Заводные рассказики

Хотя нет…

Под занавес последнего рабочего дня я решил нарушить свою незаметность и все-таки обратиться к работницам столовой. Не то, чтобы я желал делать им замечания или учить жизни, просто захотелось поделиться своим мнением относительно того, что наблюдал на протяжении месяца. Может быть, оно хоть кому-то окажется полезным и поможет исправить недочеты в поведении. И лексиконе. Как знать?

Помня о горячем нраве женщин, я решил сделать это максимально безопасным способом. Написать письмо. Как Татьяна Онегину. Или как Онегин Татьянам. Неважно. Важно было найти способ донести свои мысли так, чтобы это увидели все. И чтобы увидели не сразу, а лишь на следующий день (когда я буду на стопроцентно безопасном расстоянии).

К счастью такой способ нашелся.

Заводская столовая, как и многие другие крупные столовые, была оснащена электрическим транспортером, который служил для перемещения поставленной на него использованной посуды в моечное помещение. Удобная вещь: не надо собирать грязные тарелки по столам, они сами «приедут» на помывку по ползущей резиновой ленте. И лента эта показалась мне идеальным вариантом передачи послания. Написанное на ней мелом письмо, будет регулярно проплывать перед глазами людей, работающих у транспортера, а уж они обязательно созовут к нему остальных. И стереть написанное при надобности проще некуда – достаточно влажной тряпки. И написать можно незаметно – на том участке ленты, который в данный момент находится снизу транспортера.

Лучше не придумаешь!

Улучив момент, я забрался под транспортер с куском мела и вывел:

– Дорогие работницы столовой! Милые женщины! Пишут вам студенты-практиканты, которые делали здесь ремонт. Проработав с вами целый месяц, мы часто огорчались, слушая, как вы ругаетесь друг с другом. И особенно тому, что вы при этом совершенно не жалели окружающих и не стеснялись в выражениях.

Вы лучше нас знаете, что работа – второй дом. И что за уют в нем главным образом отвечают женщины. Но если женщины будут вести себя как последние

грубияны, то чего можно ожидать от мужчин? С кого нам, молодым брать пример?

Мы искренне верим, что все вы – хорошие, добрые мамы, прекрасные бабушки и отличные тети. Очень надеемся, что дома вы ведете себя иначе и поэтому искренне желаем вам оставаться такими же положительными и на работе.

Успехов в труде!

Я представил как завтра, в первый рабочий день обновленной столовой после торжественного пуска транспортера мое письмо неспешно явится взорам работниц столовой и удовлетворенно улыбнулся.

Интересно, что они сказали?

ЕСТЬ ЛИ ЖИЗНЬ НА МАССЕ?

Свою заводскую биографию (взаправду и надолго) я начал через несколько месяцев после прохождения столоворемонтной практики. Нежданно-негаданно. Даже для самого себя. Нет, я в принципе подумывал, что неплохо бы устроиться на работу, но.… Подумывать это – одно, а подумать и воплотить – совершенно другое. Мечтать можно годами, а делается все одномоментно: раз – и готово. Главное, решиться.

В моем случае все решили сложившиеся обстоятельства: личные намерения совпали с предложением маленького опытного заводика, которому понадобились рабочие-формовщики. Пускай без опыта, лишь бы трудолюбивые и ответственные.

Так мы обрели друг друга.

Трудолюбие я разбудил в себе с первого же появления в цехе (иначе какой смысл идти работать?), а вот ответственность пришла после шикарного разгоняя от начальника производства за трехчасовое опоздание на смену. Я-то думал, что студентам такие «шалости» простительны (особенно в канун экзаменов). Но доходчивое объяснение руководителя и мои пылающие от стыда уши внесли окончательную ясность в данный вопрос: завод – не игрушечки, взялся за гуж – нечего Ваньку валять[1 - Свой проступок я искупил выходом на «штрафную» смену утром второго января.].

Прочие производственные науки давались еще легче. В самые кратчайшие сроки я обогатил свой лексикон кучей новых красивых и замысловатых терминов: бакелизатор, пульвер, криолит. Даже слово «козел» открылось с новой стороны. На производственном языке оно не являлось ругательством, и уж тем более не имело отношения к своенравному рогатому животному.

«Козлом» здесь именовали негодное состояние главного компонента нашей работы – абразивной массы. Масса по всем алхимическим канонам готовилась в железном котле (с кнопкой, мотором и вертящимися лопастями – все-таки не Средневековье на дворе) и представляла собой нечто вроде помеси песка со смолой. Хотя лично мне она напоминала прокрученную сквозь мясорубку халву, щедро посыпанную яичным порошком (такой уж я романтик). Так вот, если замес проходил удачно, получалось то, из чего мы потом благополучно прессовали нашу продукцию. А если нет – «козел».

«Козел» имел три стадии: начинающийся, свершившийся и бесповоротный. Первые два можно было попытаться исправить набором исхитрений с добавлением старой пересохшей массы (подробности опущу – вдруг это производственная тайна?), а последний оставалось только выбросить. Горестно вздохнув по напрасно потраченным силам и израсходованным материалам.

Нетрудно догадаться, что «козел» в нашей работе был случаем крайне нежелательным. Как все аварийные ситуации. Избежать его появления неизменно оставалось главной задачей мешальщика. Точнее мешальщицы – по неизвестным причинам, эта физически трудная профессия считалась женской. Может оттого, что приготовление массы в отличие от работы за гидравлическим прессом (чем занимались исключительно представители сильного пола) больше напоминало кухонные хлопоты? Мешальщице надлежало взвесить и засыпать в котел необходимые ингредиенты, строго учитывая пропорции, очередность и время добавления, а также не проморгать момент готовности «блюда» (иначе схлопочешь «козла»). Далее оставалось выложить еще тепленькую массу на просушку и дочиста отдраить котел мешалки перед следующим замесом. Вуаля!

Как неоднократно побывавший в роли мешальщицы[2 - Рабочие, освоившие несколько профессий, ценятся на любом производстве, между прочим.], скажу со знанием дела: самым тяжелым этапом замеса являлась чистка котла. Железные скребки регулярно тупились, а размазанные по стенкам остатки массы норовили окаменеть прямо на глазах. Так что вальяжничать было некогда – успевай, отскребай. В смену требовалось от трех до пяти замесов, и каждый завершался взмокшей от пота одеждой на спине. Плюс шансом заработать железные мускулы в ближайшей перспективе.

За приготовление массы у нас отвечала Александра Николаевна (Шура, если не официально). Несмотря на свой предпенсионный возраст, Шура выдавала замесы буквально играючи. Отвергая при этом любую предлагаемую помощь. Настоящая некрасовская женщина из русского селенья! В горячую вращающуюся мешалку она бы, конечно, не полезла (руки оторвет и не помилует), а вот остановить начинающегося козла – без проблем.

Шура абсолютно не умела сидеть без дела и между замесами обязательно находила себе занятие: перетряхивала предыдущие массы, что-то подметала, где-то протирала.… В нашем крошечном по производственным меркам цехе ее уголок был самым образцовым. Здесь неизменно царили чистота и порядок. Шура с удовольствием взялась бы обихаживать и наши пресса, но каждый раз встречала решительный отпор. Мы ж не изверги! «Шура, не мельтеши» – осаживал ее циник и насмешник Машенин, – «Иди вон, свой бардак контролируй». И сиял железнозубой улыбкой, видя как оскорбленная до глубины души Шура бежит переподметать и перепротирать окрестности мешалки. Машенин всегда точно находил самые быстрые и безотказные способы укротить Шурину активность. Отчего она нередко удалялась в раздевалку, чтобы принять несколько капель валерьянки. С расстройства. Но обид на коллегу не держала. Да и Машенин, честно говоря, задирался не со зла. Такой уж он был человек. Когда в воздухе появлялся запах валерьянки, Машенин криво усмехался и (очевидно считая сражение выигранным) прекращал поддразнивать вышедшую из раздевалки Шуру. До самой следующей смены.

Раздевалкой, кстати, у нас служил угол цеха, отгороженный двумя трехсекционными железными шкафчиками, между которыми трепыхалась натянутая самодельная шторка. Больше двух переодевающихся раздевалка не вмещала. А душевой в цехе и вовсе не было – только раковина с краном, откуда зимой и летом текла холодная вода. Да и сам завод существенно отличался от тех, с какими мне доводилось иметь дело ранее: территория меньше школьного двора, а все здания, включая наше, были приземистые, словно вросшие в землю избушки. Окон они не имели и потому, освещались исключительно электричеством. Воздух нам подавала грохочущая тысячей оцинкованных ведер (о тысячу водосточных труб) вентиляция, без которой при работающей печи выжить не представлялось возможным. Если мы оставляли включенную печь на ночь (вентиляция в таких случаях не требовалась), то первый пришедший на смену должен был совершить поступок, близкий к мужественному: открыв дверь цеха, набрать побольше воздуха в грудь и крепко зажмурившись, ринуться в сизый слоистый туман, где наощупь отыскать и включить заветную кнопку подачи воздуха. Далее следовало пробкой выскочить наружу и слушать, как вентиляция, кряхтя и чертыхаясь, начинает свою работу. Через десять-пятнадцать минут помещение становилось пригодным для жизнедеятельности.