Неведомый
Боги молчали. Звезды печально глядели на нее, и Рунд едва удержалась от того, чтобы зареветь в голос. Она давно уже не плакала – думала, ее иссушили имперцы. Она ошибалась. Одна за другой теплые капли катились по щекам, и Рунд раздраженно мотнула головой.
– Эта ночь станет первой, – провозгласил Мушка. Шаман смотрелся жалко и смешно в своих тряпках, когда шел сюда, но сейчас, в трансе, казался совершенно другим человеком. Пахло горечью. Рунд скривилась и помотала головой – наверняка мужики сожгли в костре дурман-траву, пока она дремала. И, надышавшись тем же дымом, Рунд теперь бредила наяву. – Первая печать.
Она собиралась снова закрыть глаз и попытаться уснуть под идиотское бормотание дикарей, как вдруг одна из звезд, сорвавшись с места, понеслась к земле.
«Всего лишь звездопад».
Имперцы говорили, что так плачет Слепой бог. Но в землях Шегеша ему не было места. Так кто же мог лить слезы здесь, на краю света?
– Вот бы они поторопились, – пожаловался Горик, – уж больно есть хочется.
Рунд тоже не отказалась бы от похлебки, пусть даже та будет вонять потными ногами. Каменный идол напротив укоризненно свел брови к переносице. «Легко тебе – ты же мертв. А я живая», – подумала Рунд.
– Что с ней? – Петра приподнялся, и Рунд с удивлением поняла, что они теперь смотрят не на Мушку – на нее. Горик замер, настороженно разглядывая ее из-под кустистых бровей. – Она башку себе разбила? Вся морда в крови.
Одновременно с этим Мушка издал громкий вопль, больше похожий на вскрик раненого животного, и Горик с Петрой повернулись к нему. Рунд открыла рот, чтобы сказать какую-нибудь гадость, но челюсть ее отвисла и не пожелала шевелиться – будто кто-то налил между зубов расплавленный свинец. Язык перестал двигаться, и Рунд, замычав, дернулась, желая освободить от пут хотя бы одну руку.
«Не сегодня, девочка».
Невидимый кулак ударил под дых и вышиб из нее весь воздух. Кишки скрутились в спазмах, и вместо слов изо рта полилась кровь. Крупные темные капли расползлись по рубашке, растеклись по камню. В носу засвербело, и оттуда тоже потекла теплая солоноватая влага. Рунд запрокинула голову – небо равнодушно посмотрело на нее в ответ. Только вместо далеких звезд Рунд видела тысячи глаз, принадлежавших одному существу. Они с любопытством взирали на нее, а после закружились, замельтешили, размножились.
И затянули ее в свой круговорот.
У Рунд больше не было тела, но она могла видеть, слышать, осязать. Рунд стала водой, бегущей под землей, ручьями, встречающимися с бурной рекой. Морем, поглощающим суда и человеческие жизни так легко, словно это было забавой. Рунд сгорала в огне, и Рунд воскресала, неслась по воздуху вместе с ветром – легче пера, быстрее смерти. Вой шамана превратился в птичий свист, и сама Рунд тоже стала птицей. Наклонив голову, она клевала замерзшие в снегу ягоды и топорщила перья в надежде согреться. Закатное солнце пряталось в клочковатых облаках. Красные листья опадали на землю, и кровь – все еще горячая – с шипением растапливала ледяной наст.
Рунд стояла босиком среди пустоши – маленькая забытая девочка – и снег заметал алые следы, оставленные ее ногами. Завывала вьюга, неся голод и страдания. Погибель. И голос вьюги был голосом Рунд – они пели вместе, упиваясь своей силой.
Откуда-то издалека донесся смутно знакомый голос, и чьи-то руки сжали тело, которое больше Рунд не принадлежало.
Но она не волновалась – пустое.
