Группа крови

– Именно, – сказал Мышляев. – Очень хочу.

– Оставь эту идею. Тебе что, бабок не хватает? Упакован ты очень неплохо. Ты всегда умел непыльно устраиваться. Не понимаю, какого черта ты суешь голову в петлю.

Мышляев задумчиво повертел в руке стакан, обводя взглядом просторную светлую комнату, обставленную дизайнером, который очень недешево ценил свои услуги.

– Это все скорлупа, Гена, – негромко сказал он. – Пустая скорлупа. Сожми посильнее, и ничего не останется, кроме щепотки мусора. Всю жизнь бьешься, как рыба об лед, а ради чего, спрашивается? Чтобы заменить деревянные рамы на стеклопакеты или «жигули» на «мерседес»?

– Гм. «Жигули», знаешь ли, тоже есть не у каждого. У меня, например, нету.

– Брось, Гена. Сколько можно прикидываться дурачком? Ты отлично понимаешь, о чем я говорю.

– Не совсем, – заметил Гаркун. – Поясни, если это тебя не затруднит.

– Стареем, Гена, – сказал Мышляев. – Пора подумать о будущем. Пора обзавестись детьми, а в перспективе и внуками. И что я им оставлю? Эту квартиру? Несколько тысяч «зеленых»? Это же капля в море! По-честному у нас в России не заработаешь, а все, что можно было украсть в этой стране, уже давно украдено, подсунуто под жирные задницы и обнесено колючей проволокой. Остается только подбирать крошки, которые ненароком выпадают из этих вечно жующих харь. А меня это не устраивает, понимаешь?

– Угу, – снова принимаясь за недоеденный ананас, промычал Гаркун. – Понимаю, понимаю. Ты у нас всю жизнь метил в великие люди. Если не в Цезари, то, как минимум, в Бруты. Только это скользкая дорожка. Очень скользкая.

– Давай-ка лучше выпьем, – предложил Мышляев. – А лекцию о соблюдении морально-правовых норм общества ты дочитаешь позже. и перед другой аудиторией. Я надеялся услышать от тебя что-нибудь конструктивное.

Гаркун дернул искалеченным плечом и протянул свой стакан, чтобы чокнуться. Пальцы у него были перемазаны ананасным соком, испачканный подбородок влажно поблескивал, и Мышляеву, как всегда, стоило больших усилий не отвести глаза. Ему не к месту вспомнилась библейская притча о Хаме, который отвел взгляд от своего отца Ноя, когда тот валялся на земле нагой и пьяный. Для Хама это кончилось довольно плачевно. И потом, Гаркун был нужен Мышляеву позарез. Чертов калека осторожничал, ходил вокруг да около, но Мышляев надеялся, что водка все-таки развяжет горбуну язык.

Они выпили в торжественной тишине, словно отмечая заключение какой-то важной сделки или, напротив, поминая покойника. Гаркун со стуком поставил стакан на стеклянную крышку стола, немедленно набил полный рот ветчины, протолкнув туда же пальцем пучок петрушки, и принялся хрустеть и чавкать, закатывая глаза от удовольствия. Мышляев не выдержал и все-таки отвел взгляд. Он вытянул из лежавшей на столе пачки сигарету, щелкнул зажигалкой и окутался облаком ароматного дыма.

– Итак, – сказал он, – мне бы все-таки хотелось услышать от тебя хоть что-то помимо общих фраз. Мне неловко предлагать тебе деньги, но если нужно заплатить за консультацию, тебе остается только назвать сумму.

– Интересное кино, – сказал Гаркун, задумчиво ковыряя в зубах указательным пальцем. – Почему же это тебе неловко предлагать мне деньги? А что еще ты можешь мне предложить – секс? Так я, знаешь ли, предпочитаю баб. Если говорить серьезно, то дело вряд ли ограничится консультацией. Тебе ведь нужна не консультация, а конкретная помощь, не так ли? То есть, что я говорю – помощь? Ты ведь руками работать не умеешь, ты у нас административный гений. Так что то, чем ты сейчас занимаешься, называется организацией преступной группы. Или я неправильно тебя понял?

