Ведьмак

– Что пялишься? – прошипела эльфка, наклоняясь. – Грязное человекообразное! Хочешь, чтобы я выколола твои гадючьи зенки?

Ожерелье нависло над ним. Ведьмак напрягся, резко приподнялся, схватил ожерелье зубами и сильно рванул, подогнув ноги и выворачиваясь набок. Торувьель, потеряв равновесие, свалилась на него. Геральт метался в узах, как выброшенная на берег рыба. Он прижал собою эльфку, откинул голову так, что хрустнуло в шейных позвонках, и изо всей силы ударил ее лбом в лицо. Торувьель взвыла, захлебнулась воздухом.

Его грубо стащили с нее, волоча за одежду и волосы. Подняли, кто-то ударил, он почувствовал, как перстни рвут кожу на скуле, в глазах заплясал и поплыл лес. Он увидел, как Торувьель поднимается на колени, увидел кровь, текущую у нее из носа и рта. Эльфка выхватила из ножен кинжал, сгорбилась, но вдруг разрыдалась, скуксилась, схватилась за лицо и опустила голову в колени.

Высокий эльф в украшенной пестрыми перьями куртке взял у нее из руки кинжал и подошел к удерживаемому другими ведьмаку. Усмехнулся, поднимая клинок. Геральт видел его сквозь красный туман, кровь, сочившаяся из разбитого о зубы Торувьель лба, заливала ему глаза.

– Нет! – заблеял Торкве, подскакивая к эльфу и повисая у него на руке. – Не убивай! Нет!

– Voerle, Vanadain, – раздался вдруг звучный голос. – Quess aen? Caelm, evellienn! Galarr!

Геральт повернул голову, насколько это позволяла вцепившаяся ему в волосы пятерня.

На полянку выехал снежно-белый длинногривый конь. Грива, мягкая даже на вид, казалась шелковистой, как женские волосы. Шевелюра сидящего в богатом седле наездника была того же цвета. Волосы были перехвачены на лбу повязкой, усеянной изумрудами.

Торкве, побебекивая, подскочил к лошади, ухватил ее за стремя и засыпал белоголового эльфа потоком слов. Сеидхе, прервав его властным жестом, спрыгнул с седла. Приблизился к Торувьель, осторожно отнял от ее лица окровавленный платок. Торувьель душераздирающе охнула. Сеидхе покрутил головой, повернулся к ведьмаку, подошел ближе. Его черные пылающие глаза, горевшие на бледном лице словно звезды, были обведены синими кругами, будто он несколько ночей кряду не знал сна.

– Кусаешься даже связанный, – сказал он без акцента, тихо, на общем языке. – Как василиск. Я сделаю отсюда выводы.

– Торувьель сама начала, – забебекал дьявол. – Она пнула его, связанного, словно сумасшедшая…

Эльф жестом велел ему замолчать. По его краткому приказу другие сеидхе перетащили ведьмака к сосне и привязали ремнями к стволу. Потом все присели рядом с лежащей Торувьель, заслонив ее. Геральт слышал, как она вдруг вскрикнула, дергаясь в их руках.

– Я этого не хотел, – сказал дьявол, все еще стоявший рядом с ними. – Не хотел, человек. Я не знал, что они появятся именно тогда, когда мы… Когда тебя оглушили, а твоего друга связали веревкой, я просил, чтобы вас оставили там, в хмеле. Но…

– Они не могли оставить свидетелей, – проворчал ведьмак.

– Может, нас не убьют? – простонал Лютик. – Может, нас не…

Торкве молчал, шмыгая мягким носом.

– Черт побери, ох, прости, – снова застонал поэт. – Убьют? В чем дело, Геральт? Свидетелями чего мы были?

– Наш козлорогий друг выполняет в Долине Цветов особую миссию. Верно, Торкве? По заданию эльфов он крадет семена, саженцы, рассаду, выуживает сельскохозяйственные знания… Что еще, чертушка?

– Что удастся, – бебекнул Торкве. – Все, что они потребуют. А ты скажи мне, чего они не требуют? Они голодают в горах, особенно зимой. А о земледелии понятия не имеют. Пока-то они приручат животных или птицу, пока-то что-нибудь вырастят на своих делянках… У них нет на это времени, человек.

– Плевал я на их время. Что я им сделал? Лично я? – простонал Лютик. – Что плохого сделал им я?