– Держи ее, девка в припадке! Разобьет себе башку, и что потом будем делать? Не хватало еще ей откинуться здесь. А если тот хмырь, ее дружок, тоже помрет? Что мы скажем королю?
– Это же редкая удача, дурак! Мы нашли…
«Все равно».
Голоса смолкли – их стер ветер, плутающий в пустынных барханах. Солнце жгло с небес, плавило мир, превращая его в стекло. И солнце садилось, кутаясь в сумерки и вечерний туман. Высокий черноволосый мужчина взмахом клинка отрубил голову трясущемуся старику, и голова покатилась по траве, обагряя ее кровавой росой. В темноте сверкнули зеленые глаза на продолговатом лице. Рунд вцепилась руками в колючие кусты, и длинные шипы проткнули ладони. Кровь потекла по листьям – нет, не по листьям, по черным камням, по слезам давно погасшего вулкана. Рунд стояла на самом верху башни, и под ней плескалось, вздымая острые гребни, разноцветное море – черные и зеленые волны накатывали на алый песок, смывая его с берега. На небе, одно за другим, взошли, а после опустились два огромных солнца.
Молодой король в бумажной короне вгрызался в сырое окровавленное сердце. Рот его скривился, а глаза выдавали страх. Посмотрев на свои руки, Рунд обнаружила в них младенца. Ребенок зашелся в плаче, из его нутра полилась грязно-бурая вода. Рунд поспешно выпустила тщедушное тело, и оно исчезло, растворилось во тьме.
Звезды снова вынырнули из мрака, выпучилась огромная луна, и в ее свете Рунд увидела всадника с разорванной грудиной. Длинные черные пряди путались в костях, вывернутых наружу, и там, где было сердце, зияла огромная дыра. Вскинув голову, мужчина посмотрел на нее грустными зелеными глазами. Шея его, ужаленная клинком, раскрылась, как второй рот. Всадник пришпорил коня и понесся вперед, и его поглотил туман, подступающий к высоким стенам.
Смерть.
Смерти Рунд никогда не боялась.
Она боялась снов.
Они приходили к ней в детстве, когда, натянув на голые худые колени рубаху, Рунд лежала на койке в карательной комнате и глотала слезы обиды. Люди во сне менялись, а порой не появлялись вовсе. Одно оставалось прежним – лес был упоительно прекрасен.
Он походил на море, которым так грезили тацианцы. Вживую Рунд никогда его не видела, но часто представляла, как переплывает великую воду и оказывается в другом мире. Там, где нет места насилию, где руки и ноги не покрыты синяками. И ты сам выбираешь судьбу – шутка ли! Но до Заокраинного моря было не достать – Воющие пустоши еще никто не преодолел. Ничейная полоса. Обитель теней.
Рунд нравилось мечтать. Все, что у нее осталось, – жалкие крохи фантазии, остальное безжалостно отобрали. В том мире, лежащем по другую сторону моря, люди были другими. Счастливыми. Они не знали голода, болезней и уныния. Пока желудок сводило от боли, маленькая Рунд воображала, как у нее появятся силы, которые помогут убраться отсюда. Исчезнуть. Преодолеть любые расстояния.
Мечта исполнилась – теперь у нее были крылья. Огромные, черные, они уносили Рунд прочь от всего, что причиняло боль. Еловые, буковые, сосновые, дубовые вершины, шумя, проносились под ней зелено-коричневым потоком, прятались в тумане, выныривали из сизого марева, и ветер ласково перебирал ее перья. Древняя пуща говорила на своем языке.
Рунд глубже вдохнула напоенный влагой воздух. Вкус свободы на деле оказался горьким, как дым от коптящих сырых ветвей. Пахло смолой и можжевельником. Взглянув вниз, Рунд обнаружила, что лес закончился, сменившись вересковой пустошью. Костры распускались на серой земле, как огромные огненные цветы.
