Шишел-мышел

Наконец чай выпит, мы снова обнимаемся с дядей Саном и идём домой.

– Зажарились? – спрашивает тётя Дуня. – Идите, буде, на реку, освежитесь.

– Ура! – скачем мы.

– Только смотрите, одёжу не уделайте, – наставляет нас тётя Дуня.

– Не уделаем, – обещаем мы и сворачиваем к нашей запруде.

Вдоль реки местами растёт камыш, над водой шныряют стрекозы с блестящими крыльями. Вода чистая, прозрачная, видно, как у берега плавают пескарики да пиявки.

Мы забегаем на мостик, раздеваемся, аккуратно складываем одежду, чтобы не уделать её брызгами, и прыгаем в воду.

Река в запруде нам по горло, неглубокая. Как же хорошо! Вода хоть и тёплая, но в ней гораздо лучше, чем в кофте. Мы с головой ныряем, барахтаемся.

Затем, забравшись на мостик, начинаем осматривать себя: то тут, то там прицепились пиявки. По очереди отцепляем их друг от друга и бросаем обратно в реку. Мы знаем, что эти червяки хоть и противные, но полезные, ими даже лечат.

Оторвав пиявок, садимся на край мостика, свешиваем ноги и ботаем ими по воде – «шлёп, шлёп». Пескарей это пугает, а пиявкам, наоборот, нравится. Они плавают в воде чёрные, тоненькие. Я беру длинный прут, поддеваю им одну пиявку и вынимаю из воды. На воздухе она сразу скукоживается, собирается и становится толстенькая.

– Фу, – морщится Олюнчик.

– Давайте играть, к кому больше пиявок пристанет? – предлагает Лидяня. – Раз!

И мы начинаем ботать ногами сильнее. Пиявки любят движение, они подплывают и присасываются к ногам.

Лидяня считает до десяти, и мы вынимаем ноги. Пересчитываем пиявок: у Олюнчика две, у нас с Лидяней по одной.

В траве у мостика нами припрятана пустая консервная банка. Я зачерпываю ей воду из реки, мы выпускаем в неё наших четырёх пиявок и несём домой.

– Тётьду—у—уня, – зовём её с крыльца. – Мы тебя сейчас лечить будем!

Тётя Дуня смотрит в нашу банку и говорит:

– Эх, лекари! Я-то здорова, а червяки ваши сопреют на солнце. Помучили их и буде. Несите их обратно в реку, а то помрут.

Странница

Почти каждое утро мы ходили на овраг за земляникой.

Лето стояло жаркое, и склон оврага весь был усыпан красными спелыми горошинами. И сколько бы мы их ни собирали, каждый день созревали новые ягоды.

Сбор земляники начинался с того, что мы громко пели, вышагивая по стоптанной траве, и шумно аккомпанировали себе жестяными кружками. Кому-то могло показаться, что мы ими гремели, но, поверьте, это было не так. Мы исполняли громкую и звонкую жестяную музыку. Мы даже подумывали организовать концерт.

– На станции одной обыкновенной! – начинала я.

– Сидел военный и пил нарзан! – подхватывала Лидяня.

– Сидел он с клаю, всем напевая! – подпевала во всю силу Олюнчик.

А потом хором во всё горло:

– И напевал он: «Нарцер ерцер варцер тутцер трипетурцер шишка с перцем прямо в сердце гопца рица гопца рицаца!»

«Бамс-бамс!» – звенели кружки.

Так, распевая блатные песни (не очень-то мы и понимали, что это такое), мы подходили к оврагу.

По всему оврагу, склонив над ним свои ветки, росли плакучие берёзы. Каждая из нас выбирала ветку подлиннее, оттягивала её на себя, пятилась назад, а потом с разбегу с воплем прыгала через овраг. В самой дальней точке полёта мы разжимали руки, ветка возвращалась на своё место, а мы падали вниз.

Падая, мы представляли, что травинки под нами – это деревья, насекомые – это жители, комья земли – горы… Мы летели, а под нами был целый мир, который мы представляли маленьким. От этого становилось ещё страшнее, так как крохотный размер воображаемого мира по ощущениям увеличивал само расстояние полёта. Бухнувшись на попы, мы осматривали нанесённый нами ущерб: кто сколько травы помял и раздавил ли кто-то из нас муравья.

Потом мы летели через овраг, соревнуясь, кто прыгнет дальше. Обычно побеждала Лидяня – она была старше и сильнее нас с Олюнчиком. Но когда Олюнчик начинала хныкать, у Лидяни почему-то вдруг пропадали силы, и она никак не могла выиграть. Подозреваю, что она мухлевала.

Развеселившись окончательно, мы наконец-то брались за землянику.

В то утро мы тоже гуляли по оврагу и не знали, что у нас в доме появился гость. Гости были редким явлением.

Тётя Дуня была верующей и набожной. Странницы, которые пешком шли на богомолье через нашу деревню, иногда останавливались у неё отдохнуть. Они подолгу общались с тётей Дуней, некоторые оставались на ночь, а потом шли дальше к святым местам.

Ну так вот…

Пришли мы домой, а тётя Дуня – в огороде.

– Чем бы этаким заняться… – задумчиво говорю я.

– Давайте в прятки играть, – предлагает Лидяня. – Я буду прятаться, а вы меня ищите.

– Только чул в сенях не плятаться, там темно! – вводит правило Олюнчик.

Мы с Олюнчиком встаём в дальний угол, закрываем глаза и уши – всё по-честному – и громко считаем: «Раз, два, три…».

Лидяня тем временем, хихикая, на цыпочках пробегает через сени и прячется за мешками с мукой.

Досчитав до десяти, мы разворачиваемся и начинаем искать.

Я первым делом лезу на печку и сверху осматриваю всю избу.

– Галка, ну сто?

– Её тут нет, – кричу я. – Она за мешками, наверное!

Лидяня, конечно, слышит нас и решает перепрятаться, пока я слажу с печки. Она забегает в сени, задевает большой сундук (бум) и оп – будит странницу, спящую на нём.

Странница приподнимается на локте и говорит:

– Ты устала, девочка? Хочешь полежать?

Лидяня от неожиданности растерялась и отвечает: