Сталинград.Том шестой. Этот день победы

– А по факту: врагов-прэдателей всо больше и больше, а друзей-таварищей всо мэнше…Во-от! – сегодняшняя правда мамэнта, капитан. Опять же морковку прапалывать можно только двумя способами, вэрно? Либо видэрать сарняки, либо марковку. Хотя-а…Э-э, я тибе больше скажу. Адын о-очен хитрый челавек, навэрно, еврей, изрёк: «Сарняк-это растэние, достоинство, каторого нам ещё ни извэстно». Что ж, можит быть…Поживём-увидым. Ти, понял мою мисль? – Он скрежетнул зубом по мундштуку. – Вот-вот, я тоже так нэ думаю. Это всо придумки хитронырых троцкистов, либералов-империалистов и прочих врагов Савэтской власти. Уж павэрь моему опиту. Хуже явного врага…скрытый враг, каторый наносыт удар ножом в спину. Вот наши правэренные таварищи из НКВД и дэржат ухо востро. Находят и карчуют в наших рядах таких ядовитых ящериц-змэй, тарантулов и скорпионов! Панятно тепэрь тебе, капитан-палитрук?

– Так точно, товарищ Сталин! – заученно по-строевому ответил Кучменёв. Хотел привычно бросить ладонь к виску, козырнуть, да вовремя спохватился, – в Красной Армии к «пустой» голове руку не прикладывают.

* * *

«Гадство! Нет! – тысячу раз нет!» – ему было, что возразить, что сказать на слова. Самого. Сотни вопросов терзали душу. Но он стоял, будто стреноженный, набрав в рот воды. Новое стойкое ощущение овладело им. Словно он, капитан Кучменёв, шагал в середине какой-то растянувшейся до горизонта, шинельной колонны, впряжённый в сыромятную упряжь; тянул за собой деревенские, с плетёным кузовом санки с установленным на них тяжёлым пулемётом «максим». Поклажа была тяжёлой: помимо циклопического ствола, колесная станина, бронированный щиток и полный боевой запас патронов в металлических цинках. Но мускулы его были крепки, не изношены, и, когда сани застревали в колдобине, зарывались носом в снег, он с силой поддёргивал ремень, вырывал из плена полозья, слыша, как грёмко звякает вправленная пулемётная лента. Тело его было жилистым-тренированным, но в голове было туманно и пусто. Он будто не понимал, не хотел понимать, куда его ведут, зачем запрягли в постромку, окриками торопят, чуть что, – толкают в спину прикладами. Он был туп и покорен, как выхолощенный мерин, лишённый норова, воли, природной смекалки. Он, хоть убей, не мог понять, кто он! Кто такие, идущие вокруг него вооружённые люди. В его голове возникали и тут же исчезали разрозненные цветные видения, не собираясь в целостную мозаику. Словно из него вырезали крохотную толику мозга, к которой, как лепестки, присоединялись впечатления жизни. Теперь эти впечатления, как лепестки без сердцевины, рассыпались. Сыпались в его сознании, что шелуха, причиняя муку, отвлекая от простой и тяжёлой работы, к которой его приспособил хозяин. Порой ему чудилось, что в его оскоплённом сознании что-то начинает расти. Подымается, как срубленный мотыгой сочный корень, выдавливая из себя зелёную почку. Но не хватало грома небесного, после коего из голубой тучи прянет шумный животворящий дождь, вспоит умирающий корень, вылепит из него изуродованную клейкую почку.

…Так, гипнотически действовали на Кучменёва резоны товарища Сталина, впрочем, как и на миллионы других, таких же как он советских людей. Доводы Отца народов, точно острейший нож, без усилий резали под корень трепещущую плоть вопросов политрука. И он, всё основательней замуровывая в себе следы памяти: «почему он здесь?» «зачем так истово стремился в Кремль?» «О чём жаждал доложить-докричаться до Все слышащего уха»…Теперь, как мерин, тупо и упрямо продолжал в мельтешащей пурге мыслей «тянуть пулемёт», чутко слыша лишь хозяйские строгие окрики и грёмкое бряканье вправленной в затвор пулемётной ленты.

Глава 12

– …значит 100-я дивизия, гавариш… – Сталин задержал гнутый мундштук у сиреневых губ. Посмотрел на Кучменёва.

– Так точно, товарищ Сталин.

– Кто комдив? – лицо Хозяина, прищуренные глаза обрели вдруг выражение недоверия. Озирая политрука со всех сторон, Он, словно желал убедиться, что перед ним натуральный, из костей и кожи, человек, действительно из Сталинграда, а не ряженая кукла.

– Генерал-майор Березин, товарищ Сталин.

– При вас, на Волге, Березин?

– Никак нет, товарищ Сталин.

– ? – на тёмном, как грецкий орех, лице главнокомандующего застыло желчное раздражение.

– Был с нами. Неделю назад убит. Прямое попадание гаубичного фугаса в КП. Санитары даже толком собрать не смогли.