Вокруг них стояли люди и смеялись, пока в пламени сгорали обмотанные тряпьем тела. Вкусно пахло мертвечиной и жареным мясом. Рунд раззявила клюв, и из груди вырвалось хриплое карканье. Славный пир, славный.
Цепочка из костров вела к Горту. Рунд узнала замок сразу же и дернулась, желая повернуть назад. Хотелось оказаться как можно дальше от скрюченного черного чудовища. Горт не принадлежал ни ей, ни Титу. Высокие стены ограждали мир от призраков – Рунд видела их теперь, когда прозрела. Но не боялась – мертвые не причиняли ей зла.
Только живые.
Вереница всадников потянулась из распахнутых ворот, и Рунд опустилась ниже. Седобородый высокий воин возглавлял процессию и пошатывался в седле. То и дело мужчина прикладывался к фляге, и лицо его, искусанное годами, мог узнать не всякий.
Но Рунд узнала.
«Отец».
Тяжелое, вязкое слово. С тех пор как они расстались, Тит постарел – и волосы его, прежде черные, поседели и стали короче. Он больше не заплетал их, и пряди сбились в колтуны. Рунд помнила Тита грозным сильным воином. Сейчас Дага походил на жалкого пьянчугу или бездомного попрошайку. На кого угодно, только не на лорда. Вороньим глазом Рунд видела на нем кровь – слишком много крови. Темные разводы пачкали его руки, лицо и одежду. Воронья и человеческая, кровь принадлежала взрослым, старикам и даже детям. Их тени шлейфом тянулись следом за ним, не отставая ни на шаг. Десятки лиц, подернутых дрожащей дымкой.
«Теперь мы равны».
– Глянь, какая наглая ворона, – другой всадник, светловолосый и молодой, покачнулся в седле и махнул рукой, желая ее отогнать. Вместо этого едва не сверзился с коня и смачно выругался. – Подлетела близко и кружится, погань. Глаза выклевать хочет, что ли. Совсем не боится. Сколько мы их перестреляли – страшно вспомнить. Сейчас и эту подловим. Эй, Виг, проверь свою меткость!
Тот, к кому он обращался, засмеялся и вскинул арбалет. Сталь тускло блеснула, и на Рунд безжалостно уставился кончик болта. Она шарахнулась в сторону, крылья отчаянно захлопали, набирая высоту, но оружие оказалось быстрее. Рунд успела оглянуться и увидеть свою смерть – на этот раз та приняла облик воина с кривой улыбкой на безусом лице.
«Тебе не привыкать».
В боку кольнуло, и жар расползся по тщедушному птичьему телу. Кто-то закричал, а может, Рунд только почудилось. Мир сделался ярким до боли, до рези в глазу, закружился и тут же померк.
Рассвет наступал неумолимо, будто вражеская армия, и сотни лучей пронзали облака, точно раскаленные копья. Звезды отступали, гасли одна за другой, прятались во мраке, и деревья распрямляли ветви, освобожденные от ночных кошмаров. Безглазый идол кривил немой рот, а на его плоской выщербленной макушке сидел огромный ворон.
Птицы были повсюду – сотни ворон, разносящих карканье по лощине. Они слетались к капищу, вспарывая холодный утренний воздух глянцевыми крыльями. Маленькие воронята и взрослые вороны стремились занять свободные участки. Другие кружились в воздухе, выписывая причудливые фигуры.
Над Рунд нависло лицо Петры – так близко, что она могла рассмотреть поры на его коже и волосы, пучками торчащие из носа. И глаза, полные испуга. Испуга и… торжества?
– Девка пришла в себя, – сказал он, и впервые за все их знакомство Рунд услышала в голосе Петры страх. И волнение – так охотник радуется пойманной дичи. Пахло кровью, и она, липкая и горячая, не переставая текла изо рта и щекотала шею. Захотелось улыбнуться, но сил не осталось даже на такую малость. – Она жива!
