Время и музыка Михала Клеофаса Огинского

Имение Огинских в Гузове

В воспоминаниях Михала Клеофаса о детстве есть один особенно интересный момент – описание методики этого замечательного учителя. Среди современных наставников к Жану Ролею ближе всего стоит, наверное, основатель Салема и Гордонстоуна Курт Хан, идеи которого вдохновили представителей других школ, таких как Раннок, и даже повлияли на сторонников Школы физической и волевой закалки.

Жан Ролей обнаружил, что семилетний мальчик умеет читать, знает некоторые цитаты из Библии и может декламировать, как попугай у Лафонтена. Больше всего его, однако, тревожило то, что Михал Клеофас был несколько толстоват, и это не годилось для усердной работы. Он изменил рацион мальчика, заставлял его есть много фруктов, тушеных овощей, ограничивал употребление мяса и брал его с собой на длительные прогулки вдоль крепостных валов Вены. Что касается обучения, то оно было ориентировано на личность ребенка в лучшем смысле этого утрированного термина: учитывало его потребности, хотя в конечном итоге являлось строгим и требовательным. На первых порах многочисленные задания давали практические результаты. Михал Клеофас постиг геометрию, составляя масштабные чертежи сначала своих комнат, потом, когда вернулся в Польшу, обширных садов Гузова и, наконец, полей. Многие уроки проводились на улице, например ботаника, включавшая элементы знаний, необходимых будущему землевладельцу. Такие занятия, дававшие понимание основ предмета и потом подводившие к углубленному изучению, сопровождались посещением крестьянских домов вместе с Ролеем, который учил мальчика уважать трудящийся класс, объяснял важность труда, взаимообмена и денег, что позднее приведет к изучению трудов экономистов и антиэкономистов. Этим также объясняются некоторые очень тонкие замечания Огинского о практическом применении политэкономии, высказанные им в своих сочинениях.

Когда мальчик подрос, Жан Ролей пригласил учителей по отдельным предметам. Впоследствии Михал Клеофас будет благодарен, что его познакомили с латинским языком сравнительно поздно, когда он достаточно созрел, чтобы оценить латинских авторов. За полтора года юноша прочел почти всего Цицерона, Тацита, Вергилия, Горация, кое-что из Овидия, Катулла, Ювенала и ряда других авторов. Столь же начитан он был и во французской литературе и, естественно, знаком с произведениями таких светил Просвещения, как Вольтер и Руссо. Для Жана Ролея необычным являлось то, что, несмотря на знание им прогрессивных идеалов, его собственные мнения основывались на глубокой преданности христианству. Жан Ролей был добрым и очень хорошим человеком. Учеба вошла у Михала Клеофаса в привычку. Много позднее, в Гамбурге в 1798 году, он даже посещал курс химии.

Памятный камень в честь Жана Ролея в усадьбе Залесье

В математике, преподаваемой аббатом Роде, бывшим иезуитом, успехи Михала Клеофаса были не столь заметны. Этому предмету он не нашел большого практического применения, и только позднее в связи с появившимся интересом к астрономии математика начинает его привлекать. Молодой человек не только читал – он также делал письменные комментарии и анализировал работы Кондильяка и Мэйбли. Из исторических трудов читал Робертсона, Гиббона, Вольтера и Мэйбли. До шестнадцати лет даже изучал право. Кроме того, Михал Клеофас сделал все, чтобы научиться превосходно писать по-польски, и знал все о польской литературе. В семнадцать – девятнадцать лет он работал по шестнадцать часов в день.

Поклонники полонеза Огинского могут спросить, а где же среди всего этого находилось место музыке. В ответ можно сказать, что музыка входила в его жизнь в те короткие промежутки свободного времени, которые у него были в течение нескольких лет после достижения им десятилетнего возраста. Юзефе наняли учителя музыки – шестнадцатилетнего Юзефа Козловского, и Михал Клеофас настоял, что он также будет учиться музицированию. Вскоре юный Огинский стал отличным пианистом, но из-за других интересов и обязанностей не мог постоянно поддерживать форму. Впоследствии он будет сожалеть, что больше времени отводил скрипке – «этому неблагодарному инструменту, не выносящему посредственности».

