Фатум. Том четвёртый. На крыльях смерти

– Не знаю,– сын Касатки неопределенно пожал плечами.– Белая Птица сказала, что мне надо ждать. Она сама найдет Чокто.

Оба замолчали, глядя на прогоревшие угли. Сердце старого вождя вдруг сжалось: тревога и страх охватили его. Белая Птица, пришедшая к Чокто во сне, была для него самой живой, настоящей колдуньей, которая собиралась тайными чарами отнять у него старшего сына.

Разговор затягивался, и Чокто, мучаясь от томительных пауз, принялся на специальном камне затачивать наконечники стрел.

– Зачем ты, отец, говоришь, что белые люди плохие? Они, как и мы… Кто любит чужаков, а кто нет. Но в серд-це ни у нас, ни у них нет ненависти. Мы бережем ее для врага. Разве Водяная Крыса не наш друг? Без него у шехалисов не было бы громовых палок и быстрого свинца…

– Да, это так,– Две Луны сделал глубокий вдох сквозь тонкие, как пергамент, ноздри.– Но вот что запомни! У меня только один язык, и я скажу правду: шехалисы не должны близко подпускать к своему сердцу Водяную Крысу и его людей. Их глаза прозрачны и изменчивы, словно весенний лед в стране атена[53 - Атена, небесна, туштоны – индейские племена Северо-Западного побережья. (Прим. автора).]. А язык раздвоен и лжив. Шкура росомахи красива, но повадки ее черны.—Две Луны пожевал губами и сцепил зубы, точно воздержался сказать что-то еще.– Ладно, последуем совету жреца. Цимшиан прав, надо спросить Мать Касатку.

Старик придирчиво порылся в шкуряном мешке, где, сбившись в кучу, словно летучие мыши, лежало несколько пар новых мокасин, и выбрал какие попроще.

* * *

В эту ночь Чокто опять уходил из стойбища и лежал на прохладных мехах. В расщелинах скал и далеких фьордах стонали ночные ветры, и духи гор переговаривались между собой, но сколько ни пытался Чокто понять их язык, у него не получалось. Где-то в предгорьях завыл волк, и другой брат отозвался ему, и еще один, и их песня волнами прокатилась по молчаливому берегу.

Чокто прислушивался к ночи, плотнее заворачиваясь в медвежью шкуру. С морскими ветрами до него донесся – он это слышал и не слышал – нежный голос, летящий с неба: «Жди меня, Чокто… Я скоро сама приду к тебе…» Он попытался поймать неведомую птицу, но пальцы его схватили лишь голубой дым. Туман проплыл над головою. Видение исчезло, и уж совсем из небес долетел головокружительный крик: «Жди меня!.. Я скоро сама приду к тебе…»

Глава 5

Оба шлюпа, спущенные за пресной водой, благополучно вернулись. Люди были радостные, в бочках плескалась родниковая вода, долгожданная земля вселяла надежду. Гергалов чин по чину отчитался Преображенскому, что видел на берегу, что привлекло внимание.

Сказывал, что людей приметить не удалось, зато четверо матросов, отпущенных пострелять дичь, обнаружили в глубине леса две брошенные хижины, или, лучше сказать, шалаши. Те стояли бок о бок в траве, окаймлявшей белые камни, и вызвали у матросов живой интерес. Над хижинами, защищая от ветра и дождя, низко нависали тяжелые ветви деревьев, совсем лишая солнечных лучей. Жилища эти были похожи друг на друга как два птичьих гнезда и, по мнению видевших их, отличались удивительной проч-ностью и простотой конструкции. Невысокие, вырезанные из молодых деревьев жерди были воткнуты в землю и образовывали круг десять футов шириной. Их гибкие верхушки согнули и связали все вместе сыромятными ремнями. Сверху каркас был покрыт шкурами и густолиственными ветвями какого-то дерева, весьма похожего на клен. По бокам жилища были утеплены дерном и сеном на высоту в фут.

– Жалкое зрелище, скажу я вам, Андрей Сергеевич: груды обглоданных костей, тучи мух, вонь несусветная. Словом, рассадник заразы. Не знал вашего мнения, а так бы, ей-Богу, спалил бы эти халупы.

В это время раздался стук, и в каюту капитана пожаловали почти полным составом господа. Вперед вышел старший офицер и, почтительно кивнув, улыбнулся. Улыбка была безупречной, под стать вычищенному и отутюженному вицмундиру, который Захаров, как, впрочем, и остальные, надел по случаю встречи с берегом. В светлых глазах его плясали лукавые огоньки, которые у старых и молодых матросов почему-то неизменно вызывали к нему симпатию.

– Андрей Сергеевич,– отчасти смущенно и сбивчиво начал он.– Дозвольте матросу душу отвести… Да и нашему брату не грех сердцем оттаять… Всё же такой путь, столько нервов… полагается.

– А людей не пропьем? – капитан оторвал взгляд от судового журнала, очередную страницу которого испещрял его беглый почерк, и отложил перо. Он удивленно смотрел на моряков, на Захарова, полное лицо которого теперь было торжественно и серьезно и не имело обычного на-дуто-строгого вида.

– Никак нет! – сорвалось с губ Мостового, тут же, правда, умолкшего под строгим взором Дмитрия Даниловича.– Выставим усиленный караул, ваше высокоблагородие. Бросим второй якорь. Я, знаете ли, склонен уверить вас, что зачастую предсказания… стало быть, события не сбываются именно потому, что были предсказаны.

Захаров добродушно склонил голову набок и ерзнул пальцами по пуговицам кителя.