– Вай-ме…М-да, трудно сэйчас…в Сталинграде и рядовому и генэралу, – Он сокрушённо покачал головой. Затянулся дымом и, чуть погодя, продолжил:

– А камандир батальона кто? – Он цокнул по-кавказски зубом, будто сказал: «Ни обижайся, капитан. Это ещо нюжно понять, кто ти такой! Как к тибе попавла информация и пачэму её даставил… имэнно ти! Тех, кто даставляет падобную инфармацию с фронта…нюжно правэрять и правэрять, нэ так ли?»

– Майор Танкаев, товарищ Сталин.

– Тан-ка-ев? – оживился Верховный. Чиркнул спичкой. – Чэченэц? – настороженно спросил Он.

– Никак нет. Дагестанец.

– Лезгин? Даргинэц?

– Аварец, товарищ Сталин. Родом из Урады. Слыхали о таком селении?

– Мм…аварэц, значит…Чито ж, аварцы на Кавказе издрэвле славились воинской доблестью, бурками, лашадьми и арюжием. Вэликий имам Шамиль…был тоже аварцэм. Э-э, надэюсь…и твой камандыр Танкаев – кавказэц доблестной чэканки? Ни хужэ тибя, палитрук?

– Никак нет.

– ?! – глаза Верховного вновь обрели выражение предельного недоверия.

– Лучше, товарищ Сталин! – убеждённо скрепил Рысян.

– Хароший атвэт. Маладэц. Да ти…присаживайся, джигит. – Вождь вялым жестом пригласил сесть на стул к большому двухтумбовому столу. Сам при этом оставался в кресле, среди золотисто-лимонных пятен солнца. – Хочиш-ш виноград? – Хозяин успокаивался, обрёл равновесие. Отыскал точку опоры, позволяющую ему оставаться спокойным, величественным, знающим хитросплетения государственных нитей, управляющим военной и политической ситуацией. – Ти кюшай, капитан, виноград. Пробывал его когда-нибудь?

– Давно. Один раз. Мамка по случаю где-то достала, для нас с сестрой. Но вкуса…не помню. – Рысян, веселея голосом, ближе придвин стул, потянулся за виноградом.

– «Мамка» достала…– усмехнулся Сталин. – А вот типэрь «папка» угащает тибя, Алексэй. – Я, вэдь, ваш отэц, капитан. Ви, – Он качнул трубкой туда-сюда, – все мои дэти. Вся страна – от Тихого океана до британских марэй. И каждова жалко. Ви, как пальцы на руке. Руби любой – больно будэт. О каждом сэрдцэ балит. Вэриш-ш? Сиди, сиди, вставать ни надо.

– Так точно, товарищ Сталин. Да мы…за вас!.. – заквашенные-залепленные кровавыми синяками глаза политрука вспыхнули праведным гневом. Жилистые рабочие руки сжались в костистые буро-красные комья. Весь оголённый нерв, – Рысян двигал на лбу набухшие жилы, остервенело, пучил налитые яростью-гневом глаза.

– Э-э, громко-много гаварит об этом ни надо! – Вождь снисходительно резонил товарища политрука, пододвигая к нему ближе поднос с бордово-красными пышными гроздьями. Но одержимый Рысян будто не слышал:

– Да мы за вас, товарищ Сталин…любого порвём, как грелку. Всех врагов-предателей! Холуёв херовых – к стенке! Других, мать их в щель…Нагнём и макнём в их же дерьмо…Вы только дайте пр-риказ…Укажите кого! И: «Вставай страна огромная!..» «Смело мы в бой пойдём! За власть Советов…

– И как одын умрём в барьбэ за это…» – Вождь потрепал по плечу не в меру возбуждённого Кучменёва и благосклонно кивнул. – Это харашё, что ты сознательный, палитрук. Панимаеш-ш всё с полуслова. Вот только ни за миня… – Сталин категорично чиркнул перед собой мундштуком. – А за нашу Родину, за коммунистическую партию, за вэсь савэтский трудовой народ…За Савэтский Союз – ми все гатови жизни отдать. Ти, понял мою мисль?

– Так точно, товарищ Сталин! – гремя стулом, снова вскочил капитан.

– Ти сиди, сиди, дарагой. Кюшай-кюшай, виноград. Оч-чень палэзно. Витамины, панимаеш-ш? Доктор савэтует.

Когда виноградная гроздь заметно поредела, товарищ Сталин, просматривавший с карандашём какие-то бумаги, неожиданно оторвался от них, кивнул Кучменёву:

– Ну как, Алэксэй-Моисэй, вспомнил забытый вкус?

– Так точно, товарищ Сталин! Вперёд до Победы наелся. Огромное спасибо.

