Золотые дети. Борьба

Я стиснула челюсти, стоило ей упомянуть моих родных.

Нет-нет-нет… кто угодно, но ее рот, не имеет права даже произносить о них что-то вслух.

– И много ты знаешь, что случилось с моей семьей? – процедила я.

Милина откинулась на спинку кресла, внимательно изучая мое лицо.

Ох, надеюсь, что мое безумие не выскочит на нее, как черт из табакерки.

– Трэвор сказал, что они погибли по вине Кошера.

Из моего рта вырвался резкий выдох.

Так, Трэвор обсуждает смерть моих родных с ней? Какого дьявола? Кто давал ему права, говорить с ней о них? Кто, мать твою, он такой, чтобы это делать?!

– Эй, ты в порядке? – уж не знаю, испугалась ли она по-настоящему или опять притворно, но я понимала, что гул, который поднимался в моей груди из-за гнева, уже не остановить. Он вибрировал в каждой клеточке, желая выпустить свои когти и вонзить их в рыжую сучку. Шило зашевелился под тканью. Черт… – Кристалл? – ее взгляд метнулся на мою руку. Прекрасно. – Что с тобой происходит?

Я поднялась, едва сдерживая порыв, набросится на нее.

– Не смей. – Это все, что я могла сказать, чуть ли не давясь тяжелым сгустком в горле.

Я выскочила на улицу, желая скрыться ото всего и надолго. Крутясь по сторонам, я не представляла, куда мне идти. Мне нужно было место, где я высвобожу энергию и успокоюсь.

Мой взгляд остановился на дороге, которой я ходила каждый божий день…

Я пойду туда, где дам волю боли.

Рванув по дороге, я бежала, набирая скорость. Не оглядываясь, не видя ничего перед глазами, прорываясь сквозь ревущее безумие и голоса, разъедающие мою голову.

Я неслась, не задумываясь, о том, что подумает обо мне Милина и о чем она догадается.

В данный момент, мне было глубоко плевать на ее проницательность.

Больше недели я жила в доме Трэвора, но до сих пор хранила ключи от дома. Не знаю, зачем… но, наверное, это было некое напоминание того, что я сделала.

Открыв дверь ключом, я заперла ее и бросив сумку, сделала шаг вперед.

Впервые за эти дни, я вошла в дом, в котором больше никого не осталось.

Зажмурившись, я рухнула на колени и закричала во все горло, так что стены задрожали. Незажженный свет, замигал, а вибрация моего голоса, просочилась в воздух и теперь, он трещал от энергии. Мебель скрипела, а чашки и блюдца, которые когда-то мама бережно расставляла, подскакивали, соскальзывая с полок и падали на пол, разбиваясь на осколки. Один за другим, посуда рушилась, как мое внутреннее Я. Расколотая на сотни осколков, я терялась в крике и безумии.

Мне хотелось биться головой об стену, чтобы только заглушить нахлынувшие, болезненные воспоминания. Меня словно били палками, и каждый удар, отзывался чудовищной агонией тоски и горя.

Повалившись на пол, я перекатилась на спину и вцепилась в свои волос

Я плакала и кричала по тем, кого любила и кого не смогла спасти.

Так больно… Боже, это было так больно.

Как же я ненавидела себя за то, что сделала. Я ненавидела Милину за то, что она вновь напомнила мне об этом. Трэвор старался уберечь меня от дурных мыслей. Никто из четверки не заикался о случившемся… а она… она только одним упоминанием, сдирает с меня шкуру и выворачивает кишки наизнанку.

Лампочки на потолке вспыхнули и стекла, градом посыпались на меня. Но, эта боль, была ничем.

– Простите меня… – прохрипела я, не узнав своего голоса. – Простите…

Переведя весь свой вес на колени, я не твердо поднялась на ноги и пошатываясь, пошла к лестнице. Глаза застилали слезы и красно-черные оттенки. О, Боже… я смотрела на стены дома, и мне казалось, что повсюду кровь и выжженные пятна.

Спустя какое-то время, мне удалось подняться наверх и я остановилась перед дверью родителей.

Я боялась войти внутрь, больше, чем войти в дом.

Я боялась почувствовать запах духов мамы и увидеть пижаму папы, потому что он оставлял ее на стуле, вместо того, чтобы убрать в шкаф, а мама вечно ругалась.

Очередной приступ слез, граничащий с истерикой, отшвырнул меня от спальни, припечатав к двери, за которой была комната Шина.

Нет-нет-нет… я не выдержу.

Стиснув челюсти, сдерживая крик, я толкнула дверь в свою комнату.

Боже… она всегда была моей.

Боже… у меня свело горло от спазма, потому что в каждой черточке на обоях, я видела маму и папу. Шагнув к шкафу, я сглотнула и открыла его. Пусто… только одинокие вешалки.

Мое сердце разрывалось. Ноги подкашивались, не желая держать собственный вес, и я повалилась на кровать, рыдая. Между всхлипами, я улавливала аромат кондиционера, который так нравился маме.

За что?!

Я не могу… не могу больше так.

Не могу больше жить с мыслями.

Моя голова раскалывалась. Чужие слова гремели под черепом, перемешиваясь с моими собственными.

Шило, казалось, чувствуя мои эмоции, шипел, пытаясь вырваться из-под кофты. Я резко села, стаскивая с себя тряпку и ударила змею по морде. Я била его, хотя ощущала, как мое лицо горит, и не только от слез. Шлепки нисколько не встряхивали мой пошатнувшийся рассудок.

– Я проклинаю тебя, Кошер. Гореть тебе вечно в аду. Пусть ты и мертв, но ты будешь страдать в сто раз больше, чем я. Ты будешь страдать, – последнее, я прорыдала, понимая, что это не поможет. Слова не имеют силы, если только они не материальны.

А потом, я услышала удары в дверь, за ним последовал крик Трэвора, но уже в моей голове. Он просил меня, открыть ему.

Я покачала головой. Нет… не могу… не хочу… не желаю.

Удары стихли, но ненадолго.

Вскоре, показался Трэвор из окна моей комнаты. Он дернул ручку окна, и когда она не поддалась, то разбил его кулаком. Осколки посыпались на пол и застонала от отчаяния.

Мой дом рушится, как и я…

Забравшись в комнату, он осторожно подходил ко мне, выставив руки в примирении.