– Подумай хорошенько, – сказал беззвучно подошедший белоголовый эльф, – и, может быть, сам себе ответишь.

– Он просто мстит за все несправедливости, какие эльфы испытывали от людей, – криво усмехнулся ведьмак. – Ему все равно, кому мстить. Не дай обмануть себя благородной внешностью и изысканной речью, Лютик. Он ничем не отличается от той черноглазой, которая била нас ногами. Ему надо на ком-то разрядить свою бессильную ненависть.

Эльф поднял сломанную лютню Лютика. Некоторое время рассматривал искореженный инструмент, потом отбросил его в кусты.

– Если б я хотел дать волю ненависти или желанию отомстить, – сказал он, поигрывая перчатками из мягкой белой кожи, – я напал бы на Долину ночью, спалил поселки и вырезал жителей. Детская забава, они даже не выставляют охраны. Они не видят и не слышат нас, когда ходят в лес. Разве может быть что-то проще, легче, чем быстрая тихая стрела, пущенная из-за дерева? Но мы не охотимся на вас. Это ты, человек со странными глазами, устроил охоту на нашего друга, сильвана Торкве.

– А, да что там, – бебекнул дьявол, – какая там охота. Мы немного поиграли…

– Это вы, люди, ненавидите всех, кто отличается от вас хотя бы только формой ушей, – спокойно продолжал эльф, не обращая внимания на козерога. – Поэтому отняли у нас землю, изгнали из домов, вытеснили в дикие горы. Заняли нашу Dol Blathanna, Долину Цветов. Я – Filavandrel aen Fidhail из Серебряных Башен, из рода Feleaorn’oв с Белых Кораблей. Теперь, изгнанный и оттесненный на край света, я просто Филавандрель с Края Света.

– Мир велик, – буркнул ведьмак. – Можем поместиться. Места хватит.

– Мир велик, – повторил эльф. – Это верно, человек. Но вы изменили этот мир. Сначала изменяли его силой, поступали с ним так, как со всем, что попадало вам под руку. Теперь, похоже, мир начал приспосабливаться к вам. Склонился перед вами. Подчинился вам.

Геральт не отвечал.

– Торкве сказал правду, – продолжал Филавандрель. – Да, мы голодаем. Да, нам угрожает гибель. Солнце светит иначе, воздух – другой, вода – уже не та, какой была. То, что мы некогда ели, чем пользовались, погибает, вырождается, хиреет, пропадает. Мы никогда не занимались земледелием, никогда в отличие от вас, людей, не раздирали землю мотыгами и сохами. Вам земля платит кровавую дань. Нас она одаривала. Вы вырываете у земли ее богатства силой. Для нас земля рожала и цвела, потому что любила нас. Что ж, ни одна любовь не длится вечно. Но мы хотим выжить.

– Вместо того чтобы воровать зерно, его можно купить. Сколько надо. У вас множество того, что очень ценят люди. Вы могли бы торговать.

Филавандрель брезгливо поморщился.

– С вами? Никогда.

Геральт нахмурился, разрывая запекшуюся на щеке кровь.

– Идите вы к черту вместе с вашей наглостью и презрением. Не желая сосуществовать, вы сами обрекаете себя на гибель. Сосуществовать, договориться – вот ваш единственный шанс.

Филавандрель сильно наклонился вперед, глаза у него блеснули.

– Сосуществовать на ваших условиях? – спросил он изменившимся, но все еще спокойным голосом. – Признать ваше превосходство? Сосуществовать как рабы? Парии? Сосуществовать с вами, оставаясь за пределами стен, которыми вы отгораживаетесь от нас в своих городах? Сожительствовать с вашими женщинами и идти за это на шибеницу? И видеть, что происходит с детьми, появившимися на свет в результате такого сожительства? Почему ты избегаешь моего взгляда, странный человек? Как тебе удается сосуществовать с ближними, от которых ты, кстати, немного отличаешься?

– Стараюсь помаленьку, – посмотрел ему в глаза ведьмак. – Справляюсь. Потому что должен. Потому что другого выхода у меня нет. Потому что смог подавить в себе спесь и зазнайство, которые хоть и дают мне защиту от «инности», но защиту плачевную. Ибо я понял, что солнце светит иначе, что нечто изменяется, но не я являюсь осью этих изменений. Солнце светит иначе и будет светить, и без толку кидаться на него с мотыгой. Надо признавать факты, эльф, надо этому научиться.

– Как раз этого-то вы и добиваетесь, верно? – Филавандрель отер пот, выступивший на бледном лбу над белесыми бровями. – Именно это вы стремитесь навязать другим? Убедить всех, что вот он пришел, ваш час, ваша, человеческая, эпоха, что то, как вы поступаете с другими расами, столь же естественно, как восходы и закаты солнца? Что все обязаны с этим согласиться, смириться? И ты еще обвиняешь меня в спесивости? А что же тогда проповедуешь ты? Почему вы, люди, не поймете наконец, что ваше владычество над миром не более естественно, чем у вшей, расплодившихся в тулупе? С тем же успехом ты мог бы предложить мне сосуществовать со вшами, с таким же вниманием я слушал бы вшей, если б взамен за признание их верховенства мы согласились на совместное пользование тулупом…

– Знаешь что, эльф, не трать напрасно свое драгоценное время на споры с таким отвратным насекомым, как я, – сказал ведьмак, с трудом сдерживая ярость. – Меня удивляет, как сильно тебе хочется в такой вше, как я, разбудить чувство вины и раскаяния. Ты жалок, Филавандрель. Ты разгорячился, ты жаждешь мести и сознаешь собственное бессилие. Ну давай, пырни меня мечом. Отыграйся на мне за всю человеческую расу. Увидишь, как тебе полегчает. А для начала вдарь меня по яйцам или по зубам, как это сделала твоя Торувьель.

– Торувьель больна, – сказал Филавандрель, отвернувшись.

– Знаю я эту болезнь и ее признаки. – Геральт сплюнул через плечо. – То, что я предложил, должно помочь.

– И верно, бессмысленный разговор. – Филавандрель встал. – Сожалею, но мы вынуждены вас убить. Месть тут ни при чем, это чисто практическое решение. Торкве продолжит выполнять свою задачу, и никто не должен подозревать, для кого он это делает. Мы не в состоянии воевать с вами, а на торговле и обмене провести себя не дадим. Мы не настолько наивны, чтобы не знать, чьим авангардом являются ваши купцы. Кто за ними идет. И какого рода сосуществование приносит.

– Слушай, эльф, – тихо проговорил молчавший до сих пор поэт. – У меня есть друзья. Люди, которые дадут за нас выкуп. Если хочешь, то и пищей. В любом виде. Подумай об этом. Ведь уворованные семена вас не спасут…

– Их уже ничто не спасет, – прервал его Геральт. – Не пресмыкайся перед ними, Лютик, не клянчи. Это бессмысленно и достойно сожаления.

– Для того, кто живет кратко, – усмехнулся Филавандрель, но улыбка получилась вымученной, – ты проявляешь поразительное презрение к смерти, человек.

– Двум смертям не бывать, одной не миновать, – спокойно сказал ведьмак. – Философия в самый раз для вши, верно? А твое долголетие? Жаль мне тебя, Филавандрель.

– Это почему же? – поднял брови эльф.

– Вы жалостно смешны со своими уворованными мешочками семян на вьючных лошадях, с горсткой зерна, с теми крохами, за счет которых намерены выжить. И с вашей миссией, которая служит только тому, чтобы отвлечь ваши мысли от близкой гибели. Ведь ты-то знаешь, что это уже конец. Ничто не взойдет и не уродится на плоскогорьях, ничто вас уже не спасет. Но вы – долговечны, вы будете жить долго, очень долго, в собственноручно и высокомерно избранной изоляции, слабеющие, малочисленные, все более озлобленные. И ты знаешь, что произойдет, Филавандрель. Знаешь, что тогда отчаявшиеся юнцы с глазами столетних старцев и отцветшие, бездетные и больные, как Торувьель, девушки поведут в долины тех, кто еще сможет удержать в руках меч и лук. Вы спуститесь в цветущие долины навстречу смерти, желая умереть достойно, в бою, а не в постелях, на которые повалят вас анемия, туберкулез и цинга. И тогда, долгожитель Aen Seidhe, ты вспомнишь обо мне. Вспомнишь, что мне было тебя жаль. И поймешь, что я был прав.

– Время покажет, кто был прав, – тихо проговорил эльф. – И в этом преимущество долголетия. У меня есть возможность убедиться лично. Хотя бы благодаря украденным горстям зерна. У тебя такой возможности не будет. Сейчас ты умрешь.

– Пощади хотя бы его. – Геральт указал на Лютика движением головы. – Нет, не из патетического милосердия, а из соображений разума. Обо мне никто не вспомнит, но за него захотят отомстить.

– Ты неверно оцениваешь мой разум, – сказал эльф. – Если он выживет благодаря тебе, он, несомненно, почувствует себя обязанным отомстить за тебя.

– И не сомневайся! – взревел Лютик, бледный как смерть. – Можешь быть уверен, сукин сын! Убей меня тоже, потому что, клянусь, в противном случае я подниму против тебя весь мир. Ты увидишь, на что годны вши из тулупа! Мы перебьем вас, даже если для этого придется сровнять с землей ваши горы! Можешь быть уверен!

– Ну и глуп же ты, Лютик! – вздохнул ведьмак.

– Двум смертям не бывать, одной не миновать, – гордо сказал поэт, впрочем, эффект несколько подпортили стучавшие, как кастаньеты, зубы.

– Это решает дело. – Филавандрель вынул перчатки из-за пояса и натянул их. – Пора кончать этот досадный эпизод.

По его краткому приказу эльфы с луками выстроились напротив. Сделали они это быстро: явно уже давно ожидали приказа. Один, как заметил ведьмак, все еще жевал репу. Торувьель, у которой рот и нос были крест-накрест закрыты полосками ткани и берестой, встала рядом с лучниками. Но без лука.

– Завязать вам глаза? – спросил Филавандрель.

– Отойди, – буркнул ведьмак. – Иди ты в…

– A d’yeabl aep arse, – докончил Лютик, стуча зубами.

– Э нет! – вдруг заблеял дьявол, подбегая и заслоняя собою осужденных. – У вас что, разум отбило? Филавандрель! Мы так не уговаривались! Ты должен был вывезти их в горы, подержать где-нибудь в пещерах, пока мы не закончим здесь…

– Торкве, – сказал эльф, – не могу. Я не могу рисковать. Ты же видел, что он, связанный, сделал с Торувьель? Я не могу рисковать.

– Мне плевать, что ты можешь, а чего нет! Что вы вообразили? Думаете, я позволю вам совершить убийство? Здесь, на моей земле? Здесь, рядом с моим поселком? Вы, проклятые дурни! Выматывайтесь отседова вместе со своими луками, иначе на рога подниму, ук, ук!!!

– Торкве, – Филавандрель вытер руки о пояс, – то, что мы собираемся сделать, – необходимость.

– Düwelsheyss, а не необходимость!

– Отойди в сторону, Торкве!

Козерог потряс ушами, заблеял еще громче, вытаращил глаза и согнул локоть популярным у краснолюдов оскорбительным жестом.

– Никого вы тут убивать не станете! Садитесь на коней и выбирайтесь в горы, за перевалы! В противном случае вам придется убить и меня!

– Ну рассуди, – медленно проговорил беловолосый эльф. – Если мы оставим их в живых, люди узнают о тебе, о том, что ты делаешь. Они поймают тебя и замучают. Ты их знаешь.

– Знаю, – буркнул дьявол, все еще заслоняя собою Геральта и Лютика. – Получается, что мне они известны лучше, чем вам! И не знаю, честное слово, кого следует держаться. Жалею, что сошелся с вами, Филавандрель!

– Ты сам этого хотел, – холодно сказал эльф, подавая знак лучникам. – Ты сам хотел, Торкве.

Эльфы вытянули стрелы из колчанов.

– Отойди, Торкве, – сказал Геральт, стискивая зубы. – Это бессмысленно. Отойди в сторону.

Дьявол, не двигаясь, показал ему краснолюдский же жест.

– Я слышу музыку… – неожиданно заплакал Лютик.

– Это бывает, – сказал ведьмак, глядя на наконечники стрел. – Не бери в голову. Не стыдно поглупеть от страха.

Лицо Филавандреля изменилось, собралось в странную гримасу. Беловолосый сеидхе резко повернулся, что-то крикнул лучникам, кратко, отрывисто. Те опустили оружие.

На поляну вышла Лилле.

Это уже не была тощая деревенская девчонка в грубой холщовой рубахе. По покрывающей поляну траве шла – нет, не шла – плыла к ним Королева, сияющая, золотоволосая, огненноглазая, захватывающая дух Королева Полей, украшенная гирляндами цветов, колосьев, трав. У ее левой ноги топтался на непослушных ножках олененок, у правой шелестел большой еж.