– На здаровье, джигит. А типэр…как на духу расскажи мине всё папарядку. Как и что в Сталинграде…Всё бэз утайки! Как воюют, как защищают город наши красноамэйцы. Каков их воинский дух? Какие патэри? Какие трудности? Чэстно и ясно расскажи. А я сравню твой атвэт…с дакладами маих гэнэралов. Э-э, надэюс, Алексэй-Моисэй, ми дастигли с табой давэрительности? Я аткрыл свои карты…аткрой и, ти, свои. Ни бойса…всё, как ест, гавари.

И политрук Кучменёв, в сотый раз повторявший перекипевшие слова, теперь уже Главнокомандующему Советского Союза поведал вслух всю страшную правду гибнущих красных армий. О том, что дивизии наши сократились числом до полка…а роты – до взвода…Что нет боеприпасов, хоть сдохни! Нет артиллерии…Нет авиации – поддержки с воздуха. Что танков нет… и резервной силы…А те, что остались…стоят по колено в крови, в окопах заваленных трупами…И в буквальном смысле штыком и гранатой отбиваются от танков врага.

Вождь в начале рассказа продолжал курить, стараясь сохранить невозмутимость. Но в середине повествования замер, опустил трубку на стол. После ряда последних трагичных событий: со сдачей заводских корпусов «Баррикады» и поголовной гибелью подразделений полковника Соболева, геройски вызвавшего огонь правобережной артиллерии на себя…После сообщения о том, что 193-я стрелковая дивизия потерпела поражение…И 18 октября командующий Чуйков отвёл 308-ю стрелковую дивизию, чтобы избежать её уничтожения, а немцы укрепились на тракторном заводе и ведут свирепые бои за «Баррикады»…Что 64-я армия генерала Шумилова потерпела крупную неудачу, пытаясь нанести удар во фланг – 4-й танковой армии Гота, но была отброшена к Волге…Что 27 октября 6-й армии Паулюса всё же удалось установить свой контроль над заводом «Баррикады» и половиной территории «Красного Октября»…И что теперь, на 29 октября, враг контролирует более 90% территории всего Сталинграда, – Верховный не выдержал. Серое лицо его вновь передёрнулось гримасой отвращения:

– Звэри…чёрные звэри… – казалось, Хозяин потерял всякий интерес к политруку, и говорил сам с собой. – Дадай[41 - Возглас горя, отчаяния (груз.)]…Вай-ме!..[42 - Восклицание, дословно – «горе мне!..» (груз.)]

Абгладали Сталинград, как волки тушу вола…Затянули город желэзной пэтлёй, крэпчэ, чэм карсэт манашки…Чтож, если буйвол пал, хищная стая всэгда найдётца. Значыт…всё правда…

Святой Гиваргий, куда катытца наша Красная Армия? Нэт, нэт…Ни дапускаю дажи такой мисли! – тихо и отрешённо прохрипел Он, сосредоточиваясь взглядом на невидимой точке, в которой заключалась сущность мучительной и неизбежной развязки. – Видыт Бог, эту праблему…одним оружием ни рэшить! Кто пэрвым сломитца духом…патеряет инициативу…Вэру, надэжду в Пабэду…Сдаст город, – тот и проиграл! – подвёл черту Он, пробуя раскурить погасшую трубку, вдруг разом похудевший, осунувшийся, словно вместе с дымом истаяла часть его сгоревшей плоти. Пепельно-серый, маленький, Он сидел в кожаном кресле среди пёстрых оперативных карт, испещрённых чёрными-красными стрелками наступлений – боёв – обороны, мусоля в пальцах вишнёвый чубук, напрочь утеряв в своём образе то весомое, величественное – «сталинское», что подавляло любого своей пугающей большевистской мощью, бескомпромиссностью, пугающей непонятно авангардной новизной, – в гранитной правде которой, чувствовалось решительно всё: и политическое, и экономическое господство, и военная слава, и величие, и тоталитарная власть.

…Алексей закончил свою горячую исповедь; тяжело дышал, будто в одиночку разгрузил «рабочую лошадку» трёхтонку ЗИС-5, водители которых всеми правдами и не правдами, под бомбёжками и пулемётным огнём «юнкерсов», доставляли – на передовую ящики с боеприпасами, фляги с водой, бинты и медикаменты для провонявших карболкой-фенолом и гнилой кровью лазаретов.

Верховный молчал, раздумчиво набивал трубку. Молчал и он, тайком поглядывая на Отца народов…Смотря на побитое оспинами лицо Вождя, на его седоватые усы, будто присыпанные пеплом…Ему вдруг представилась старая, покрытая окалиной артиллерийская гильза с пробитым, окисленным капсюлем. Из тех, что звонкими-гремливыми грудами валялись позади противотанковой батареи капитана Антонова. Через несколько дней яркие латунные гильзы темнели, их давили сапогами и гусеницами; они, израсходовав всю взрывную мощь, выбросив тяжёлое острие снаряда, валялись ненужным хламом. Такое же ощущение израсходованности и опустошённости производил в это час и Главнокомандующий, из которого вырвалась и исчезла вся энергия власти.