«Я бы не была в этом так уверена», – успела подумать Рунд, прежде чем потерять сознание.
Глава 9
Лекарство от боли
Тит украдкой зевнул. На рассвете его подняли с ковра, заставили оттереть блевотину, застрявшую в бороде, и притянули в холодный унылый зал. Рысь сочувственно поглядывала на него с одного гобелена, на соседнем, злорадствуя, восходили сразу два солнца. Напоминание о том, кому на самом деле теперь принадлежит эта земля. «Вот и разбирались бы с прошениями сами».
От усталости голова набухла, как спелый кочан, и готова была вот-вот лопнуть. Слуги успели зажечь свечи, но когда – Тит и не заметил. Перед ним лежали бумаги, в которых он ничего не смыслил. Слепо подписывал все, что ему подсовывал наместник.
Старый лекарь, невесть зачем пришедший на собрание, недовольно косился на Тита из-под кустистых седых бровей. По его лысой макушке пробегали блики, и он постоянно что-то жевал беззубым ртом. Давно пора заменить эту развалину, все равно толку от него мало. Даже прыщ на заду вылечить не может, зато если понадобится осуждать лорда, то – пожалуйста! – Берд будет в первых рядах.
Слуги развели огонь в камине, но зал прогревался медленно, и Тит плотнее закутался в плащ, подбитый волчьей шкурой. И как только Норвол справлялся с этой тяжкой повинностью? Тит, Джерди и Берд сидели за длинным столом, а перед ними, сменяя друг друга, топтали ковер крестьяне. И у каждого с десяток жалоб – то на собственную корову, то на соседа, эту корову укравшего. Тит готов был отдать все подворье замка, лишь бы от него отстали и дали спокойно предаться благостному пьянству.
Но Джерди, к сожалению, не искал легких решений. В очередной раз помирив спорщиков, он вызвал следующего. Тит икнул от неожиданности: перед столом лорда, гневно раздувая ноздри, возник Тиго Миш – землевладелец, торговавший лошадьми. В последнее время дела у него шли не то чтобы хорошо и, судя по красному дряблому лицу и сжатым кулакам, до сих пор не наладились. Тиго приходил недавно, прося денег с видом, словно все кругом ему обязаны. В прошлый раз он не получил ничего – и Тит не собирался менять свое решение. Хватило же мужику наглости прийти снова, второй раз за месяц! Да еще по такой дрянной погоде.
– Ну, – Джерди, потеряв терпение, подался вперед, едва не опрокинув стол вместе с бумагами. – Говори, чего хотел. Если пришел забрать закладные, то вот они, – наместник похлопал ладонью по стопке справа. – Если решил попросить еще денег, наш ответ – нет.
От гнева Миш надулся и стал походить на ядовитую жабу, обитавшую на болотах южной окраины Шегеша. Тит пару раз ловил таких – говорили, яд из их желез выходил превосходный. Многие, не полагаясь на одну только удачу, натирали ими клинки. Тит рассматривал вздутые жабьи животы, вглядывался в безобразные морды и отпускал. Честный бой он уважал куда больше мелкой подлости.
– Я пришел не за деньгами. Милорд, – добавил Миш, обратив свое перекошенное от гнева лицо к Титу. Прохудившийся камзол мешком висел на тощем теле мужчины, и он нервно дергал подол всякий раз, как начинал говорить. Мокрый, всклокоченный, он походил на жалкого гуся, который сам пришел умолять повара о смерти. – На мои конюшни совершили нападение. Увели лошадей – всех, даже хромых. И жеребят. Два дня назад, отряд наемников. Это были веребурцы.
Джерди засмеялся и откинулся на высокую спинку стула, похлопывая себя по животу. Тит зевнул украдкой в сжатый кулак. Опять отговорки, и одна нелепее другой, лишь бы только не возвращать вовремя долги.