– Dana Meabdh, – почтительно произнес Филавандрель. Потом наклонил голову и опустился на одно колено.

Преклонили колени и остальные эльфы, медленно, как бы с нежеланием, один за другим, низко и почтительно склоняя головы. Последней, кто опустился на колени, была Торувьель.

– Hael, Dana Meabdh, – повторил Филавандрель.

Лилле не ответила. Она остановилась в нескольких шагах от эльфа, повела голубым взглядом по Лютику и Геральту. Торкве, хоть и он тоже согнулся в поклоне, тут же принялся развязывать узлы. Никто из сеидхе не пошевелился.

Лилле продолжала стоять перед Филавандрелем. Она не произнесла ни слова, не издала ни звука, но ведьмак видел, как меняются лица эльфов, ощутил обволакивающую их ауру и не сомневался, что между этой парой происходит обмен мыслями. Дьявол вдруг потянул его за рукав.

– Твой друг, – тихо проблеял он, – изволил упасть в обморок. Самое время. Что делать?

– Дай ему пару раз по щекам.

– С удовольствием.

Филавандрель поднялся с колен. По его приказу эльфы мгновенно кинулись седлать коней.

– Пойдем с нами, Дана Меабдх, – сказал беловолосый эльф. – Ты нам нужна. Не покидай нас, Извечная. Не лишай нас своей милости. Мы погибнем без нее.

Лилле медленно покачала головой, указала на восток, в сторону гор. Эльф поклонился, теребя в руках украшенные поводья своего белогривого коня.

Подошел Лютик, бледный и молчаливый, поддерживаемый дьяволом. Лилле взглянула на него, улыбнулась. Посмотрела в глаза ведьмаку, смотрела долго. Не произнесла ни слова. Слова были не нужны.

Большинство эльфов уже были в седлах, когда подошли Филавандрель и Торувьель. Геральт посмотрел в черные глаза эльфки, горевшие над бинтами.

– Торувьель… – начал он. И не докончил.

Эльфка кивнула, сняла с луки седла лютню, прекрасный инструмент из легкого, искусно инкрустированного дерева с изящным, резным грифом, и молча вручила Лютику. Поэт принял инструмент, поклонился. Тоже молча, но его глаза говорили о многом.

– Прощай, странный человек, – тихо сказал Филавандрель Геральту. – Ты прав. Слова не нужны. Они ничего не изменят.

Геральт молчал.

– После долгого раздумья, – добавил сеидхе, – я пришел к выводу, что ты был прав. Когда пожалел нас. Посему до свидания. До скорого свидания. В тот день, когда мы спустимся с гор в Долину, чтобы умирать с достоинством. Тогда мы будем искать тебя, я и Торувьель. Не подведи нас.

Они долго молчали, глядя друг на друга. Потом ведьмак ответил коротко и просто:

– Я постараюсь.

– О боги, Геральт. – Лютик перестал перебирать струны, прижал лютню, коснулся ее щекой. – Это дерево поет само! Его струны живут! Какой изумительный звук. Черт побери, прости, Торкве, привычка, за такую лютенку несколько пинков и немного страха – очень низкая цена. Я позволил бы пинать себя с утра до вечера, если б знал, что получу. Геральт! Ты вообще-то меня слушаешь?

– Трудно вас не слышать. – Геральт поднял голову от книги, взглянул на дьявола, который все время заядло пищал на какой-то странной дудке, изготовленной из кусочков тростника различной длины. – Да слышу я вас, вся округа вас слышит.

– Düwelsheyss, а не округа. – Торкве отложил дудку. – Пустырь, и все тут. Дичь. Эх, жаль мне моей конопли.

– Конопли ему жаль! – засмеялся Лютик, осторожно подкручивая покрытые искусной резьбой колки лютни. – Надо было сидеть в куще, как мышь под метлой, а не пугать девок, уничтожать дамбы и поганить колодцы. Думаю, теперь ты будешь осторожнее и прекратишь свои фокусы, а, Торкве?

– Я люблю фокусы, – сообщил дьявол, осклабившись. – И жизни бебе, в смысле себе, без них не представляю. Но так и быть, обещаю, что на новых землях буду осторожнее. Буду… откалывать более продуманные номера.

Ночь была облачная и ветреная, ветер валил тростник, шумел в кустах, в которых они разбили бивак. Лютик подкинул в костер хворосту, Торкве вертелся на подстилке, отмахиваясь хвостом от комаров. В озере плеснулась рыба.

– Нашу поездку на край света я опишу в балладе, – сообщил Лютик. – И тебя в ней тоже не забуду, Торкве.

– Не думай, что это тебе так легко сойдет с рук, – буркнул дьявол. – Я тогда тоже напишу балладу и не забуду тебя, да так не забуду, что ты двенадцать лет не сможешь появляться в приличном обществе. Тогда увидишь. Геральт?

– А?

– Ты вычитал что-то интересное в книге, которую обманом выудил у безграмотных кметов?

– Именно.

– Так прочти и нам, пока еще огонь не погас.

– Да, да, – зазвенел Лютик на лютне Торувьель. – Почитай, Геральт.

Ведьмак оперся на локоть, подвинул книгу поближе к огню.

– «Узреть ее можно, – начал он, – летней порой, с дней мая и древоточца по дни костров, но чаще всего это случается в Праздник Жатвы, который древние называли “Ламмас”. Является она в виде Девы Светловолосой, в цветах вся, и все живое устремляется за ней и льнет к ней, все равно, травы ли, зверь ли. Поэтому и имя у нее Живия. Древние зовут ее Данамеби и особо почитают. Даже Бородачи, хоть они и внутри гор, не среди полей обретаются, уважают ее и именуют “Bloemenmagde”».

– Данамеби, – буркнул Лютик. – Dana Meabdh, Дева Полей.

– «Куда Живия стопу поставит, там земля цветет и родит и буйно плодится зверье всякое, такая в ней сила. Люды всякие жертвы ей приносят из урожая, в надежде неустанной, что в их, а не в чужие края Живия наведается. Ибо говорят такоже, что осядет наконец Живия среди того люду, коий выше других вознесется, но все это так, пустые словеса. Потому правду мудрецы рекут, что Живия землю токмо любит и то, что растет на ней и живет, однако без разницы, травка ль то мельчайшая, либо червь самый тишайший, а люды всякие для нее значат не боле, чем наименьшая былинка, ибо и они уйдут когда-нибудь, а новые после них, иные придут племена. А Живия вечно есть, была и будет, всегда, по край времен».

– По край времен! – пропел трубадур и забренчал на лютне. Торкве присоединился высокой трелью на своей тростниковой пищалке. – Благодарю тебя, Дева Полей! За урожай, за цветы и Доль Блатанна и за шкуру нижеподписавшегося, в смысле – вышепропевшего, которую ты спасла от стрел. Знаете, что я вам скажу?

Он перестал играть, обнял лютню, словно ребенка, и посмурнел.

– Пожалуй, не стану я упоминать в балладе ни эльфов, ни трудности, с которыми им приходится бороться. А то еще найдутся охотники до гор… Зачем ускорять…

Трубадур замолчал.

– Докончи, – горько сказал Торкве. – Ты хотел сказать: ускорять то, что неизбежно. Неизбежно.

– Не будем об этом, – прервал Геральт. – Зачем? Слова не нужны. Берите пример с Лилле.

– Она разговаривала с эльфом телепатически, – буркнул бард. – Я чувствовал. Правда, Геральт? Ты ведь воспринимаешь такую связь. Ты понял, о чем… Что она передавала эльфам?

– Кое-что.

– О чем она говорила?

– О надежде. О том, что все обновляется и не перестает обновляться.

– И всего-то?

– Этого было достаточно.

– Хм… Геральт? Лилле живет в деревне, среди людей. Не думаешь ли ты, что…

– Что так и останется среди них? Здесь, в Доль Блатанна? Возможно. Если…

– Если что?

– Если люди окажутся того достойны. Если край света останется краем света. Если мы будем уважать границу. Ну, довольно болтать, парни. Спать пора.

– Верно. Полночь близко, костер угасает. А я посижу еще, у меня всегда рифмы лучше подбираются у догорающего костра. А для моей баллады нужно название. Хорошее название.

– Может, «Край света»?

– Банально, – фыркнул поэт. – Даже если это действительно край, надобно его назвать иначе. Метафорически. Полагаю, ты знаешь, что такое метафора, Геральт? Хм… Надо подумать… «Там, где…» Черт, о, прости, Торкве, привычка. «Там, где…»

– Спокойной ночи, – сказал дьявол.