Инструктор. Первый класс

– Может, поздно, может, слишком рано, и о чем не думал много лет, походить я стал на Дон-Жуана, как заправский ветреный поэт, – с уморительно серьезным видом сообщил ей Иван Ильич.

Живописная кленовая аллея, плавно изгибаясь, вывела их на пустую, густо засыпанную красно-золотой листвой террасу. Внизу, петляя и отливая на солнце холодным свинцовым блеском, неторопливо и плавно текла неширокая речка. Опустевшие поля на ее противоположном низком берегу были подернуты голубовато-серой дымкой, в прозрачном воздухе уже чувствовалось дыхание приближающихся холодов. Крапчатый красно-желтый лист сорвался с ветки, бесшумно спланировал вниз и, задев краешком плечо Ивана Ильича, упал на землю. Он был красивый, и Замятин, подобрав его, протянул Анне Адамовне. Какая-то мелкая пичуга, коротко пискнув, перепрыгнула с ветки на ветку, а потом, чего-то испугавшись, отчаянно работая крыльями, стремглав улетела за реку.

– Хотите, угадаю, кем вы работаете? – предложила женщина.

– Ну-ка, ну-ка! Даже любопытно.

– Вы, наверное, разведчик, – мечтательно, не то в шутку, не то всерьез, закатив глаза, сказала она. – Наш отечественный Джеймс Бонд. Отдыхаете здесь после того, как в очередной раз спасли мир. А может быть, наоборот, выполняете ответственное задание, а я нужна вам для прикрытия.

Конечно, она шутила – по крайней мере, процентов на семьдесят. Вежливо улыбаясь, Замятин подумал, что внешность кинематографического шпиона служила и продолжает служить ему отменным прикрытием: ни один сколько-нибудь знающий профессионал не поверит, что за столь вызывающе броской наружностью может скрываться именно то, на что данная наружность намекает. И даже если на полковника ГРУ Замятина падет подозрение, противник чисто подсознательно будет не склонен воспринимать его всерьез: профессионалы всех времен и народов пренебрежительно относятся ко всякого рода красавчикам, справедливо полагая, что более всего на свете их интересует собственная внешность, которая является их основным и чаще всего единственным достоинством.

– А может быть, я не отечественный, а как раз таки зарубежный Джеймс Бонд? – вкрадчиво предположил он. – И здесь вовсе не отдыхаю, а, наоборот, напряженно работаю, вербуя агентуру? Вы как, не против поработать подругой шпиона? Для прикрытия, а? Дорогие рестораны, шикарные авто, приемы в высшем свете, вечерние платья, бриллианты, никелированный браунинг с перламутровой рукояткой…

– Пуля в сердце и прощальный поцелуй в окровавленные губы в финале, – с улыбкой закончила она. – Честно говоря, я думала, такое бывает только в кино.

– Честно говоря, не знаю, – в тон ей откликнулся Иван Ильич. – На самом-то деле у меня довольно скучная профессия. Я – торговый представитель России за рубежом. Работа, бесспорно, солидная, уважаемая и недурно оплачиваемая, но, повторяю, неимоверно скучная.

Последнее заявление было почти правдивым: должность торгового представителя при российском посольстве много лет служила ему официальным прикрытием при выполнении разведывательных миссий в разных точках земного шара, так что уличить полковника Замятина во лжи не смог бы даже квалифицированный специалист в области внешней торговли.

– Скучная? – усомнилась Анна Адамовна. – Да ведь вы, верно, годами не вылезаете из заграничных командировок!

– Ну и что? Офисы, конференц-залы и гостиничные номера в наше время одинаковы повсюду, а на местную экзотику времени почти не остается. Кроме того, вся эта экзотика довольно быстро приедается. Допускаю, это всего лишь мое личное впечатление. Возможно, я просто скучный человек, но пословица «Где родился, там и сгодился» – это про меня.

Со стороны реки вдруг потянуло острым, холодным ветром. Поредевшие кроны старых кленов и лип глухо зашумели, осыпав террасу шуршащим дождем желтой и багряной листвы. Анна Адамовна зябко поежилась и, плотнее прильнув к плечу Замятина, запахнула у горла воротник легкого пальто.

– Вернемся? – предложил полковник.

– Пожалуй, – согласилась она.