– Н-да, Миш, спасибо, что повеселил. Первый срок твоего займа истекает как раз на днях – ловко ты это придумал, с похищением. Будь мы дураками, наверняка купились бы. А так… – Джерди посмотрел на Тита, но тому нечего было добавить. Похмелье еще не выветрилось из головы, и холодный зал покачивался из стороны в сторону, как будто и сам накануне перебрал сивой воды. Меньше всего Титу хотелось торчать здесь, слушая гнусавую речь Миша. Однако же дело требовало вмешательства лорда, и Тит вздохнул. Он постоянно забывал, какой груз висит на его плечах. Вот бы лордство означало только дармовое вино! – Милорд, что вы скажете?
– А что тут говорить. – Тит поежился и подавил приступ дурноты. – Придется отобрать твои владения, Миш. Поживешь при замке – тут и лошади есть, и конюшни. Работа вроде как для тебя знакомая, не тяжелая. Будешь заправлять делами у меня на подворье.
Наместник снова засмеялся, да так, что сполз под стол. Давно разорившийся род, Миши обладали непомерной гордостью, а потому измываться над Тиго было особым, изысканным удовольствием. Тит получил замок обманом, не честным трудом, и все об этом знали. Знал и Тиго – оттого злился еще больше всякий раз, когда он, Дага, указывал ему на место у своих ног.
Обычно Миш, поджав свой куцый бедняцкий хвост, уходил прочь, не смея возразить. Но сейчас, решившись на что-то, шагнул вперед. Волосы его, клочьями торчащие на голове, отступали подальше ото лба, а глубоко посаженные глаза блестели на изможденном лице. Время, конечно, никого не щадит, но с Тиго обошлось особенно жестоко.
– Извините, милорд, мою бедность. Да, я нищий, у меня нет денег, чтобы выучить всех своих детей, о внуках и говорить не стану. Лошади в последние годы перестали приносить доход. А крестьяне, вспухнув от голода, начали вымирать. Да еще эта болезнь, – Тиго поморщился, но не отступил. – И все же есть в моем роду две хорошие вещи, которыми мы гордимся, – правдивость и честь. Слова вам, наверное, незнакомые, милорд.
Смех Джерди стих, и он выпрямился, как будто готовился встать из-за стола или кликнуть стражу. Берд кашлянул и проскрипел:
– А вот при дворе императора такие вещи непозволительны. За них вырывали языки, и это самое меньшее, а дальше…
– Мы не при дворе императора, – резко оборвал старика Тит и положил руку на плечо Джерди. От упоминания о ненавистном Небре он мигом протрезвел. – И нечего ставить его в пример, будто дерьмо из тацианской задницы такое же золотое, как солнца на стяге. Ну, – Тит дернул подбородком, – если не врешь, то как докажешь свои слова? Верить я давно разучился, на это есть множество причин. Если воровали горцы – так, наверное, ты их опознал?
Миш, не ожидая, что с ним заговорят по-человечески, мигом стушевался. Потом, очнувшись, сунул руку во внутренний карман и вытянул оттуда какую-то скрученную бумажку. Тит поморщился. Если Тиго решил защитить свою честь никчемной писулькой, то, конечно, ошибся с выбором. Донесения полоумных крестьян, которые в каждой тени видели бороду Дамадара, Титу порядком надоели. Он уже подумывал ввести за них отдельную плату – разбирать сплетни и бредни было невмоготу. Деньги у крестьян – заезжие гости, а потому такое решение могло принести пользу и сохранить время. Которое он, Тит, желал бы провести с куда большей пользой.
Например, засесть в подвале в обнимку с винной бочкой и в пьяном сне, может быть, снова увидеть Велу.
Живую, не мертвую.
– Неси уж, раз пришел, – проворчал Тит и протянул руку за бумагой. Вместе с ним потянулся и Джерди. Даже нет, не так – он первым хотел взять послание. Заметив, что Тит в кои-то веки решил исполнить свой долг перед народом, наместник улыбнулся и одобрительно кивнул. – Живо, пока я не передумал.
