Письмо звездному мальчику

– Ну ничего себе: «рос красивым ребенком, но был изуродован следами от оспы»!

– А как тебе «из-за искривленного позвоночника выглядел худым и болезненным»? – подхватила я.

– Тут-то все как раз в тему, – хмыкнула Юлька.

Я хотела было возмутиться, но она снова повернулась к экрану:

– Ладно, почитаем, что про остальных пишут.

Другие персонажи не разочаровали – мы с удовлетворением убедились, что Дюма почти не погрешил против истории. Только Ла Молю, оказывается, на момент знакомства с Марго было сорок четыре, а ей двадцать.

– Ничего себе персонажик у Теркина! – ехидно прокомментировала Юлька.

– У Дюма, – поправила я. – И правильно сделал, молодец. Ну сама посуди – какой интерес, если возлюбленный королевы был бы таким стариканом?

– И правда, – согласилась она. – Нам действительно не было бы никакого интереса!

– Представляешь, – вдруг задумалась я. – Для нас это сказки какие-то, а ведь люди так и жили.

– Ну и что? – не поняла Юлька.

– Все эти заговоры, отравленные перчатки и тому подобное – это было в реальности, представляешь?

– Это было в реальности у знати, – возразила она. – А все остальные жили в трущобах и бедствовали. Так что не завидуй.

Вот уж чего-чего, а зависти у меня точно не было. Но объяснять это Юльке почему-то не захотелось.

И мы сходили на следующий спектакль. Потом еще на один. Потом еще…

После нескольких культпоходов мы стали замечать знакомые лица в зале: нам регулярно попадались на глаза одни и те же девчонки, а также затесавшийся в их компанию странноватый парень. Они тоже начали коситься на нас с явными признаками узнавания, но мы завязывать дружбу со штатными фанатами не спешили. А им, наверное, и без нас было неплохо.

Особенно обращала на себя внимание девица с длинными кудрявыми волосами, все время сидевшая в первом ряду в первом кресле от центрального прохода, изредка уступая свое козырное место странноватому парню.

– Дети кого-то из театральных работников? – предположила Юлька.

– Что, все? – усомнилась я.

– Ну или дети…эээ… еще кого-нибудь…

– Ага, – подхватила я. – Поголовно театральные фанаты. Которым бронируют центральные места в первом ряду.

Кудрявая на каждый спектакль приносила букеты, но разобраться в ее симпатиях было сложновато. Цветы вручались хаотично, без всякой логики – то Горину, то Теркину, а то вообще Стелле Ладис – так экзотично звали исполнительницу роли Маргариты. У которой, кстати, тоже имелся штатный поклонник.

Этот высокий симпатичный парень с романтичной шевелюрой до плеч не общался ни с кем из фанатов, просто приходил на каждый спектакль с огромным букетом роз – всегда разного цвета. Стелла принимала их с очаровательной улыбкой.

Еще наблюдалась довольно страшненькая девица, постоянно отиравшаяся возле сцены и дарившая Теркину огромные букеты: то гвоздик, то лилий, то роз. Однажды она даже вручила ему вместе с цветами какой-то сверток.

– Что она ему подарила? – заволновалась Юлька.

– Я не видела, – отозвалась я. – Пакетик какой-то или коробочку.

– Вот до чего глупые девицы докатились, – посетовала она.

– Да ладно, зато хотя бы все понятно – фанатка Теркина, – возразила я. – А вот что касается кудрявой…

– Кто же ей-то нравится? – задумалась Юлька. – Вроде Горину она чаще дарит….

– Да не чаще, чем остальным.

– И что она все к ним лезет? – никак не успокаивалась она. – Знакомая, что ли?

– Да какая разница, Юль. Мы-то к ним лезть не собираемся. И цветов дарить тоже.

– Да уж, – энергично кивнула она. – Никаких цветов. Не заслужили.

Но кудрявая, видимо, придерживалась противоположного мнения, продолжая таскать букеты, причем не какие-нибудь завалящие кустовые хризантемы или гвоздики, которыми изредка одаривали Ла Моля с Коконасом другие девчонки, а розы или лилии. Актеры брали ее цветы с дежурными вежливыми улыбками, и наблюдать за этим очень скоро стало не очень интересно.

Однажды мы не спеша вышли из театра и в честь хорошей погоды решили не нырять сразу в метро, а пройтись по улице до следующей станции. Когда мы вывернули из-за угла театра, мимо пронеслось смутно знакомое существо в куртке с низко надвинутым на глаза капюшоном. Я притормозила и оглянулась.

– Юль, – спросила я ничего не заметившую подругу, – это Теркин был?

– Что? – запоздало завертела головой она. – Где?

– Парень сейчас к метро пробежал, вроде похож.

– Да нет, – с сомнением протянула она. – Не может быть. Мы только вышли, а он, значит, уже успел костюм снять и грим смыть?

– Мы еще в очереди в гардероб стояли, – напомнила я.

– Все равно! – не верила Юлька.

С тех пор мы взяли за правило ходить до следующей станции метро пешком. Оказалось, я была права – нам периодически попадался навстречу кто-нибудь из актеров, на которых мы старались не таращиться слишком уж пристально. Как им удается так быстро покидать театр после спектакля, оставалось для нас загадкой.

Стоял март, но было уже совсем тепло. Мы пошли от метро до дома пешком, хотя автобусы, по закону подлости, обгоняли нас один за другим – а когда надо, ни за что не дождешься!

– Эх, хорошо, тепло! – Юлька подняла голову и блаженно зажмурилась.

– А что хорошего-то, – проворчала я.

– Ну… весна! Ты не любишь весну?

– Неа.

– Да ты что? – искренне изумилась она. – Первый раз встречаю человека, который весну не любит!

– А как же Пушкин? – с пафосом осведомилась я. – «Весны я не люблю – весной я болен»…

– Так то Пушкин.