Интересно сравнить образование, полученное Огинским, с подготовкой его младшего по возрасту современника Адама Чарторыйского, названного впоследствии некоторыми «величайшим поляком своего поколения», который время от времени будет фигурировать в нашем повествовании. В своих великолепных мемуарах Чарторыйский рассказывает о полученном образовании: оно было более традиционным, включало меньше предметов, отличалось меньшей интенсивностью и часто прерывалось необходимостью бывать в свете. Что касается еще одного младшего современника Огинского – царя Александра I, то, по словам Чарторыйского, никто никогда не заставлял государя завершать изучение сколь-нибудь серьезной книги. Создается впечатление, что швейцарский учитель Александра Лагарп в основном потчевал его частично усвоенным Руссо.

Адам Чарторыйский

Причину такой основательной учебы следует искать в высказывании четырехлетнего мальчика: «Я хочу, когда вырасту, служить своей стране». Наверное, подобные высказывания, наряду с выражением enfant terrible, можно было часто слышать в разговорах его родителей. По-видимому, Андрей Огинский остро понимал, что Польше его времени нужны высокообразованные и умные патриоты. Иллюстрацией его прогрессивных идей может служить и сделанная его сыну прививка против оспы (событие в те годы редкое), которую мальчик, к удивлению многих, перенес хорошо. В возрасте от шестнадцати до восемнадцати лет Михал Клеофас еще больше расширил сферу своих занятий: стал переводить на польский язык отрывки из Горация и какую-то французскую книгу по торговле. Он также написал на польском языке и опубликовал работу, посвященную взаимосвязям между сельским хозяйством, промышленным производством и торговлей. В этот же период молодой Огинский постепенно берет на себя управление владениями своего болеющего отца: хозяйством, в котором числилось шестьдесят работников, конюшнями с шестьюдесятью лошадьми, обширными земельными угодьями. Шаг этот был необычен: ведь большинство землевладельцев передавало управление своими имениями в руки управляющих, которые зачастую вели дела неважно. Таким образом, Михала Клеофаса редко видели в обществе, поэтому еще большее удивление вызвали появившиеся впоследствии светский лоск и популярность.

В то время Андрей Огинский был воеводой в Троках. Ему нездоровилось, и он поручил Михалу Клеофасу представлять его на выборах 1784 года в сейм – парламент Речи Посполитой. Воеводами в Троках были в свое время шестеро из Огинских, поэтому их род пользовался в тех местах большой популярностью. Михал Клеофас оставил красочное описание выборов в сейм.

При всей демократичности, свободе и даже анархии в процедуре выборов именно Варшава (то есть король) указывала местным властям, кого надо избирать. Однако прежде свое мнение высказывал русский посол. Предпосылок такого удивительного положения дел мы коснемся в следующей главе. Большая часть мелкой шляхты, которая как раз и должна была выбирать между криками и размахиванием саблями, подкупалась – и не столько деньгами, сколько неописуемым количеством еды и питья. Однако на сей раз вышло недоразумение. Все подумали, что этот последний отпрыск известнейшего рода приехал, чтобы претендовать на избрание в сейм. Молодой человек был донельзя удивлен, когда его окружили пятьсот человек из числа знати, подхватили с лошади, подняли на руки и, размахивая саблями, стали кричать: «Да здравствует Огинский!» С величайшим трудом Михалу Клеофасу удалось выполнить поручение своего отца и отказаться от столь неподобающей в этот момент чести быть избранным. Впрочем, все равно ему пришлось устроить великолепный обед для восьмидесяти сановников и еще для пятисот «рангом пониже». Два года спустя он был-таки избран в сейм 1786 года.