Подмосковный дом отдыха «Рябинка» когда-то имел статус правительственного. С тех пор утекло много воды, но от перемены владельцев «Рябинка» только выиграла, превратившись в тихое, уютное, предельно комфортабельное, истинно райское местечко. Здесь отдыхали, приводя в порядок потрепанные нервы, воротилы бизнеса, чиновники, шоумены – словом, все, кому был дорог «серенький ситец бедных северных небес» и кто мог себе позволить приобрести путевку в «Рябинку». К числу этих ностальгирующих господ, пресытившихся красотами тропиков, с некоторых пор относился и полковник ГРУ Замятин. За последние пять лет он стал здесь постоянным клиентом, не реже раза в год проводя в «Рябинке» десять-двенадцать дней и частенько, когда находился в России, наведываясь сюда на выходные.

Около восьми лет назад Иван Ильич овдовел. К тому времени он уже имел ряд неоспоримых заслуг перед Родиной и был на хорошем счету в управлении, так что ставить его продвижение по службе в зависимость от новой женитьбы начальство не сочло необходимым. Это было очень кстати: с покойной женой Замятин жил не то чтобы плохо, но накопленный за пятнадцать лет супружества опыт семейной жизни надежно удерживал его от новых экспериментов. Практически постоянно находясь в разъездах, он не имел налаженного быта, который надо было поддерживать, а в плане межполового общения его вполне удовлетворяли непродолжительные, но частые случайные романы, которые при его внешности и манерах практически не требовали от полковника усилий.

Просторный, со вкусом обставленный номер, который Иван Ильич занимал всякий раз, когда наведывался в «Рябинку», располагался на четвертом, самом верхнем этаже старого здания. Из широкого панорамного окна поверх крон парковых деревьев открывался вид на реку и заливные луга на другом ее берегу. Этот неброский пейзаж в любое время года дышал таким покоем, что Иван Ильич, когда не спал и не был занят охмурением очередной дамочки, часами просиживал в глубоком кресле перед окном – курил, потягивал коньяк и размышлял о всякой всячине, как правило не имеющей никакого отношения к сфере его профессиональных интересов.

Сейчас в любимом кресле полковника расположилась гостья. Плотная ткань пальто больше не скрывала ее великолепно сохранившейся фигуры, а положенные одна на другую ноги выглядели в высшей степени соблазнительно. Анна Адамовна была дамой бальзаковского возраста: Иван Ильич редко останавливал свой выбор на молоденьких девицах, которые в подавляющем своем большинстве сочетали красоту и свежесть юной плоти с куриными мозгами и рефлексами голодного аллигатора. Охотники за малолетками просто покупают по сходной цене сомнительное (ввиду неопытности партнерш) плотское удовольствие; для Ивана Ильича Замятина секс без приятного общения мало чем отличался от упражнений с надувной куклой, и он неизменно останавливал свой выбор на зрелых, опытных и неглупых женщинах, которые искали в нем не покупателя, а партнера.

На низком журнальном столике перед Анной Адамовной красовался стандартный в подобных ситуациях набор: букет роз, ваза с фруктами, коробка шоколада, а также пузатая бутылка темного стекла с длинным, узким, слегка искривленным горлышком и неброской, словно бы поблекшей от времени двухцветной этикеткой, которая как будто намекала на то, что содержащийся в данном сосуде продукт не нуждается в рекламе. Вино было, разумеется, не самое дорогое из тех, какие теперь можно приобрести на российских широтах, но и полковник ГРУ Замятин не числился в олигархах, чтобы выбрасывать тысячи долларов за бутылку вина только ради того, чтобы произвести впечатление на случайную знакомую. Вино было дорогое, купленное в хорошем специализированном магазине на Новом Арбате; впервые его попробовав, предпочитавший всем иным напиткам коньяк или, в крайнем случае, водку Иван Ильич нашел данный продукт весьма недурным и взял на вооружение.

Вино было прихвачено из Москвы как раз для такого случая; насчет фруктов и всего прочего расстаралась местная обслуга, хорошо изучившая вкусы и привычки Ивана Ильича. Свечи в начищенных до блеска бронзовых подсвечниках только ждали, чтобы к ним поднесли спичку, хрустальные грани бокалов дробили вливающийся в широкое окно слабенький полусвет угасающего осеннего дня. На красиво очерченных губах Анны Адамовны играла тень легкой улыбки: она была неглупа и с первого взгляда по достоинству оценила поджидавшее их в номере тщательно подготовленное великолепие.

