетентность в тех или иных вопросах. И все те, кто эти перемены собой олицетворяют, тоже вызывают не самые лучшие чувства, потому что исподволь, где-то в глубине души, невероятно завидуешь их молодости, азартности, бескомпромиссности, всему тому, что с тобой уже когда-то случилось, но, увы, больше никогда не повторится.

– Вы человек эпохи Возрождения, Карл Августович, – торжественно заявил я. – Вы застряли здесь случайно, по недоразумению. Искусство, философия и умение видеть великое в мелком свойственны тем прекрасным временам, а не теперешним меркантильным дням.

– Ты льстишь мне, Валерий, – рассмеялся антиквар. – Но мне приятно, не скрою. Ладно, пойдем к гостям, не будем давать им дополнительную тему для пересудов.

Он, как всегда, не ошибся – наше появление из курительной комнаты вызвало очередную волну перешептываний. Сдается мне, что твердь моей и без того изрядно подмоченной репутации пополнилась еще одной брешью. Впрочем, меня и до того не слишком беспокоило, кто что обо мне думает, а теперь и вовсе на это начхать. Как, кстати, и моим родителям. Мама всегда была выше подобных мелочей, а отец… Деловая репутация для него все, и это мне известно лучше, чем кому-либо другому, но о такой ерунде, как мнение соседей, он и не задумывался никогда. Да, собственно, он и по именам-то не всех местных обитателей знал, преимущественно женскую часть народонаселения. В силу того, что мужская как заселилась, так тут и жила, а вот женская время от времени менялась. Как правило, по мере выхода в тираж.

Шлюндт куда-то испарился, я даже не заметил, как и когда, мамы и Стеллы тоже видно не было, и я оказался предоставлен сам себе. Скажу честно: соблазн улизнуть из этого своего дома в другой свой же дом был невероятно велик, еле-еле с ним справился. Мама, может, и поймет, но вот Воронецкая опять обидится, а мне постоянная грызня с ней изрядно поднадоела за эти месяцы. Тем более что мы вроде на финишную прямую выходим – и по количеству оставшихся предметов, и элементарно по срокам. Что там осталось до дня «Х»? Всего ничего.

Потому я отошел в уголок, уселся на пуфик, которого раньше вроде не было в доме, прислонился спиной к стене и только было собрался, прикрыв глаза, погрузиться в легкую полудрему, как в кармане пискнул смартфон, извещая меня о том, что кто-то стукнулся в «Вотсап».

«Кем-то» оказался Михеев. Уж не знаю, совпало так, или все же они за мной каким-то образом следят, но он интересовался, пообщался ли наконец я с господином Шлюндтом.

«Таки да, – отбил я ему сообщение. – Ему не понравилось услышанное. Что-то еще?»

Ответ пришел не сразу – только минут через пять:

«Если бы ты в следующий понедельник нашел часок-другой и заглянул к нам на Сухаревку, мы были бы рады».

Я ответил, что постараюсь изыскать внутренние резервы, но наверняка обещать ничего не стал. Если эти выходные выйдут по образу и подобию прошлых, то до понедельника – бездны времени. Плюс прикрепил к сообщению изображение разыскиваемой броши, рассудив: почему бы и нет? А вдруг?

Смартфон снова пискнул, я глянул на экран, будучи в полной уверенности, что увижу там сообщение от Михеева, что-то вроде «Ок» или «Договорились», но ошибся, не он один, оказывается, хотел нынче вечером со мной пообщаться.

«Добрый вечер. Долг вежливости матери уже отдан, время платить по другим счетам. Через пять минут будь у входа в дом, я за тобой заеду. Марфа»

Как всегда, все изложено четко и ясно, правда, обычно глава ведьминского ковена все же старается в общении со мной смягчать акценты, а тут прямо категорично так написала, в приказном стиле.

Может, у нее сегодня день не задался? Или просто ждать от меня какой-то инициативы надоело?

Прозвучит странно, но я даже рад, что все обернулось таким образом. Нет, серьезно. Я лучше клад для ведьмы буду искать, чем сидеть на пуфике в отчем доме, слушать шелест пересудов за спиной и изображать, что у меня все хорошо, что я рад снова вернуться сюда, в Петрово-Среднее, и стать одним из них. Почему? Потому что это ни фига не так. Не рад я. Не видел я их всех столько лет, и еще столько же не видеть.

Нет, мое место там, в темной прохладе, где светляки кружат над могучими дубами, где звезды рисуют на черном небе странные знаки, где земля готова открыть мне тайны, которые скрывала от всех веками. Там я свой, а не здесь.

Надо только Воронецкую позвать. Вернее, предложить ей составить мне компанию, а там пусть она сама решает, как поступить: идти в ночь, или остаться здесь, в компании любителей изящных искусств и холодных закусок.

Но лично мне точно пора. И это здорово!

Глава третья

Почти сразу же после того, как мы со Стеллой вышли за пределы придомовой территории, нам мигнул фарами черный «гелендваген». Нет, положительно хорошо живут ведьмы. Позавидовать можно.

– Не хочется тебя одного отпускать, – сообщила мне Воронецкая, зябко поежилась и обняла себя руками за плечи. – Как бы ты опять каких глупостей не натворил.

– Так поехали. – Мотнул я головой в сторону массивного внедорожника. – В чем же дело?

– Сказано же – Марфа не велит, – хмуро ответила она. – Как видно, совсем я у нее из фавора вышла. И все из-за тебя!

– Воронецкая, ты повторяешься, – рассмеялся я. – Ладно, давай так. Будем считать, что ты за нас двоих тут отдуваешься. Я сбежал, а ты отважно и героически приняла удар на себя, чтобы спасти мою и без того уже почти пропащую репутацию.

Фары «гелендвагена» снова моргнули, таким образом мне давали понять, что я его пассажиров задерживаю и это не есть хорошо.

Я подошел к машине, после повернулся и сказал Стелле:

– Слушай, ты меня не жди, я сюда точно не вернусь. Как надоест, так уезжай. И еще раз перед мамой извинись, ладно?