Лекарство от одиночества

Окна ночного города снисходительно смотрели на них свысока, машины проезжали с ненавязчивым звуком. Вжих – туда, вжух – обратно. Прошел легкий прохладный дождь, и улица пропахла его запахом. Ясмин шла спешно, и Алихан не успел заметить, как та привела его к себе.

Квартира оказалась просторной и светлой: две спальни, кухня с фасадами лилового оттенка и даже небольшая гостиная. «Сестра уехала» – набрала Ясмин в «Заметках», прошла в ванную, помыла руки и, перейдя на кухню, поставила кипятиться чайник. Алихан разместился за кухонным столом и не без напряжения следил за хозяйкой. Она достала две керамические чашки и разлила по ним зеленый чай.

Она сел напротив Алихана и целые несколько минут своеобразно прятала от того взгляд, как человек, который не может решиться на серьезный поступок. Хотя, Алихану так могло лишь казаться. Его на мгновение посетила шальная мысль: вечер с высокой на то вероятностью мог закончиться в стиле бульварного романа. Картина постепенно принимала очертания. Ясмин привлекала Алихана своей утонченной внутренней организацией, образом мысли и открытостью. Обыкновенный открытый человек его бы не зацепил, но Ясмин была открыта в качестве протеста. И это то, что идеально подходило Алихану по характеру. В некотором смысле иного финала быть не могло, но он даже не слышал речи Ясмин, и оттого близость казалась ему неправильной. Будто он написал код программы, но один неверный инициал не позволяет той запуститься.

В гостиной раздался глухой удар, который раздаётся, когда набитый песком мешок падает на землю, и на кухню вошел крупный хмурый кот. Животное ловко запрыгнуло на колени Ясмин и, нисколько не смущенный нависшим между ней и Алиханом напряжением, свернулся клубочком. Из приоткрытого окна доносились вжихи и вжухи, последние капли дождя плюхались на асфальт. Ясмин этого, разумеется, не слышала.

Алихан наконец решился спросить, со сколькими людьми Ясмин встречалась. Та, не колеблясь, показала три пальца и, дотянувшись до своего сотового, набрала:

«Но я никогда не воспринимала интриги с ними всерьез».

Алихан задумался: как так вышло, что из всех людей он на свете он начал встречаться именно со слабослышащей.

«А они слышали, как ты разговариваешь?».

Ясмин кивнула, и Алихан откинулся на спинку стула.

– Я пойду, – произнёс он по привычке, а затем напечатал то же самое в сотовом, показал Ясмин, встал и направился к выходу. Он вёл себя на редкость иррационально, но этот неверный код нужно было во что бы то ни стало исправить. Она проследовала за ним к двери, и они попрощались.

* * *

Вернувшись к себе, Алихан завернулся в одеяло, как нашинкованные овощи в рисовую бумагу, и не мог побороть внезапную бессонницу. Должно быть, и завернулся он в одеяло только оттого, что был готов лезть на стену. Он с педантичностью коллекционера одну за другой прокручивал каждую с Ясмин встречу. В конце концов, он и не заметил, как всего за один лунный цикл его покинули беспочвенные мысли о самоистязаниях, как к ногам вернулась бодрость и поверхности не молили его прилечь. А Ясмин… Ясмин стала ежедневным компаньоном его мыслей. И самая главная из них – как она на самом деле к нему относится.

И только ему показалось, что он прикоснулся к ответу, как тот неуловимо ускользал и таял во мраке. Что если это нежелание Ясмин полностью открыться было не проверкой, а однобоким нежеланием? Что если и у Ясмин тоже имелись ножницы?

Нет! Так никуда не годится.

Алихан первым делом написал Ясмин с просьбой встреться с ним в пятницу после работы и открыл дактильную азбуку. Если он разбирался в языке программирования, выучить жесты не должно было быть проблемой.

* * *

В пятницу капли пота, будто на какой-нибудь молодежный фестиваль, собирались у Алихана на спине и под мышками. Бумага, в которую был завернут букет (то ли сиреневой, то ли лиловой – один черт разберет) маттиолы, всё сжималась и разжималась у него в ладони. Ожидая Ясмин у подъезда, он впервые за долгое время испытал казавшуюся позабытой нервозность.

Под мелодичный писк двери вышла Ясмин и тут же приметила неладное. Она смотрела на Алихана, словно выискивала симптомы какой-нибудь серьезной болезни. Но, заметив цветы, переменилась в лице. То ли плакать собралась, то ли смеяться. За всё это время, что они провели вместе, Алихан так и не застал ее смеющейся – наверное, та напросто избегала случая. Однако Ясмин не сделала ни того, ни другого, приняла букет и мягко улыбнулась.

Алихан поднял ладони на уровень лица и продемонстрировал Ясмин все свои десять пальцев и их потрясающую физиологию в буквах:

«Давай сходим на квиз?».

Ясмин от удивления склонила голову набок. Может, Алихан всё перепутал и показал несусветную чушь? На секунду стало так тихо, что можно было услышать, как в букете распускаются бутоны. Ясмин тоже подняла свободную ладонь и резво ответила, но, осознав, что он не понял и половины, повторила реплику в разы медленнее:

«На квиз? С тобой? А меня не засмеют?».

* * *

Заведение, в котором проходила викторина, было битком забито любителями интеллектуальной конкуренции. Контингент (почти всегда без исключений) – связавшие себя узами брака мужчины и женщины за тридцать, чей мозг равносильно работал и в аврал, и в выходной. Они готовы бороться даже за приз в размере тридцатипроцентной скидки на посещение следующей игры.

Администратор провел их, Алихана и прижимавшую к себе букет Ясмин к столику на двоих. Алихан поставил свой стул рядом с Ясминовым так, чтобы они сидели рядом друг с другом. Перед началом игры в центр зала вышел ведущий, ознакомил гостей с правилами и перевел всеобщее внимание на размещенные по залу мониторы. Приложение запустили, и наперебой поднялись задорные выкрики: "Ал?а!" и "За победой".

Заполняя бланк, Ясмин ответила на первые два вопроса, но откровенно застряла на третьем: «Как называется ведущий цирка?». Алихан бережно вынул из её хватки ручку, как хирург вынимает осколки из раны, и внёс «Шпрехшталмейстер».

Все последующие вопросы, как лошади на скачках, неслись один за другим. Но к удивлению Ясмин Алихан с ловкостью жокея записывал ответы. На экране всплыло «Каким словом называли в древние времена водяные часы?», а в пустом бланке уже оказалось «Клепсидра». На столе появились бокал с пивом, коктейль с ромом, кальмары в кляре и ваза с водой для букета. Ясмин не без изумления следила за ним. Наверное, со стороны Алихан выглядел как робот, который упаковывает товары на заводе.

Когда третий раунд подходил к концу, а Алихан автоматически генерировал ответы, он задумался о том, что собирался без дрожи в сердце вступить в неизвестный доселе мир Ясмин и стать его частью. Частью, что уже невозможно будет выдернуть обратно. Голова его была холодна, как застывшая зимой река, а сердце пылало, как лесной пожар.

«Как ты смог ответить на все вопросы?» – спросила она, когда заполненный бланк уже унесли.

«Я программировал им этот квиз» – со слегка виноватой улыбкой прожестикулировал Алихан. Как хорошо, что никто не мог их понять.

Вдруг Ясмин громко рассмеялась и в порыве смеха произнесла:

– А я-то подумала.

Прозвучало это подстать Ясмин – необычно, как будто с акцентом, но она не смутилась, лишь сильнее рассмеявшись. И тут Алихан абсолютно ясно осознал, чьей именно опорой и защитой он должен быть.

ЩЕНЯЧИЙ ВЗГЛЯД

Диана, молодая работница городской библиотеки, влюбилась стихийно, буйно, безудержно в возрасте двадцати семи лет. До этого она никогда не испытывала подобных чувств, даже особых половых влечений. Несомненно, она вступала в контакты самого разного характера, и не единожды, но исключительно ради интереса: чтобы узнать, посмотреть, что же прячется за ширмой тайн и перешёптываний, но всегда уходила разочарованной. С парнями ей везло так же часто, как сменялись сезоны в году (грех было жаловаться). В основном, они всегда были чуть старше и нередко уже состояли в отношениях. Она понимала: это всё не для неё. Романтическая натура в ней медленно заворачивалась в полупрозрачный кокон из нереализовавшихся желаний и внутренних страстей и медленно гасла в памяти, как ненужные номера телефонов и малозначительные даты.

У Дианы была лишь одна взаимная и пылкая страсть с чтением. Особенно любимы были Хемингуэй и Маркес. Пока искра, скромно зовущаяся любовью, не загорелась где-то в глубине.

Она влюбилась в возрасте двадцати семи лет, но все, как и стоило того ожидать с личностями наподобие Дианы, было далеко непросто, ведь влюбилась она в мужчину на двенадцать лет старше и к тому же в женатого.

Кирилла Диана встретила многим позже.

Эта история имела бы право стать отдельным романом, располагай я информацией, но, увы, знаю не больше вашего. Есть лишь совсем немногое, что я понял из их разговоров.

Карим был эталоном мужской зрелости, нашедшей олицетворение в волевых чертах лица и непоколебимом стане, но Диану, разумеется, привлекло не это. Карим излучал энергию покровительства, мудрости и всего того, что Диана не замечала в своих сверстниках, но очень искала. И лишь когда Карим самостоятельно разбудил в ней жителя внутреннего кокона, тот наконец сорвался, как срывается с борта самолёта парашютист в глубину синевы.

И улыбался он некой… завершённой улыбкой, прежде не виданной Дианой ни у кого больше. Познакомились они на свадьбе старшей сестры. Диана без зазрения совести опустошала фуршет, и кто-то это (то ли дядюшка, то ли тетушка, я так и не понял) подметил. Карим, ждавший на то возможности, встрял в диалог:

– Вы знали, что Хемингуэй украл из бара писсуар?

Безусловно, Диана знала, но никто никогда не говорил со столь нескрываемым интересом о том, что так интересно было ей. Просто, легко и с этой завершённой улыбкой на лице. Диане думалось, что она впервые в жизни дышит и чувствует вкусы – вот на что это было похоже. С того момента Диана знала точно: она влюблена, как школьницы влюбляются в своих кумиров, а писатели – в своих самых чувственных и тонких героинь. Она влюблена навсегда. Это любовь особая: непоколебимая. Только она не знала еще того, что я готов вам поведать.

Диана была готова любить так, что хоть на край света с пригоршней монет в кармане, упаковкой жвачки и пластырей; чтобы без имени и прошлого. Но Карим не собирался уходить к любовнице. И тогда пришлось уйти Диане. Разумеется, она могла жить на содержании. Могла, но не стала. Мысль, что она ушла оттуда, где ее просили остаться, от того, с кем она бы и сама хотела прожить всю свою жизнь, напоминала о себе с блестящим превосходством, и вот сегодня отчего-то сильнее обычного.

Диана Кирилла не то, что не любила, нет. Так сказать будет неправильно. Кирилл был чуток, аккуратен, хоть и прямолинеен, он напоминал собой Карима: своей манерой держаться в обществе, зажимать карандаш, пока составляет чертежи, и считаться с приоритетами Дианы, но он им не был. И стоило ей это вспомнить, как она закрывалась в своей рванном коконе и не желала выходить обратно.

– Доброе утро, – поприветствовал её Кирилл на кухне, словно они давно не виделись. Иногда это было даже мило. – Ты сегодня рано.

– Не спалось, – та быстро расправилась с чаем и уже безразлично раскачивалась на деревянном стуле.

– Знаешь, я перед сном прочёл интересную штуку, – как ни в чем не бывало продолжил Кирилл. – Ты можешь почувствовать на языке все, о чем подумаешь. Вот представь какой по фактуре ворс ковра на языке, – он заметно поводил языком во рту. – Это очень странно… или разбитое стекло. Мозг человека может представить, как облизывает все, что угодно в этом мире. Удивительно.

Кирилл к тому же в свою очередь был человеком свободным и своевольным, именно это его отличало от Карима – он жил вдали от семьи, пил каждую субботу в пабе «Бочка» светлое разливное с чесночными брускеттами и особо не заводил друзей, а если и заводил, то оставался недоверчив. Он часто крутил интрижки в школе, и с чем большим провалом заканчивалась предыдущая, с тем большим запалом он начинал последующую и еще чаще получал отказы. Он умел драться – отец учил по-пьяни, и иногда ему приходилось решать конфликты кулаками. Диана лишь водила из стороны в сторону головой, вытирая кровь с рассеченных губ и бровей.

– Есть будешь? – спросил Кирилл, подавляя зевок.