Пиковая дама – червоный валет. Том третий

…Пальцы летели, продолжая свой бег, хватали аккорды октавами; пиано сменялось форте, аллегро – дольче, и вновь взрывалось фортиссимо.

Теперь звучал Моцарт. О, Музыка – источник радости и вдохновения людей! Верно говорят: «…Лишь ты способна пробуждать в народе хорошие мысли. Ты в большей связи с нравственными поступками человека, нежели чем обычно думают… Ты многомысленная и даротворящая! Мы можем вкладывать в тебя различные семена, смотря по строю своей собственной души. И лишь одно несомненно… ты – необыкновенно благородна, величественно глубока, и все: и скорбь, и радость, мечту и порыв, – решительно все превращаешь в чистое золото необычайно напряженной и в то же время спокойной красоты».

* * *

Смолкли последние ноты. Алексей встряхнул горячие пальцы. Глядя на свое вытянутое по горизонтали отражение в пюпитре, он задумчиво молчал.

Ему вспомнилось, как в детстве он яро доказывал Мите, что никогда в жизни не полюбит никакую девчонку. Старший брат тогда сидел на диване, стриг ногти и с ехидцей улыбался. Его подзуживавшие слова, как бандерильи пикадора, вонзались в протестующую, бурлящую от возмущения юную душу.

Алешка, словно брыкливый бычок, беспомощно норовил боднуть обидчика своими наивными клятвами. Тщетно.

Он припомнил, как Дмитрий, отложив ножницы, состроил крайне серьезную мину. Уткнул подбородок в венец ладоней. Брови его съехались в арку внимания. Но это была лишь маска. Маска снисходительности старшего к младшему. Глаза брата беззлобно смеялись…

И Алеша, раскусив это «предательство», позорно бежал под крылышко маменьки. Плакал на ее груди и ненавидел Митю. Ненавидел его глаза: внимательные, добрые и смеющиеся.

* * *

…Графин с вином был забыт. Кречетов не заметил, как его правое бедро исподволь прижалось к ее бедру. Варя не отодвинулась. Она молча сидела и вглядывалась в него. Он повернулся к ней. Их взгляды соединились. Так, впитывая и изучая друг друга глазами, они просидели около минуты. Грудь Алеши от переполнявших его чувств начала вздыматься. Пальцы конвульсивно шоркнулись о сюртук. Захотелось сказать что-то необыкновенно теплое, светлое… Он не решился. В густой бирюзе Басиных глаз он узрел немую мольбу. «Молчи, ради всего святого молчи, не надо никаких слов!» – красноречиво говорил ее взгляд.

«Святый Боже, что со мной творится? Я тону… я не в силах боле сдерживать себя. Прощайте… Простите… Я тону…» – тихими снежными хлопьями падали мысли.

Барбара покачнулась. Свежий аромат дыхания лизнул Алешу. В голове карусель: все поплыло; сплошное золотисто-белое пятно и две карминовые полоски губ, словно знак равенства. Он и сам не понял, как его руки коснулись ее плеч, заставляя откинуться Варю на спинку стула, так чтобы смотреть ей в глаза.

Как они очутились на софе, Алеша тоже не помнил. Руководствовался он исключительно голым инстинктом. Чувства, нервы были накалены. Брызни воды – зашипит. Однако разум его больше не ковыряли несуразные вопросы: «зачем?», «почему?», «как?». Опыт «корнеевской ночи», точно сон в руку, подсказывал ему верный путь. Но главное – он был искренне распахнут любимой, и взор его не метался испуганной птицей.

Не знающие покоя пальцы то тут, то там натыкались на обнаженное девичье тело: упругое, прохладное, гладкое…

Прижавшись щекой к груди, он услышал стук ее сердца: оно билось громко и часто, но сама Бася хранила молчание; глаза были закрыты, а щечки заливала алая краска.

– Варя, Варенька… – нежно шептали губы, душа трепетала от невозможности сопоставить себя и ее с данной реальностью.

Она продолжала молчать, и это обстоятельство даже радовало Алексея, потому как давало воображению новые перспективы и горизонты.

В комнате потемнело. За окном целовались предвечерние сумерки. «Сколько прошло времени? Час? Два? Три? Может быть, вечность?».

У Алешки в голове звездами вспыхивали и гасли мысли: «А если кто зайдет? – А пусть полюбуется! – отвечал внутренний голос. – Эх, косы русые и воля! Все боишься, братец? Печешься о нравственности и мнении общества? А чего мокрому дождя бояться? Брось маяться в своих душевных переливах. Белое, черное! Хватит! – осточертело!»

Кречетов приподнялся на руках. Посмотрел на Барбару. Та лежала тихо и спокойно, раскинув руки, словно спящая нимфа. Такая красивая, чистая, неотразимо влекущая, что Алексею даже стало не по себе. «Нет, нет, она не доступная, это все выдумки!».

Он с глубочайшей нежностью поправил подол ее платья, прикрыв стыдливо сдвинутый белый мрамор ног. Затем посмотрел на три крохотных золоченых крючка лифа: они были расстегнуты его же рукой.