Андрей Огинский

Немного раньше, до того как ему исполнилось восемнадцать лет, Михал Клеофас написал «Письмо другу». Позже письма стали его любимым средством самовыражения, а друг, как видно из последующих примеров, скорее всего, был вымышленным. В «Письме другу» говорится о счастье жить в деревне. Определяя понятие счастья, он цитирует Вольтера, анализирует взгляды Эпикура, Ксенона, перипатетиков и, наконец, сосредоточивается на Сократе, чье понимание счастья было для него наиболее близким: работать ради общего блага, ради блага своей страны. Для него в то время это означало совершенствование своего образования, чтобы плодотворно трудиться в будущем.

Михал Клеофас раздумывает над положением человека в обществе и делает вывод о том, что быть очень бедным – плохо, быть очень богатым – тоже плохо, так как это ведет к праздности, экстравагантности и скуке. Лучше всего находиться где-то посередине, где, по его мнению, и находился он сам и его семья. Возможно, это вызовет у нас улыбку, ведь мы только что узнали, что в имении работало шестьдесят крепостных, но, в конце концов, к семнадцатилетнему юноше можно проявить снисходительность. Иметь шестьдесят слуг для магната было довольно скромно по меркам той эпохи. Огинский описывает свое восхищение красотой природы, в связи с чем возникает мысль, не читал ли он первую часть «Признаний» Руссо, опубликованных годом раньше. Радость жизни, однако, омрачается созерцанием лишений, испытываемых крестьянами. «Стыдно в такую просвещенную эпоху обращаться так с людьми, нам подобными». Здесь проявляются прагматизм и готовность идти на компромиссы, что станет в последующем столь характерной чертой его мировоззрения; причем трудно определить, будет ли это свидетельством силы или слабости: в идеальном мире, возможно, силы; в реальном – вероятно, слабости. Огинский даже не рассматривает вопрос об отмене крепостного права, возможно, считая это неосуществимым в то время; он изображает идеального хозяина, заботящегося о благе своих крепостных, по-отечески любящего их и пользующегося такой же любовью взамен. Ну что ж, ведь Михалу Клеофасу не было в то время и восемнадцати, а в таком возрасте идеализм вполне в порядке вещей. Он мало изменится и тогда, когда в 1786 году выдвинет свою кандидатуру на выборы в сейм как представитель от Трок.

Различные комитеты сейма тщательно изучали деятельность постоянного совета в период после созыва предыдущего сейма. Огинский являлся членом комитета, проверявшего положение дел в королевском казначействе (то есть в казначействе Польши, но не Литвы). В конце заседания сейма он выступил с речью перед другими депутатами, сенаторами, королем и присутствовавшей публикой, в которой подверг резкой критике злоупотребления прусских таможенников на границе в низовьях Вислы. Выступление было хорошо воспринято.

Подобная деятельность отвечала склонностям Огинского, и он с радостью воспринял свое избрание членом комиссии по управлению казначейством Литвы на период до следующего, 1788 года, сейма. Молодой человек был перегружен работой, однако это ему нравилось. Создается впечатление, что депутаты, поощряя его трудолюбие, просто перекладывали часть своей работы на плечи более проницательного и знающего коллеги. Более того, он воспользовался своими знаниями и интересом к картографии и составил карту с обозначением всей протяженности литовско-прусской границы, указав на ней все таможенные посты. В устье реки Святой (Швянтойи) находился старый порт, который был обустроен шведами сто лет назад. Огинский сделал обмеры, нанес его на карту и составил смету расходов, необходимых для возрождения порта. Не исключено, что он уже размышлял над стратегией развития польской торговли и стремился найти альтернативу использованию низовий Вислы, где господствовала прусская таможня.

Однако примерно в то же время случилось нечто, что обнаружило, так сказать, оборотную сторону монеты и, как потом мы убедимся, в самом деле имевшее отношение к деньгам. Русский посол счел необходимым отчеканить дополнительно большое количество литовских монет, причем посол привык добиваться своего. Во всяком случае, он не привык к возражениям каких-то там юнцов. Однако Огинский заявил, что законом предусматривалось точное соотношение медных и серебряных монет и что предлагаемая послом затея была не только противозаконной, но и привела бы к обесцениванию литовских денег. Попытки принять решение в пользу посла большинством голосов провалились, поскольку Огинский воспользовался в сейме своим правом вето. Давление со стороны короля и князя-примаса через Андрея Огинского также не дало результатов. Деньги сохранили свою цену. Конечно, молодому человеку, желавшему преуспеть, не следовало бы так поступать, хотя горел ли Михал Клеофас желанием «преуспеть» в обычном смысле этого слова – вопрос остается открытым.

Предпосылки

Общественная деятельность Михала Клеофаса началась с его избранием в сейм – национальное собрание, созывавшееся каждые два года. В 1790 году его назначили посланником в Гаагу. Уния Польши и Литвы переживала крайне важный период своей истории – период надежды. Хотя пройдет каких-то пять лет, и Речь Посполитая перестанет существовать как независимое государство. Этот критический четырехлетний период начался в 1788 году значительными событиями на востоке и важными, хотя и несколько в ином плане, событиями на западе. В Польше в 1788 году начал заседать Великий сейм. Обычно национальное собрание созывалось на шесть недель. На этот раз должны были заседать четыре года, отсюда его другое название – Четырехлетний сейм.

Чтобы понять суть этих исторических фактов: разделов Речи Посполитой, событий 1788 года, секретной, скорее только отчасти секретной, миссии Огинского в Лондоне, нам следует возвратиться на две сотни лет назад, ко времени угасания династии Ягеллонов.

В главе, посвященной роду Огинских, я упоминал о четырехсотлетней унии Польского Королевства и Великого Княжества Литовского. В течение первых двухсот лет союз носил личностный характер. Обеими странами правила одна и та же семья. Первоначально один из братьев был польским королем, а другой – великим князем литовским. Позднее оба трона стали принадлежать одному и тому же человеку. Некоторые члены этой семьи были даже королями Венгрии или Богемии. Таким образом, власть Ягеллонов простиралась от Балтийского до Черного моря, от Смоленска до Хорватии. В 1569 году стареющий и бездетный Жигимонт Август, последний из Ягеллонов, убедил своих подданных в Польше и Литве создать официальный союз двух государств – Речь Посполитую. После смерти Жигимонта Августа монархия стала выборной, и, несмотря на противоречивость такого понятия, сам замысел на то время, наверное, представлялся правильным.

Правильным потому, что выборы монарха проводились среди шляхты (составлявшей около 6 % населения, позднее ее количество увеличилось до 10 %), а шляхта была заинтересована в сохранении своих свобод. Им не нужен был король, обладавший чрезмерной властью. Фактически в начале существования выборной монархии у короля было столько власти, сколько позволяли его ум и твердость, но тем не менее он оставался слугой самого сейма и местных собраний (сеймиков). Таким образом, речь идет о довольно децентрализованном государстве, где местное население сохраняло верность местным магнатам, а те в свою очередь не проявляли верноподданность королю в той степени, как это было бы при классических феодальных отношениях.

В 1655 году на Речь Посполитую напали шведы, которые опустошили страну. Беспомощность перед лицом гораздо меньшего, но объединенного сильной властью государства убедила многих в необходимости реформ. Однако провести реформы оказалось невозможно, поскольку решения сейма должны были приниматься единогласно, в то время как многие из магнатов противились преобразованиям. Право liberum veto, когда один депутат мог заблокировать принятие решения целым сеймом, было впервые использовано в 1652 году. Потом оно использовалось все чаще и чаще. Причиной последовавшего распада страны считаются два фактора: выборность монархии и право liberum veto. Военный гений Яна III Собеского (дедушки по материнской линии принца Карла) принес победы над турками, в частности при снятии осады Вены в 1683 году, но на события внутри Речи Посполитой он не оказал длительного воздействия. До этого магнаты мешали осуществить планы короля по укреплению позиций Польши на Балтике. Поэтому после смерти Собеского страна оказалась в беспомощном состоянии. Кто должен быть избран королем, решали соседи, в частности Россия, а иностранные войска то и дело топтали страну во время различных войн. Сохранять слабость Речи Посполитой, препятствуя реформам, было делом нетрудным. Достаточно было подкупить лишь одного человека – и использовалось право liberum veto. В период правления королей-саксонцев в Польше фактически прекратилось проявление национального волеизъявления. Позднее появились признаки культурного возрождения, сопровождавшиеся новой решимостью провести реформы. Этим реформам постоянно препятствовала Россия во главе с императрицей Екатериной Великой. В 1764 году королем Речи Посполитой был избран уроженец Брестчины Станислав Август Понятовский. Он выступал самым серьезным претендентом, поэтому выборы прошли относительно спокойно, разногласий почти не было, погибло только тринадцать человек. Стоит упомянуть, что одним из немногих поляков, мысливших себя кандидатами на корону, являлся Михал Казимир Огинский, но никто, кроме него самого, всерьез это не воспринимал. Принятию решения способствовало то, что Станислав Август пользовался поддержкой императрицы Екатерины, недавно взявшей власть в России в свои руки. Когда-то он был одним из ее многочисленных любовников. К тому же во время выборов всегда имелись поблизости российские войска.

Портрет Станислава Августа Понятовского. Художник И. Б. Лампи

Легко предположить, что, поскольку правление Станислава привело к потере независимости Речи Посполитой, он являлся своего рода марионеткой в руках России. Однако такое мнение достаточно поверхностно. Станислав был образованным, умным человеком, отчаянно желавшим принести пользу своей стране. Однако этому препятствовала его нерешительность, и, как часто бывает с нерешительными людьми, ему не везло. Перед ним стояла огромная задача: примирить многочисленные личные амбиции и интересы своей разделенной страны. Кроме того, он оказался в довольно двусмысленном положении, поскольку, хотя и не был марионеткой России, ему приходилось делать вид, что это так, чтобы не лишиться покровительства России. Речь Посполитая была слишком слаба, чтобы существовать без поддержки могущественного соседа, а таким соседом могла выступить только Россия, ибо в отличие от сжатой со всех сторон Пруссии ей хватало собственной земли, и она реально не нуждалась в новых территориях.

Многие поляки возмущались королем. Магнаты – из-за того, что он вряд ли принадлежал к их кругу, происходя из рода, который относительно недавно приобрел знатность; другие противились его реформам; третьим не нравилась его пророссийская позиция. Так называемая Барская конфедерация была равнозначна гражданской войне. Конфедераты выступали против России, против короля, но к чему они стремились конкретно, сказать было трудно. Четыре года смуты, вызванной конфедератами, настолько ослабили страну, что, когда в 1772 году по инициативе главным образом Фридриха Великого Австрия, Пруссия и Россия отхватили большие куски ее земель, сопротивления не последовало, более того, сейм был даже вынужден одобрить сделку. Воры при этом соблюдали своего рода честь в том смысле, что добыча каждого из агрессоров санкционировалась двумя другими. А теперь обратим внимание на различия между агрессорами.

Австрия захватила Галицию – провинцию в Западной Украине – и земли Южной Польши, в том числе ценные соляные копи в Величке. Поляки и украинцы здесь попали под гнет австрийской бюрократии, представители которой в основном были посредственностями, не способными найти себе приложение в другом месте.

Пруссия завладела сравнительно небольшой территорией, но важной как для Польши, так и для Пруссии, поскольку она была ключевой в низовьях Вислы и позволяла контролировать внешнюю торговлю Польши, способствуя ее упадку. Пруссии, правда, не позволили, в основном благодаря настойчивости англичан (движимых коммерческими интересами), завладеть городами Гданьск и Торунь, и они оставались польскими, хотя и были окружены прусской территорией. Заполучить эти два города стало основной целью пруссаков в течение последующих двадцати лет.

Россия завладела большими территориями: теми, где теперь находятся белорусские и латвийские земли. Главное было – установить контроль над польскими делами. Российский посол вел себя здесь как губернатор края, российские войска либо располагались в Речи Посполитой, либо передвигались по ее территории во время походов на Турцию. Таким образом, хотя протекторат России над Речью Посполитой был необходим, присутствие русских было очень неприятно, и большинство поляков их ненавидело.

Нельзя, однако, не отметить, как много, несмотря на такие обстоятельства, удалось сделать королю в период с 1773 по 1788 год. Еще в 60-е годы был введен принцип принятия решений большинством голосов. Позднее «постоянный совет» предложил сформировать постоянно действующее правительство. Следует особо отметить, что, начиная с 1773 года, Комиссия национального образования, с которой тесно был связан Михал Клеофас, стала своего рода прообразом министерства образования, впервые возникшего именно в этой стране. Речи Посполитой не позволили иметь армию численностью более 18 тысяч, однако под руководством Комажевского – представителя короля – она была хорошо управляемой и достаточно мощной. Крайне важно в то время было выдвигать достойных людей на те посты, которые ранее занимались благодаря привилегиям, часто полученным незаконно.

Все это способствовало росту влияния короля. Поэтому, когда в 1788 году собрался Великий сейм, ставивший перед собой идеалистические и благородные цели, он в то же время стремился ограничить влияние монарха, особенно по причине его отвратительных, по мнению сейма, пророссиийских наклонностей.

1787 год ознаменовался тем, что в это время началась война Российской и Австрийской империй против Турции. Станислав Август надеялся, что Речь Посполитая выступит на стороне России. Поляки не вели войн с другими государствами со времен Яна Собеского. Военные действия позволили бы накопить ценный опыт и дали бы повод требовать увеличения численности армии. Отказ Екатерины, или, точнее, неприемлемые условия, выдвинутые ею, стали сильным ударом для Станислава и для его пророссийской политики. Это создало благодатную почву для того, чтобы Речь Посполитая вошла в сферу влияния Пруссии. Или для ее интриг в зависимости от того, как интерпретировать последующие события.

В австрийской армии, по крайней мере в период кампании 1788 года, было плохое командование, и предприимчивые турки нанесли ей ряд поражений. На российском фронте фаворит Екатерины Потемкин взял в осаду черноморский порт Очаков. Однако лишь шесть месяцев спустя, в декабре, российская армия, над которой к тому времени нависла серьезная опасность гибели от голода и холода посреди голой степи, захватила порт.

На западе в 1788 году было положено начало Тройственному союзу Англии, Голландии и Пруссии. Его созданию способствовала, прежде всего, деятельность двух человек: прусского министра графа Херцберга и очень способного молодого шотландца Джозефа Эварта – посланника при дворе в Берлине, где у него была жена-пруссачка и где он, как сейчас говорят, «натурализовался». Причиной возникновения союза явилась изоляция Англии и Пруссии и их совместные действия во время революции в Соединенных провинциях (Голландии, как мы их теперь называем). Англия, прибегая к шумным угрозам, не допустила вмешательства Франции, а прусская армия вступила в страну, наводя порядок и возвращая собственность шурину прусского короля принцу Оранскому. Тройственный союз оказался настолько эффективным, что шотландцу Хью Эллиоту путем угроз и обмана удалось подавить революцию в Швеции без единого выстрела.

Еще одной страной, домогавшейся внимания союза, была Речь Посполитая. В результате появились планы создания мощной системы с включением Швеции, Речи Посполитой и Турции для противостояния России и Австрии. Было очевидно, что Речь Посполитая считала эту новую возможность для себя выгодной.

Перед Пруссией стояла только одна проблема. Ее действия в Голландии помогли завоевать репутацию и поднять престиж, но не более того. Херцберг считал, что прусская мудрость, эффективность и превосходство в целом достойны большего, поэтому он вспомнил о Гданьске и Торуни (как будто пруссаки о них забывали!). Херцберг задумал чрезвычайно тонкий план, напоминающий перестановки в оркестре. Польша уступает Пруссии Гданьск и Торунь и возвращает себе от Австрии Галицию. Австрийцы отнимают у турок некую часть Балкан. В окончательном виде у плана, по-видимому, было два варианта. По одному из них турки с благодарностью соглашаются на посредничество Пруссии, чтобы уладить конфликт с Россией; по другому – туркам возвращают Очаков, а русских каким-то образом удается уговорить. Само собой разумеется, такая схема действий встретила возражения всех заинтересованных сторон, а также Англии, которая выступала против всяких взаимообменов.

Альтернатива заключалась в объявлении Пруссией при поддержке Речи Посполитой войны приготовившейся к боевым действиям Австрии. Речь Посполитая в таком случае отвоевывает Галицию, а Пруссия с Австрией сами договариваются, как устранить свои германские разногласия. Смерть воинственного Иосифа II перечеркнула эти планы. Его преемник Леопольд II занял примиренческую позицию и согласился выполнить требования Пруссии на переговорах в Райхенбахе в 1790 году. Австрия отдалилась от союза с Россией, Тройственный союз стал слабее, и Галиция не перешла к Польше. Вскоре вновь всплыл на поверхность вопрос о Гданьске и Торуни, но поскольку Михал Клеофас и здесь принимал активное участие, мы расскажем об этом позднее.

В Речи Посполитой на фоне попыток короля создать союз с Россией начал работать Четырехлетний сейм. Против такого союза выступил король Пруссии Фридрих Вильгельм, сделавший в 1788 году заявление, в котором прозвучала поддержка желания большинства поляков избавиться от российского влияния и вмешательства. Ранее пропрусскую позицию занимали лишь отдельные независимые влиятельные лица, например Михал Казимир Огинский или крупнейший магнат Кароль Радзивилл. После заявления Фридриха Вильгельма почти все польское общество перешло в пропрусский лагерь. Российский посол оскорбился, соглашения были сорваны, а сейм стал решать вопрос, как ограничить власть короля.

Первым решением сейма стало намерение увеличить численность армии с 18 тысяч до 100 тысяч человек, однако никто всерьез не задумался над тем, где взять для этого средства. Поскольку такая армия могла бы обеспечить королю власть, она была выведена из подчинения короля и правительства, а командование ею было поручено «депутации», состоявшей из гражданских лиц, не имевших никакого военного опыта, но входивших в состав сейма. Комажевского, единственного, кто мог хоть как-то организовать процесс увеличения армии, бесцеремонно отстранили от службы. Численность армии так и не достигла 100 тысяч, а те 45 тысяч, которые все-таки были набраны, нуждались в офицерах, дисциплине, снаряжении и оплате.

Постоянный совет, или правительство, также был упразднен, а осуществление внешней политики передали в руки еще одной «депутации» из шестнадцати членов сейма. Много времени занимали неконкретные выступления, попытки понравиться дамам, восседавшим па галерее, а также пространные дискуссии по второстепенным вопросам. В своих мемуарах Михал Клеофас позднее написал, что Польша была бы спасена, если бы поляки договорились о принятии Конституции не 3 мая 1791 года, а на полтора года раньше.

Какое-то время поляки верили в дружбу с пруссаками. В конце концов, те были более цивилизованны, нежели русские. Они не давали взяток нужным людям, а просто одалживали деньги. Поэтому многие поляки были шокированы, узнав, что за свою дружбу прусский король хочет получить кое-что взамен, и подумать только – Гданьск и Торунь! Когда предложение с возмущением отвергли, прусский король не стал настаивать. Он знал, что рано или поздно эти два города получит, и в апреле 1790 года оборонительный договор был подписан. На повестке дня встал вопрос о помощи Пруссии со стороны Речи Посполитой в войне против Австрии. В награду Речи Посполитой возвращалась Галиция, а ценой награды, по расчетам Фридриха Вильгельма, должны были стать Гданьск и Торунь. Из этого ничего не вышло, так как на Райхенбахской конференции доминирующим влиянием пользовался Джозеф Эварт, и была навязана английская позиция – никаких обменов!

В сентябре сейм решил восстановить право liberum veto при обсуждении вопросов о передаче каких-либо польских земель. Это решение было принято, несмотря на отчаянное сопротивление короля и самых благоразумных членов «депутации» по иностранным делам.

Вопрос имел большое значение, поскольку при этом вырисовывалась новая, а точнее, не совсем новая возможность, пока еще неизвестная сейму. Эта возможность открывала путь единственной реальной альтернативе российскому покровительству, которое потерпело крах.

В мае 1789 года посланник Речи Посполитой в Лондоне Букаты предложил английскому кабинету министров подробный план развития торговли со своей страной. В августе 1790 года английский посланник в Варшаве Хэйлс попросил у короля аудиенции, чтобы вновь поднять этот вопрос. Были предложены для обсуждения английская и голландская гарантии в вопросе торговли с Польшей через Пруссию, помощь в развитии этой торговли и в снижении прусских тарифов. Чтобы достичь желаемых целей и уговорить Пруссию, требовалось только одно: уступить ей Гданьск и Торунь.

До этого времени Россия торговала с Британией, поставляя ей главным образом кораблестроительные материалы. С ростом российской мощи, в особенности после падения Очакова, баланс сил на востоке нарушился. Возникла даже вероятность войны Британии против России, поэтому необходимо было срочно искать альтернативный источник сырья. Таким источником являлась Речь Посполитая. Начались тайные переговоры, несмотря на восстановление сеймом права liberum veto, способного повлиять на их ход. Михал Клеофас в то время находился в Гааге в качестве посланника. Вопрос обсуждался на уровне правительства и посольства в Лондоне, а в Варшаве на уровне короля и посольства. В конце 1790 года по не вполне понятной причине к Михалу Клеофасу поступили инструкции от «депутации» по иностранным делам отправиться с семьей под видом туристов в Лондон для секретных переговоров с британским премьер-министром Уильямом Питтом.

Дипломат

15 декабря 1788 года во время обсуждения сеймом военных вопросов один из депутатов заговорил о том, чтобы направить посланника в Саксонию. Кто-то другой выкрикнул: «Пошлите Огинского в Стокгольм!» Таким образом, в ряд столиц были направлены посланники. Огинскому предложили выбрать Константинополь, Англию или Швецию, но он отказался, поскольку чувствовал, что сейм еще не достиг достаточного прогресса в проведении реформ и поэтому ему лучше остаться в Польше, чтобы достичь большего. Деятельность некоторых посольств оказалась дорогостоящей и бесполезной, а иногда и просто разорительной. В Стокгольм отправился Ежи Потоцкий, который, кроме посещения придворных балов, мало чем занимался. Он наделал столько долгов, что потом не смог выехать из Швеции и был освобожден в конечном счете не кем иным, как императрицей Екатериной после окончательного раздела Речи Посполитой.

Портрет Екатерины II. Художник Р. Бромтон. 1782 г.

В Константинополь поехал Петр Потоцкий с огромной свитой слуг, солдат, собственным военным оркестром и разного рода прихлебателями. Его претенциозность произвела плохое впечатление. Более того, пытаясь заключить военный союз с Турцией, он толкал Речь Посполитую на грань риска, давая Екатерине повод для наступательных действий. Только после заключения договора с Пруссией в апреле 1790 года Михал Клеофас получил инструкции выехать в Гаагу, которая в то время была важнейшим городом Тройственного союза. Начиная с этого путешествия, он стал вести записи своих действий и отправлял пространные письма различным людям, сохраняя при этом копии. Например, он писал, что у силезских крестьян уровень жизни выше, чем в Польше. По ранним сочинениям мы знаем, как волновала его эта тема. 21 июня Огинский приехал в Бреслау. Туда уже прибыло много дипломатов, которые должны были принять участие в Райхенбахской конференции, проводившейся недалеко от города. Именно здесь Михал Клеофас впервые встретился с Джозефом Эвартом. Эварт, должно быть, почувствовал, что с Огинским можно иметь дело, и позднее стал добиваться, чтобы того отправили с миссией в Лондон.