Полковник щелкнул зажигалкой, и свечи расцвели оранжевыми язычками пламени, которые, дрожа, отразились в оконном стекле. Камешки в мочках ушей Анны Адамовны брызнули снопами острых цветных лучей; извлеченная из узкого горлышка пробка деликатно хлопнула, и темное, как кровь дракона, вино полилось в сверкающий хрусталь. Иван Ильич будто невзначай коснулся лежавшего на подлокотнике пульта, и комната наполнилась негромкой инструментальной музыкой. Замятин недурно танцевал; судя по мягкой грации, с которой двигалась Анна Адамовна, она была отличной партнершей – полковник от души надеялся, что не только в танцах.

Он поднял бокал. Тонкие, старательно ухоженные пальцы Анны Адамовны тоже обвили хрустальную ножку. Момент для провозглашения сакраментального «Шаганэ ты моя, Шаганэ» еще не созрел, и осторожный, как всякий мудрый военачальник, Иван Ильич решил не торопиться и ограничиться прозой.

– Я не мастер говорить тосты, – начал он. Голос его был глубоким и задушевным, красивые карие глаза смотрели на собеседницу с легкой грустью, как будто ее красота и впрямь ранила его сердце так глубоко, как он старался показать; рука, сжимавшая бокал, была тверда и нисколько не дрожала, хотя чувства, испытываемые полковником Замятиным в данный момент, больше напоминали охотничий азарт, чем романтическое увлечение. – Тем более что, глядя на вас, тяжело собраться с мыслями. Того и гляди, ляпнешь какую-нибудь глупость, как влюбленный мальчишка… Поэтому давайте просто выпьем за вас. За вас и еще – за счастливый случай, который свел нас.

Стены номера, частым постояльцем которого являлся Иван Ильич Замятин, слышали из его уст эти самые слова не единожды. Если бы стены могли смеяться или еще хоть как-нибудь выражать свои мысли и чувства, они бы это непременно сделали. Увы, стенам этого не дано, и им оставалось лишь безмолвно наблюдать, как блестящий кавалер идет давно проторенной дорожкой, в сотый раз применяя одну и ту же схему. Схема эта работала безотказно не потому, что была совершенной, а потому лишь, что жертвы Ивана Ильича хотели того же, чего и охотник, и с энтузиазмом сами шли в расставленные им немудреные силки.

Хрустальные бокалы с мелодичным звоном соприкоснулись. Выпив до дна, Иван Ильич протянул руку и привстал, намереваясь пригласить Анну Адамовну на танец, но странная слабость подкосила его колени, сковала язык и заставила опуститься руку. Огоньки свечей затрепетали, расплылись и померкли, а внезапно отяжелевшие веки сомкнулись.

За окном постепенно стемнело. Исчезли из вида, растворившись во мраке, отливающая металлом лента реки и подернутые туманной дымкой заливные луга. Свечи медленно оплывали в бронзовых подсвечниках, роняя на стол горячие стеариновые слезы; хрусталь сверкал и переливался в их теплом, интимном свете. Огонек последней свечи мерцал, то затухая, то разгораясь вновь, а потом и он погас, оставив после себя извилистую струйку белого дыма. Вместе с ним угасли и звуки поздней гулянки на нижнем этаже. В просторном номере стало темно и тихо. Почти полная луна, нескромно заглянув в незанавешенное окно, осветила своим призрачным серебристым сиянием накрытый стол и двух человек, которые по-прежнему сидели в глубоких мягких креслах и, казалось, дремали, застигнутые сном в самый неподходящий момент.

Глава 2

Генерал-майор Главного разведывательного управления Мещеряков плавно притормозил, включил вторую передачу и в точно рассчитанный момент до отказа вывернул руль вправо. Основательно забрызганный дорожной слякотью черный «мерседес», моргая оранжевым огоньком указателя поворота, осторожно, будто на цыпочках, вполз в жерло узкой сводчатой подворотни, что рассекала надвое фасад старого дома на Малой Грузинской, напоминая волчью яму, поджидающую беспечного водителя.

Генералу, как обычно, захотелось зажмуриться, когда левое переднее крыло «четырехглазого» прошло в опасной близости от шершавой, испещренной продольными бороздами стены. Среди этих борозд имелись автографы, в разное время оставленные тут автомобилем Мещерякова. Это была стена плача внутриквартального значения, обильно политая слезами водителей и инкрустированная частицами краски, содранной с бесчисленного множества автомобилей. Под сводами арки витали призраки десятков изуродованных крыльев, разбитых фар и помятых дверей; это было дьявольское, заколдованное место, в каком только и мог поселиться человек, подобный Иллариону Забродову, с его полнейшим пренебрежением к своим и чужим слабостям и весьма своеобразным чувством юмора.