Затаив дыхание, он бережно склонился и так же бережно коснулся ее губ, мягко раздавшихся под его поцелуем. Затем откачнулся и замер. Глаза Баси внимательно смотрели на него.

– Ты нежный, – тихо сказала она.

Помолчала и добавила:

– Вспыльчивый, но добрый. – Улыбнулась, блеснул жемчуг ровных зубов. – Пора… Скоро за мной зайдет гувернантка. Увы, таков был наш с нею уговор.

С распухшими губами, отчасти смущенные и растрепанные, как воробьи, они нехотя встали. Обнялись и, беспрестанно целуясь, подошли к зеркалу. Необходимо было остыть и привести себя в порядок.

Снежинская заметно волновалась – в глаза блеск тревоги. «Зернистая краснота щек, шеи, груди… Сбивчивое дыхание… Успеет ли все это сойти до прихода пани Ядвиги?»

Перед тем как раскланяться, Кречетов по наитию задержался у дверей.

– Бася, я не могу выразить словами, сколь приятно и лестно мне было с вами. Признаться, – Алешка покраснел ярче, – так и хочется, чтобы свидание с вами не прекращалось во веки веков.

– Благодарю вас. А почему опять на «вы»? – Она непринужденно тряхнула золотыми кудряшками. – С тобой тоже было хорошо, Алеша. Но таки вечность… Не слишком ли много? Ей-Богу, устанем. А позже надоест…

– Ты меня плохо знаешь! – едва не криком вырвалось из груди Алексея.

– А ты-то себя – хорошо? – Она мило прищурила глаза.

– Вы снова шутите?

– А мы разве смеемся? – Варенька выдержала паузу. – Какой вы, право, забавный, Алеша. Уж лучше бы нам не знать своих мыслей.

– Не согласен. – Кречетов куснул наметившийся ус. – Знать всегда краше, нежели не знать.

– О, только давайте без этих пассажей? Что это за гран-рон? Вы же, в конце концов, не юная «бакфиш».[11 - Девочка-подросток (нем.).] Договорились?

Она примиряюще улыбнулась, легко скакнула к нему, ткнулась губами в щеку.

– Вы просто душка, Алешенька, хоть и чуточку смешной. Я хотела сказать, излишне серьезны. Но довольно… Вы боле не дуетесь, и я очень рада. А теперь будем прощаться, милый Алеша. До встречи. Я буду вас ждать.

Кречетов галантно склонил голову. В этот миг показалось, что льдинки в ее серо-голубых глазах растаяли. Может быть, это только показалось?

Дверь так же быстро, как открылась, захлопнулась за Алешкой. «Вот тебе и круазе вместе с шассе и балансе… Неужели это все только флирт? Нет, не верю».

…За воротами дома Снежинских четыре бородатых мужика с «хэканьем» разгружали подводу, складывая свежепиленый тес в большущую пачку.

– Эй, посторонись, паря! – Им было не с руки вникать в тревоги и терзания Алексея.

Глава 4

А тем временем в закрытые ставни души Кречетова упорно стучали осенние дожди сомнений, и снова порывисто вздыхала юная грудь: «Правильно ли я поступил? Как завтра буду смотреть ей в глаза?».

И опять самоуспокоения и ответы: «Но не я же начал… Она первая… И ей как будто было приятно…».

И тут же угрызения: «А тебя-то, что… горчицу заставляли гольем есть? Подлец ты, братец! Это тебе не букли на щипцы накручивать, не папильотки. Марьюшке подавать. Как ты можешь думать о Вареньке худо? Ведь она, она… Это Она! А ты?..»

Пауза – вздох. Алеша закурил папиросу, свернул на улицу, что вела к потешке, – опять сумятица размышлений, опять засновали, зашмыгали мышами вопросы.

Один миг, и вот пожалуйста – десятки ощущений, десятки воспоминаний: радость, сомнение, щекотливый восторг победы, тревога неуверенности… И опять все сызнова, как монотонный бег цирковой лошади по кругу. Золотисто-рыжим карасем в мыслях Кречетова вскользь вынырнул Сашка Гусарь, но сыграл упругим хвостом и ушел в зеленую глубину воды – не до него. «При всей нашей дружбе ему все равно не понять меня. Наперед ведаю, что с порогу брякнет: «Нас на бабу променял». У-у, несчастный женоненавистник. А Митя? Хм, тот тоже ухмыляться начнет, да еще не преминет воткнуть обидное: «Что ж ты соколом нынче не смотришь? Никак возрос? Вот ты и влип, любезный. А помнишь, клялся, заверял?» Нет, лучше молчать. За язык меня никто не тянет». Но язык чесался, как чесоточный, а сердце прыгало на скакалке. Так хотелось пооткровенничать! Поделиться радостью.

В училище Алексея будто кто в спину толкнул. Не заходя в дортуар, он прошел в музыкальный класс и бросился к роялю.

Два такта мелодии малиновым звоном отозвались в голове. Да так проникновенно и ласково, словно беличьим мехом по обнаженному телу провели. И был в этих тактах хрусталь сентиментальности, но не той слезливой безысходной печали, а прозрачной и светлой нежности. Пальцы тронули стройные шеренги клавиш, и затрепетали листьями ивы на ветру.