– Ты правильно меня понял, – сквозь зубы процедил Мышляев. – Только не говори мне, что мысль о нарушении закона повергает тебя в ужас.

– В ужас меня повергает мысль о сроке, который дают за подобные шалости, – вздохнул Гаркун. – Ладно, по старой дружбе дам тебе одну консультацию бесплатно. Я ведь не шутил, старик, когда говорил, что изготовить фальшивые деньги – плевое дело. Фальшивка – она и есть фальшивка. На ней можно провести простака, но простаки в наше время встречаются все реже. Они вымирают в процессе естественного отбора. Чтобы разбогатеть тем способом, о котором идет речь, нужно печатать не фальшивки, а настоящие деньги. Ферштейн зи? Настоящие! Такие, чтобы ни одна экспертиза не могла отличить твое изделие от продукции «Бэнк оф Америка». Чтобы единственное отличие состояло в том мистическом ореоле условности, который окружает эти невинные клочки разрисованной бумаги.

– Ого, – уважительно сказал Мышляев. – Мистический ореол условности. Да ты поэт!

– Ты слушай, я тебе дело говорю. Деньги – это и есть условность, абстракция от начала и до конца. Но реализована эта абстракция во вполне конкретном изделии. А любое изделие, которое сделано человеком, другой человек может скопировать с той или иной степенью точности. Существует набор критериев, по которым определяют подлинность того или иного изделия. Вот ты, например, способен отличить подлинное полотно Рубенса от подделки? Правильно, неспособен! А если подделку создаст грамотный специалист, который не только умеет рисовать, но и хорошо разбирается в химии и имеет доступ к оригиналу, то все эксперты мира окажутся в таком же дерьмовом положении, как и ты, то есть будут не в состоянии отличить подлинную вещь от подделки. Представь себе: стоят в ряд пять одинаковых картин Рубенса, и все до единой – оригиналы!

– Так ведь об этом и речь, – заметил Мышляев, снова наполняя стаканы.

– Разумеется. – Гаркун цапнул свой стакан, рассеянно выхлебал водку, словно это была кипяченая вода, и утер рот тыльной стороной ладони. Мышляев протянул ему пачку, и он закурил, глядя в пространство расфокусированным, обращенным вовнутрь взглядом. – Понимаешь, – продолжал он, – в принципе, ничего неосуществимого в этой затее нет. Это чертовски сложно – так сложно, что большинству фальшивомонетчиков это оказывается просто не по зубам. Тягаться с государством в том, что касается технологических мощностей – это, сам понимаешь. Ведь это же целое производство! Матрицы всякие, рельефы, насечки – чепуха, вчерашний день. Теперь защита начинается на уровне бумаги и красок. Эту бумагу и эти красители ты не купишь ни в каком магазине, и украсть их тоже негде. Значит, нужно выяснить их состав и воспроизвести в точности. А это невозможно сделать на кухне или в ванной. Тут нужны определенные производственные мощности и грамотные специалисты – химики, инженеры, технологи. В общем, целый коллектив. Иначе у тебя получатся не деньги, а фальшивки.

Мышляев почесал переносицу согнутым пальцем.

– Химики, – сказал он, сильно выделяя голосом окончания. – Инженеры. Технологи. А если так: один химик, один инженер, один технолог. А? Я ведь не намерен переплюнуть Соединенные Штаты по объему выпуска купюр.

Гаркун вдруг хихикнул, поблескивая маленькими черными глазками сквозь густое облако дыма.

– Я тебе скажу, что ты намерен сделать, – проговорил он. – Ты намерен подорвать самую основу мировой экономики. Если дело выгорит, то пройдет не один год, прежде чем кто-то заподозрит неладное. И тогда ни один человек на всем земном шаре не сможет быть уверенным в том, что всю жизнь копил настоящие деньги, а не фальшивки.

– Плевал я на земной шар, – заявил Мышляев. – Ты что, в самом деле решил, что мне нужны великие свершения? Мне нужны деньги, понял? Много денег.

– А вот я не прочь тряхнуть этот старый шарик, – с непонятной интонацией сказал Гаркун. – Только все это пустые мечты. Если бы это было так просто, кто-нибудь давным-давно провернул бы что-нибудь похожее. Думаешь ты один такой умный? Кстати, – он опять захихикал, потирая руки, – а может быть, так оно и есть? Ты когда-нибудь думал о том, сколько в России наличной валюты? Откуда такая денежная масса, а?

Мышляева передернуло – ему, в отличие от Гаркуна, было что терять.

– Тьфу на тебя, – с чувством сказал он. – Даже мороз по коже. Может, все-таки вернемся к нашим баранам? Если предположить, что роль технолога возьмешь на себя ты, то что нам остается? Химик и толковый технарь, так?

– Угу, – промычал Гаркун, снова начиняя рот закуской и принимаясь с хрустом жевать. – Все-таки ты, старик, неисправимый романтик и мечтатель. За это я тебя, дурака, и люблю. Ты хоть понимаешь, на что замахиваешься? Это же нужно организовать целое производство. Причем такое производство, оборудование для которого нигде не приобретешь. Придется же буквально все делать своими руками – приспосабливать, переоборудовать и даже конструировать заново. Конечно, можно приобрести оборудование для изготовления бумаги, но, во-первых, оно будет слишком громоздким, рассчитанным на промышленные объемы производства, а во-вторых, у компетентных органов немедленно возникнет вопрос: а что это замышляет наш гражданин Мышляев? Что это он у нас в последнее время такой Замышляев? Буквально Затевахин. Потом ты купишь старый коровник, поставишь в нем оборудование и начнешь на виду у всей округи варить бумагу и шлепать баксы. А бракованную продукцию, в полном соответствии с местными обычаями, будешь сваливать в ближайший овраг, а то и вовсе под забор. Да ты же мигом станешь народным любимцем!

– И как, по-твоему, много ее будет, бракованной продукции? – игнорируя шутливый тон приятеля, озабоченно спросил Мышляев.

– Это смотря как дело пойдет. Может статься, что у тебя вообще ничего не получится, кроме стопроцентного брака.

– У нас, – поправил Мышляев.

– Я еще не согласился, – живо парировал Гаркун. – А впрочем. Что мне терять? Но ты понимаешь, что поначалу это дело потребует довольно ощутимых капиталовложений?

– Не твоя забота, – сказал Мышляев. – Н-ну, химика, я, допустим, найду. Есть у меня на примете один тип. По слухам, большой специалист. Работал в оборонке, пока его «почтовый ящик» не прикрыли. А вот насчет инженера и оборудования. Тут, если я правильно тебя понял, нужен настоящий гений, которому, как и тебе, нечего терять. Боюсь, с гениями в наше время загвоздка.

– Это уж что да, то да, – хихикая, подтвердил Гаркун и вытер жирные пальцы о кожаную обивку дивана. – Все гении давно откочевали в Израиль, а оттуда в Штаты. Кормят их там очень неплохо, так что вряд ли тебе удастся кого-нибудь переманить обратно. Тем более, что в качестве оплаты ты сможешь предложить только самодельные денежные знаки, а широкая известность в таком деле сулит в перспективе только тюрьму, причем на исторически значимый срок. Знаешь, кто тебе нужен? Тебе нужен чокнутый профессор.

– Чокнутый профессор?

– Ну да! Это по-американски. А по-нашему, это один из тех ребят, которые сигали с колоколен на самодельных крыльях, подковывали блох и собирали паровозы из консервных банок.

Бесшумно ступая по пушистому ковру, Мышляев подошел к окну, закурил еще одну сигарету и выглянул наружу. С высоты двенадцатого этажа шумевший внизу Новый Арбат смотрелся совсем не так, как снизу. Отсюда легко просматривалась четкая геометрия широкого и прямого, как стрела, проспекта, подчеркнутая идеально ровными зелеными полосами газонов. Картина была знакомая, но Мышляеву было просто необходимо на какое-то время повернуться к приятелю спиной, чтобы тот не заметил игравшей на его губах довольной улыбки. Сколько бы Гаркун ни ерничал, сколько бы ни иронизировал, но он был и оставался одним из самых компетентных специалистов в своей области. Кроме того, это был один из немногих людей, кому Мышляев мог доверять. Его поддержка в задуманном Мышляевым трудном деле означала половину успеха. Конечно, трудностей и расходов не миновать, но вдвоем они способны провернуть операцию любой сложности с наименьшими потерями.