В свое время, когда был моложе и щеголял в полковничьих погонах, Андрей Мещеряков вел с заколдованной аркой что-то вроде необъявленной войны. Война эта шла с переменным успехом; беда была в том, что арка войны не замечала – ей, в отличие от Мещерякова, было глубоко плевать на количество царапин, оставленных на ее грубо оштукатуренных стенах, тем более что царапины эти в свое время аккуратно заштукатуривались малярами из домоуправления. Арка, как и Андрей Мещеряков, существовала за государственный счет, но, в отличие от него, не имела ни стыда, ни совести, ни самолюбия.

Сегодня, однако, генерал был сильно раздражен против всего мира, в том числе и против себя самого. Ему вовсе не улыбалось в тысячный раз выслушивать дежурные шуточки старого приятеля Забродова, касающиеся арки, шикарных «мерседесов» и их недостаточно квалифицированных водителей, хотя он отлично сознавал, что Илларион кругом прав.

Черный «бьюик» Забродова стоял на своем обычном месте, почти упершись тяжелым бампером в низенькую ограду палисадника. Разбросанные по капоту и крыше желтые и рыжие листья напоминали маскировку, как будто хозяин машины вел посреди многомиллионного мегаполиса какую-то свою, частную партизанскую войну. Загоняя служебный «мерседес» на свободный пятачок справа от черного «бьюика», Мещеряков хмыкнул и покачал головой. В Москве полным-полно машин, единоутробные братья и сестры которых состоят на вооружении в различных армиях мира. Но даже при виде катящегося по Новому Арбату звероподобного «хаммера» базовой армейской комплектации у генерала Мещерякова не возникало таких ассоциаций, какие неизменно рождались при одном только взгляде на эту иномарку. Возможно, дело было в том, что он хорошо знал хозяина этой машины. Настоящего бойца узнают по выражению глаз; естественно, говорить о выражении глаз применительно к автомобилю нельзя, и все-таки было в облике этой машины нечто, из-за чего местная шпана обходила ее десятой дорогой.

Выбравшись из-за руля и заперев машину, Мещеряков без видимой причины попинал носком своего блестящего ботинка тугой задний скат «бьюика». «Бьюик», как обычно, никак на это не отреагировал.

Илларион и его машина давно стали в сознании генерала Мещерякова одним целым, и смотреть на «бьюик» было все равно что разговаривать с Илларионом – и насмешек натерпишься, и дураком себя почувствуешь пять раз на протяжении двух минут, и, что удивительно, душой как-то незаметно отдохнешь – успокоишься, оттаешь и даже поверишь, пускай и ненадолго, что все на свете хорошо. Неразрешимых проблем нет, надо только знать, к кому обратиться в трудную минуту. Илларион Забродов был именно таким человеком, и это искупало все его недостатки, которые, с точки зрения человека сугубо штатского, почти наверняка выглядели как неоспоримые достоинства.

Генерал набрал на клавиатуре домофона номер квартиры, нажал кнопку вызова и стал ждать, сунув руки в карманы черного кашемирового пальто и нетерпеливо притопывая носком ботинка. В полуоблетевших ветвях разросшейся сирени у подъезда суетливо копошились и негромко чирикали пронырливые московские воробьи; обманутые солнечной, мягкой погодой голуби, раздувая грудь, с утробным воркованием преследовали своих избранниц, скрежеща коготками по сухому асфальту. Глядя на окрашенную в унылый серый цвет стальную дверь подъезда, Мещеряков с горечью думал о том, что террористам всех мастей удалось-таки привлечь к себе всеобщее внимание и поселить в людских сердцах страх. Обыватель сколько угодно может радоваться новенькой железной двери, которая затрудняет доступ в подъезд мелким квартирным воришкам и любителям мочиться, а то и гадить на лестницах. Но факт остается фактом: эта дверь, как и миллионы ее товарок по всей России, предназначена для защиты не от местных алкашей, которым некуда девать излишки выпитого за углом пива, а от деловитых ребят в рабочих комбинезонах, которые спокойно набивают подвалы жилых домов мешками со взрывчаткой.

Забродов, как обычно, отпер дверь, не удосужившись поинтересоваться личностью визитера. Услышав издаваемый домофоном характерный звук, генерал потянул на себя похожую на железный гриб дверную ручку и вошел в полумрак и приятные запахи подъезда. Соседи у Забродова были все как один приличные, аккуратные и тихие – кто-то в силу полученного в детстве интеллигентного воспитания, а кое-кто, кому упомянутого воспитания не хватило, после краткой разъяснительной беседы с Илларионом Алексеевичем, который обладал ярко выраженным даром внушения и мог доходчиво втолковать свою точку зрения даже самому тупому и наглому из «новых русских». Посему подъезд уже не первый год блистал чистотой и благоухал импортным средством для мытья полов. Сейчас к этому знакомому аромату явственно примешивался вкусный запах стряпни, и чем выше поднимался генерал Мещеряков по истертым ступенькам пологой лестницы, тем сильнее становился, вызывая обильное слюноотделение, сытный дух жарящегося с луком и специями мяса.

Предчувствие его не обмануло: вкусный запах просачивался из квартиры, которую уже много лет занимал бывший инструктор спецназа ГРУ Забродов, и, когда эта дверь распахнулась навстречу генералу, упомянутый запах сделался прямо-таки сногсшибательным. Со стороны кухни доносилось гудение работающей на предельных оборотах вытяжки, а хозяин встретил гостя в кухонном фартуке с изображением голого и чрезвычайно мускулистого мужского торса, а также бедер, лишь слегка прикрытых узенькими плавками. Мещеряков вздрогнул, впав в заблуждение из-за царившего в прихожей полумрака, но тут Забродов включил свет, и у генерала отлегло от сердца: все-таки это был фартук, хотя и довольно дурацкой расцветки, а не голое тело, а значит, Забродов, вопреки многочисленным пессимистическим прогнозам знакомых, по-прежнему пребывал в здравом уме и твердой памяти.

– Кажется, я помешал, – стараясь не слишком откровенно принюхиваться, ворчливо констатировал Мещеряков.

– Отнюдь, – принимая у него пальто, возразил Илларион. – С чего, собственно, ты это взял?

Генерал неопределенно повертел в воздухе ладонью с растопыренными пальцами.

– Ну, как тебе сказать… Не в честь моего же прибытия ты затеял пир!

– А почему бы и нет? – изумился Забродов. – Не каждый день в мою скромную обитель забредают живые генералы! И потом, как, по-твоему, должен я сам чем-нибудь питаться? В моем возрасте уже неприлично есть тушенку с ножа и разнообразить меню дождевыми червями!

Мещеряков фыркнул и заглянул в гостиную. Здесь все выглядело как обычно: книги, среди которых было немало раритетов, в огромном количестве и кажущемся беспорядке соседствовали с антикварными безделушками и холодным оружием; истыканный ножами толстый липовый спил по-прежнему сомнительно украшал собою противоположную от входа стену, и в нем, по обыкновению, торчали клинки. На этот раз их было три, и посажены они были очень тесно. Остальные ножи грудой лежали на металлическом подносе рядом с любимым креслом Иллариона, наполовину прикрытые развернутой книгой с пожелтевшими, обтрепанными по краям страницами и поблекшим архаичным шрифтом. Ни посторонних людей, ни багажа, который свидетельствовал бы об их недавнем присутствии и скором возвращении, в комнате не наблюдалось. Генерал подавил вздох облегчения: несмотря на заверения Иллариона, кое-какие подозрения у него все-таки оставались, и он был рад убедиться в их беспочвенности. Рита Мещерякову нравилась, поскольку была женщиной приятной во всех отношениях, но сегодня он явился сюда не для дружеской застольной болтовни, а по делу, в которое не имел права посвящать посторонних.

– Убедился, Фома неверующий? – прозвучал со стороны кухни насмешливый голос Иллариона.

Мещеряков быстро оглянулся, уверенный, что Забродов, по своему обыкновению, неслышно подкрался сзади, но прихожая была пуста, и в открытых дверях кухни тоже никто не маячил.

– У нее опять какие-то дела, – донеслось оттуда, – так что можешь не шифроваться. Хотя, поверь на слово, мне было бы куда приятнее увидеть ее, чем тебя.

– Нас на бабу променял, – констатировал генерал и, сунув руки в брюки, направился на кухню, поближе к источнику умопомрачительного запаха.

– Променял, променял, – сидя на корточках и пытливо заглядывая в приоткрытую духовку, согласился Илларион. – Почему бы и нет? Готовить ты толком не умеешь, в постели от тебя никакого проку… Да что там! Ты в зеркало-то смотришься хоть иногда? Куда тебе с твоей генеральской рожей до Риты! Я уж не говорю о том, – торопливо добавил он, лишив Мещерякова возможности вставить ядовитую реплику по поводу его собственной внешности, – что ты, как некоторые телеведущие, появляешься только для того, чтобы рассказать мне очередную гадость.

– Какая муха тебя сегодня укусила? – спросил слегка обескураженный этой отповедью генерал.