Закорючки явно принадлежали кому-то из детей Тиго. Буквы прыгали по пергаменту как сумасшедшие и валились набок. Заметив удивление на его лице, Тиго торопливо пояснил:
– Негодяи устроили пожар, милорд. Сожгли пустые стойла, и пока я пытался погасить пожар, мой старший сын писал в город. Извините его, он единственный, кто обучен грамоте. Ведь старший…
– Тут сказано: на разбойниках были черные плащи. Черные, не зеленые, – оборвал блеяние Тит. – Ты же знаешь, Миш, цвета Дамадара. Конечно, только дурак поскачет грабить чужие земли под своим стягом. И вряд ли станет выкрикивать какие-то девизы. Так отчего же вы решили, что напали именно веребурцы?
Тиго округлил глаза и ткнул пальцем в бумагу в руках Тита.
– Так вы дочитайте, милорд. Они же сами и признались, даже не скрывались. К тому же среди них был… – Миш заозирался по сторонам, будто боялся, что его увидят ненужные глаза и услышат чужие уши. – Вальравн. А еще они оставили вам письмо.
– Ворон? – Джерди так резко подался вперед, что стол покачнулся. Бумаги посыпались на грязный пол, но наместник не торопился их поднимать. – Здесь, в Шегеше, у всех на виду? Да ты что, пьяный был?
– Нет, – Миш поджал губы, – я был трезв. И помереть мне на месте, если привиделось. Нет, я уверен, милорд, – всегда бегающий, взгляд Тиго был твердым – он действительно верил в то, что говорил. – Это был вальравн. Я видел его так близко, как вас сейчас. И даже ближе. Думал, захочет отрубить мне голову, но он только посмеялся. Сказал, якобы место не то. Им надо было попасть в другую деревню. И лошадей всех распустили – кого увели, кого погнали по лугам. Их же волки задерут!
– Ты сказал, они оставили письмо. Что же там написано?
Миш пожал плечами и достал другую бумагу, скрепленную черной сургучной печатью, передал заметно дрожащими руками – и тут же отер пальцы о камзол, будто боясь запачкаться.
– Я чужих писем не читаю, милорд. Сказано было передать вам, я и передал.
– Что, – Тит сощурился, – так и сказали: «Передайте лорду Даге»?
Тиго стушевался и на всякий случай отступил от стола как можно дальше.
– Н-нет. Не так. Сказали… Передайте Стервятнику. Помойному лорду. – Последнюю фразу Миш произнес едва слышно и прикрыл глаза в ожидании расплаты.
– И ты сразу подумал обо мне, – подытожил Тит и засмеялся. – Расслабь свой зад, Миш. Я знаю, как вы все зовете меня, стоит только повернуться к вам спиной.
То, что его ненавидят даже бродячие шегешские собаки, Тит знал и без донесений. Провел пальцами по шероховатой бумаге, но вскрывать письмо не торопился. И впрямь написано было – «Помойному лорду». Тит хмыкнул. Рассмотрел гербовый оттиск. Оттиски – два вместо одного. Ворон и желудь. Веребур и Наиты, от которых остались одни воспоминания. Джерди смотрел на письмо жадно, едва сдерживая желание выхватить его из пальцев Тита и вскрыть лично. Подумав немного, Тит спрятал послание во внутренний карман.
– И еще кое-что… – Миш быстро глянул на Тита и опустил глаза, словно тут же пожалел о сказанном. – Может, мне только почудилось, а может, и нет. Странности, конечно. Сущая нелепица! Но этот ворон… Он был точь-в-точь как покойный князь. Да простит меня бог.
Слова Тиго ударили Тита под дых. «Нет, – хотел засмеяться он. – Быть того не может». Князь, узнавший страшную смерть, так и остался жить в замке после. Они все остались – даже младший Якоб, которого Тит еще мог спасти. Не будь он трусом, мог хотя бы отомстить, но выбрал самый простой и безопасный путь. Горт стал их вечной обителью, братской могилой. Сожги останки на тысячах костров, тени изгнать не сможешь.
«Пустое. Я сделал то, что должен был сделать. Возможно, когда-нибудь мне воздастся не только за грехи, но и за добрые дела. Не так их много, конечно, и все же лучше, чем ничего».
– Ничего не понимаю, – вмешался Джерди. Непонимание и впрямь отразилось на его лице – даже рот открыл, будто удивление не могло поместиться внутри и просилось наружу. – С каких пор вороны и горцы действуют заодно? Они не были врагами. Но и друзьями тоже. Больше похоже на происки калахатцев, чем Дамадара. Лорд-хромоножка подозрительно затих. В последнее время от него никаких вестей. А отсутствие новостей – тоже новость.
– Думаешь, они смогли подделать печать? Даже две печати. – Тит похлопал себя по груди там, где лежало письмо. – Вряд ли. Да и почерк Дамадара узнать легко. Такими каракулями не пишет никто по эту сторону гор. – Подумав немного, добавил: – Оставьте меня. Пошли вон. Все, кроме тебя, Той.
– А как же… – начал было Миш, но, взглянув на Тита, тут же замолк, сгорбился и понес свое негодование прочь из зала.
Вслед за ним ушел и Берд. С любопытством взглянув на своего лорда, он пробормотал что-то себе под нос и поковылял к двери. На пороге застыл, обернулся и неодобрительно покачал головой. Если бы только Титу нужно было его одобрение!
Дождавшись, пока за лекарем закроется дверь, Джерди повернулся к Титу. Его лицо – от волнения или страха – покрылось красными пятнами. Пальцы в нетерпении сжимали воздух, как будто хотели проникнуть за пазуху Тита и вытащить оттуда сокровенное послание.
– Ну же, Тит. Не медли. Что там, внутри?
Тит передернул плечами и обвел взглядом сумрачный зал. Отсюда давно убрали все кости, сорвали со стен черные тряпки с серебряной вышивкой, уничтожили уродливый трон. Но ничто из этого не могло изгнать тени, копошащиеся по углам. Они поджидали момента, когда Тит останется наедине со своими мыслями. А потом атаковали – каждый раз с новой силой. Их было не убить, не сжечь, не повесить.
Потому что они уже мертвы.
«Я писал тебе много раз…»
Тит прикрыл глаза. Несчастный клочок пергамента затрясся в его пальцах, дурнота – теперь уже не из-за сивой воды – снова скрутилась в желудке. Горечь во рту казалась привкусом от пепла с погребальных костров, в которые Тит щедро подбрасывал все новые и новые тела. Дети, старики, женщины – их он тоже не щадил. Но самым страшным было то, что боль он чувствовал только поначалу.
«Я писал тебе много раз. И каждый – с новой надеждой. Все это время верил, что ты еще жив. Что где-то внутри тебя до сих пор горит огонь и живут обеты, которые ты принес, преклонив колено перед воронами. Думал, ты все еще друг Норвола. Однако я ошибался. Ты не тот Тит, который делил с ними хлеб. Ты не тот Тит, которого – оборванного мальчишку – приютил Абелард. Он подарил тебе дом, имя, любовь и честь, которыми ты так легко поступился. О нет. Тот Тит мертв. Он погиб в Багрянце, утонул в крови, сгорел в пожаре. Мне не о чем с тобой говорить. И нечего сказать, кроме как предупредить, что смерть твоя близка, Помойный лорд. Магия снова вернется – уж я об этом позабочусь. Пусть заплачу своей жизнью, но сорву печати – все до единой. Можешь убедиться сам – я приготовил для тебя подарок. Езжай в Горлянку – там уже заждались твои собратья.