– Хорошо, – сказал он, продолжая наблюдать за тем, как табачный дым, клубясь, расползается по оконному стеклу. – Я целиком полагаюсь на твое мнение. Раз ты говоришь, что нам нужен Левша, значит, будем искать Левшу.

– Нам нужен не всякий Левша, – снова принимаясь чавкать и хлюпать, самодовольно заявил Гаркун. – Нам нужен Левша. как бы это сказать. не от мира сего. Такой, которого выполнение поставленной задачи будет интересовать само по себе, независимо от результатов и оплаты труда.

– А такие бывают?

– Не-а. Но я одного знаю.

Мышляев не спеша обернулся. На его круглом, по-младенчески гладком и розовом лице медленно расплылась хищная ухмылка, обнажившая тридцать два безупречно ровных и белоснежных зуба.

– Вот и славно, – сказал он. – Познакомишь?

Автомобиль Мышляева сильно смахивал на приземистый, очень обтекаемый концертный рояль глухого черного цвета. На фоне этой сверкающей антрацитовым блеском торпеды пухлый рыжеватый Мышляев, одетый в просторный светло-бежевый костюм, выглядел Колобком, заглянувшим в гости к акуле. Гаркун вознамерился было пошутить на эту тему, но вовремя поймал себя за язык: сам он, в своем засаленном сером костюмчике, со своими кривыми плечами, горбом и ортопедическим ботинком наверняка был жалок рядом с этим чудом заграничной техники. Поэтому он молча сунул под мышку тяжелую трость, на которую опирался при ходьбе, распахнул дверцу и забрался на переднее сиденье.

Сиденье было обтянуто натуральной черной кожей. Оно бесшумно и мягко подалось под весом Гаркуна, слегка обхватив его тощий зад. Мышляев плюхнулся за руль, мягко захлопнул дверцу и повернул ключ зажигания. Мотор ожил, наполнив салон вибрацией, и огромный автомобиль плавно, как по воздуху, поплыл вперед, постепенно набирая скорость.

Когда Мышляев вырулил на Новый Арбат, Гаркун сунул руку в карман, извлек оттуда обкусанный бутерброд с ветчиной, завернутый в бумажную салфетку, и принялся жевать, обильно посыпая крошками кожаное сиденье. Мышляев неодобрительно скосил на него правый глаз, но промолчал: что возьмешь с калеки? Пусть самоутверждается, как умеет.

Чтобы заглушить чавканье Гаркуна, Мышляев включил музыку. Мощные звуки наполнили салон. Они сочились из четырех динамиков, как густое масло, заполняя каждый кубический миллиметр объема и заставляя кончики нервов вибрировать в унисон мелодии. Гаркун поморщился: это была «Нотр Дам де Пари», новенькая, с иголочки, французская рок-опера, которую в этом году, казалось, слушали все, у кого имелось хотя бы одно ухо. Сама по себе музыка была не так уж плоха, но Гаркун, во-первых, терпеть не мог массовых увлечений, а во-вторых, просто не мог не сравнивать себя с главным героем бессмертного романа Виктора Гюго – уж очень похожими были их внешние данные.

Когда зазвучала партия Квазимодо, Мышляев, спохватившись, выключил лазерный проигрыватель и бросил на Гаркуна виноватый взгляд. До него с некоторым опозданием дошло, что Гаркун может воспринять эту музыкальную паузу как оскорбительный намек на собственное увечье или, хуже того, как насмешку. Наступившая в машине тишина лишь усилила неловкость. Если до выключения проигрывателя выбор Мышляева сошел за непреднамеренную бестактность, то теперь Гаркун мог окончательно увериться в том, что это было сделано нарочно. За двадцать лет Мышляев успел более или менее изучить набор основных реакций своего приятеля и знал, что если тот решит обидеться, то месть его будет тонкой, жестокой и дьявольски изощренной.

Заметив состояние Мышляева, Гаркун криво усмехнулся краешком тонких бескровных губ и проворчал: