Загадка иммунитета. Механизм развития аутоиммунных заболеваний и доступные способы остановить этот процесс

Мне больше нечего было сказать. Мы были детьми, а смерть казалась такой взрослой.

Я никогда не думала, что она может умереть от своей болезни. Мне казалось, что мы будем вместе всегда и останемся семьей. Я воображала сценарии будущего и проигрывала их в уме, представляя проблемы, которые придется решать. Вдруг разразится еще одна мировая война? Как мама спасется, если она не может ходить? Я даже не думала о смерти до того момента, пока мы с папой не сели в машину и не поехали из больницы домой.

– Как думаешь, мама умрет? – спросила я.

– Да, – ответил папа.

Он не плакал, по крайней мере, при мне. Позже двоюродная сестра сказала, что в тот день видела его слезы.

СМЕРТЬ РОДИТЕЛЯ НАВСЕГДА ЗАПЕЧАТЛЕВАЕТСЯ В ПАМЯТИ. В ТОТ ДЕНЬ В БОЛЬНИЦЕ ВСЕ ЗНАЛИ, ЧТО ЭТО КОНЕЦ, НО НИКТО НЕ СКАЗАЛ ТРИНАДЦАТИЛЕТНЕЙ МНЕ, ЧТО МАМА УЙДЕТ НАВСЕГДА.

Мы вошли в дом. «Мама уже никогда сюда не вернется», – подумала я.

Я никогда не чувствовала себя дома счастливой. Любой, кто когда-либо жил с человеком, страдающим тяжелой продолжительной болезнью, знает, что вокруг него создается особая атмосфера: аура горя окружает всех. Я замечала, насколько более расслабленной становлюсь в гостях у друзей. У них дома все было так, как должно быть. Наш дом, казалось, всегда находился в тени. Иногда у меня возникало ощущение, что я вхожу в чужой дом. Теперь тени не было – мама умирала. Я испытала облегчение.

– Я куплю нам поесть, – сказал отец.

Это была наша традиция: всегда, когда мама была в больнице, мы покупали рыбу с картошкой в киоске. Для меня это символизировало отдых от болезни и дом без тени.

* * *

В 09:00 на следующий день зазвонил телефон.

Она умерла.

Я шла по больничному коридору рядом с папой. Он приходил туда на работу каждый день, но то утро отличалось от остальных. «Наверное, у него странные ощущения», – подумала я. Он всегда был таким сдержанным.

Мы не бежали по коридору, драмы не было. Можно было подумать, что это совершенно обычный день. Я никогда раньше не видела мертвое тело и немного боялась. Папино молчание не придавало мне уверенности.

В субботу утром в больнице всегда тихо. Медсестра, проходя мимо нас, сочувственно кивнула. Мы подошли к двери в палату, где царила смерть. Папа медленно открыл ее и вошел.

Я сначала заглянула внутрь и только потом неуверенно последовала за ним.

Мамины глаза были закрыты, а рот широко открыт, словно она все еще пыталась дышать. Она не выглядела мертвой. Может, врачи ошиблись? Я услышала звуки внутри ее тела.

– Да, она умерла, – сказал папа. – Звуки – это нормальное явление.

Мамы больше не было…

– Посмотри, какими мягкими стали ее руки, – сказал папа, гладя и сжимая ее пальцы.

Он был прав, а я подумала, что это приятное замечание: боль ушла. Папа склонился и прикоснулся к ее щеке. «Я позабочусь об Аните», – сказал он.

Я задумалась о том, что будет дальше. У нас никогда не было нормальной жизни. Мы всегда отличались от других семей тем, что наши повседневные дела были сосредоточены вокруг мамы. Я вспомнила, как часто мне приходилось спать возле нее. Теперь все закончилось…

* * *

Через несколько дней в нашей освещенной солнцем гостиной стоял открытый гроб. На маме было красивое розовое сари, одно из ее любимых. Из-за румян и помады она выглядела странно, но симпатично. Я посмотрела на свои новые черные туфли на небольших каблуках. Впервые в жизни я почувствовала себя взрослой.

В доме было много наших индийских друзей и несколько коллег отца. Было приятно чувствовать тепло людей и их поддержку. Комната была наполнена тихими голосами и состраданием. Это незнакомая атмосфера для семьи, изолированной болезнью. Я не могла скорбеть, потому что горевала все последние годы. Вместо этого я испытывала чувство огромного облегчения, понимая, что ни мама, ни мы больше не будем страдать. Я не могла найти себе места, стараясь оставаться на заднем плане. Стоять в большой группе скорбящих людей для меня было неестественно, поскольку я уже смотрела вперед и готовилась начать новую главу своей жизни, свободную от болезней.

ПОСЛЕ СМЕРТИ МАМЫ Я РЕШИЛА, ЧТО РАЗГАДАЮ ТАЙНУ ИММУННОЙ СИСТЕМЫ. Я СТАНУ ИССЛЕДОВАТЕЛЕМ.

Когда выдалась тихая минута, я подошла к книжному шкафу в коридоре. В полном одиночестве (возможно, только мама наблюдала за мной) я взяла том «Британской энциклопедии» на букву «Р», его коричневая обложка пахла кожей. Я села, открыла книгу и листала страницы, пока не нашла статью «ревматоидный артрит». А потом начала читать.

Пока мои глаза бегали по словам, меня посетило чувство осмысленности. Суставы, боль, гены, воспаление, Т-лимфоциты – все это существовало внутри мамы: целый неизвестный мне мир. Почему это произошло? Вопросы, на которые я не знала ответов, породили новые мысли, и они, как ни странно, сделали меня ближе к маме. Я слышала приглушенные голоса, но не вслушивалась в них. Я была в своем мире.

Я впервые ощутила вкус открытия. Я часто мысленно возвращаюсь к тому моменту, поскольку он положил начало моему путешествию к разгадкам тайн иммунной системы. Тогда я решила, что стану исследователем. На все вопросы должны быть ответы, просто нужно искать в нужном месте.

* * *

Первые годы после маминой смерти были хаотической смесью подростковых бунтов и беспорядков. Я выплескивала все свои чувства. Это была сверхкомпенсация за детство в изоляции. Я превратилась из отличницы в бунтарку, которая училась на тройки и двойки, но в какой-то момент поводы для бунтов закончились. Я ушла из дома в семнадцать, вернулась к учебе и в итоге оказалась в газетах как одна из лучших учениц Великобритании.

Я поставила перед собой цель поступить в медицинскую школу, где стала одержима иммунной системой, защитой организма. Меня интересовали те самые клетки, которые украли жизнь моей матери.

2

Хозяин и ключ

Неспособность тела узнавать себя и его способность относиться к себе как к врагу кажутся одновременно зловещими и причудливыми.

    Уорик Андерсон и Йен Р. Маккей, «Нетолерантные тела», 2014

– Ты еще от нас не устала? – засмеялся Роджер Бакнелл при виде меня.

Опытного врача больше не удивляло, что я постоянно прихожу в ревматологическое отделение Королевской больницы Ливерпульского университета. В коридоре врачи торопливо проходили мимо меня, спеша к пациентам с распухшими пальцами, негнущимися спинами и гримасами боли на лице. Звуковые сигналы пейджеров сопровождали скрип обуви о линолеум. В этой больнице моя мама работала 23 года назад.

– Устала от вас? Нет! Здесь мое место.

Большинство студентов хотели набраться опыта в максимальном количестве областей: неврология, кардиология, гастроэнтерология и т. д. Меня же интересовала только одна область. В энциклопедии, которую я читала в день маминых похорон, было сказано, что ревматоидный артрит – это ревматологическое заболевание. Именно поэтому я предпочла для изучения ревматологию, причем не единожды, а всякий раз, когда была возможность выбора.

Ревматолог работает с заболеваниями, которые поражают мышцы, суставы и сухожилия, вызывая их воспаление и разрушение. Многие пациенты с аутоиммунными заболеваниями в итоге оказываются в ревматологическом отделении. Доктор Бакнелл работал там уже много лет и видел все, что только можно увидеть. Этот хорошо одетый человек поддерживал зрительный контакт при разговоре и, хоть и не относился к людям, которые постоянно улыбаются, имел очень хорошее (и очень британское) чувство юмора.

Каждый день он приходил на работу к 08:00 и вел прием пациентов в быстром темпе. Книги, научные статьи и различные документы лежали в его кабинете стопками высотой с небоскребы. Это был настоящий Манхэттен из бумаги. Доктор Бакнелл любил ревматологию, и его, вероятно, заинтересовала целеустремленная студентка, которая все время возвращалась, чтобы поработать с ним. У нас сложились тесные рабочие отношения, и со временем они переросли в дружбу.

Я быстро поняла, что могу спросить доктора Бакнелла о чем угодно. Если он не знал ответа на мой вопрос, всегда пытался найти человека, который мог помочь. К сожалению, ему это не всегда удавалось. Поскольку я неоднократно спрашивала, что происходит с иммунной системой при ревматоидном артрите, Бакнелл позвонил одному из своих коллег, профессору иммунологии. Он описал меня как талантливую студентку, и я была удостоена чести прийти в кабинет к уважаемому профессору и задать ему несколько вопросов. Это было начало моего обучения, нам еще не успели прочитать ни одной лекции по иммунологии.

Профессор пригласил меня в свой кабинет. Я села на стул перед его столом. Он посмотрел на меня, ясно давая понять, что именно я должна начать разговор.

– Не могли бы вы рассказать мне о тета-клетках? – спросила я, сжимая в руке ручку, чтобы делать записи. На его лице появилась гримаса боли, которую я никогда не забуду. Дело в том, что в иммунной системе нет тета-клеток. Я неправильно поняла статью, которую прочитала, и задала глупый вопрос.

– Вы имеете в виду Т-клетки? – со вздохом спросил профессор. Поерзав на стуле, я неуверенно кивнула. Вскоре он нашел предлог, чтобы выпроводить меня из кабинета. У него не было желания тратить свое драгоценное время на бездарных студентов.

Это был неприятный для меня опыт. Во многом это было связано с тем, что доктор Бакнелл организовал встречу и так высоко отозвался обо мне. В британском медицинском мире к профессорам относятся с величайшим уважением. Студентов видят, но редко слышат. Возможность встретиться с профессором ради частного урока была уникальной, поэтому мне было вдвойне стыдно допустить столь глупую ошибку.

* * *

Студенты часто сопровождали профессоров во время обходов. Они окружали постель каждого пациента и наблюдали, как работает профессор. В Англии врачи всегда хорошо одеты: мужчины носят рубашку и галстук, а женщины – красивые брюки и туфли на каблуках. Некоторые профессора были известны своей строгостью. Среди студентов ходила история о парне, который не успел побриться утром. Во время обхода, когда студенты собрались вокруг постели пациента, профессор в ужасе посмотрел на неопрятного студента, достал монету из кармана и кинул ее бедолаге со словами: «Купите себе бритвенный станок!»