Неведомый
Цепочка огней, похожая на юркую ящерицу, извивалась, спускаясь по выщербленным каменным ступеням. Дальше дорога вела на холм, поросший низким скрюченным кустарником, – один из семи, принадлежавших Дамадару. Огромные валуны торчали из зарослей изабеллы и драгунки, как лысеющие головы. Великан дышал, и туман окутывал макушки вечнозеленых сосен, прятал в мареве тусклый вечерний свет.
Лишь одно дерево стояло, не тронутое призрачными пальцами. Невесть как выросший здесь угольник подставлял свои бока угасающему солнцу и гордо вздымал тонкие ветви. Рунд была знакома с ним по сказкам Дануты, но никогда не видела вживую. Их, сердца древнего леса, сожгли вместе с храмами староверцев, выкорчевали, утопили в вороньей крови. Они росли только в Равнскёге, утратившем свое название. Теперь люди называли пущу Митрим – лес мертвецов. Крестьяне верили, что духи принесенных в жертву людей и убитых ворон остались бродить меж замшелых стволов.
Никто не ходил туда в одиночку.
И все же дерево выжило всем назло. Ему больше не было места в подлунном мире, но угольник упрямо шелестел черной листвой. Императора хватил бы удар, увидь он эту картину. Да и Абнера, впрочем, тоже. Жаль, что ни одного из них здесь не оказалось – вот была бы удача!
– Снимай сапоги.
Рунд вздрогнула – она успела забыть, что находится здесь не одна. Идун недовольно скривился и указал на ее ноги, как будто она совсем дура и не понимала простых слов.
– Снимай.
– Здесь холодно, – возражение прозвучало жалко и нелепо – и явно не нашло сочувствия у горца.
– Или ты снимешь их сама, или я тебе помогу. – Идун помахал перед ее носом коротким кинжалом, показывая, что может легко пустить его в ход.
Трава, мягкая и мокрая, холодными липкими пальцами обхватывала ступни. Поляна перед лесом мерцала в свете десятка костров. Вокруг них толпились люди – и вороны наверняка тоже. Полумрак и белая краска скрывали их лица, но Рунд могла поклясться, что все смотрят на нее с брезгливостью и ненавистью. Оракул или нет, в первую очередь она была тахери императора – человека, отнявшего у них дом. На их месте Рунд тоже не испытывала бы к себе приязни.
Впрочем, вальравнам Рунд не сочувствовала. И меньше всего – Якобу, который приближался к ним, закутанный в выгоревшие меха. Рядом с ним, цепляясь за княжеский локоть, семенила девушка-горянка. Густые черные волосы скользили по тонкой ткани сорочки, а светлые глаза с обожанием рассматривали его некрасивое лицо. Рунд испытала раздражение. И какое-то неприятное чувство – сама она выглядела неказисто, если не сказать страшно: уродина с всклокоченными волосами, тощая, в нелепой рубашке и поношенном плаще, который сердобольная Нандо накинула на ее плечи еще в пещере.
Но кому здесь было дело до ее вида?
– Вы едва не опоздали, – сообщил Якоб, лениво растягивая слова. Девица хихикнула, как будто сочла его высказывание забавной шуткой. Рунд скривилась.
– Простите, господин. Прикажете начинать?
Оставив вопрос идуна без ответа, Якоб приблизился к Рунд. Горянка посмотрела на нее и сморщила проколотый нос, словно учуяла что-то несвежее. Тонкие холодные пальцы ворона сдавили челюсть Рунд и покрутили ее голову из стороны в сторону.
– Это великая честь – говорить с богами, – сообщил Якоб. – Странно, что они выбрали именно тебя.
Сказав это, Якоб отпустил ее и, приобняв девушку, пошел прочь, к самому высокому костру. Рунд думала, что они двинутся следом, но идун нетерпеливо потянул ее в другую сторону. Они шли мимо толпившихся людей и воронов, и Рунд вздернула подбородок повыше, чтобы никто не подумал, будто она напугана.
Именно так поступают все по-настоящему испуганные люди.
Черный ствол покрывали белые рунические письмена, рисунки, значения которых Рунд не знала. Огромный, в два человеческих обхвата, он цеплялся за землю перекрученными корнями и приглашающе шелестел листьями. Идун грубо толкнул Рунд вперед, а после, подобрав с земли моток веревки, подтащил за шиворот к дереву и начал привязывать – так крепко, что дыхание застряло в легких. Рунд не сопротивлялась. Здесь, на чужой земле, где каждый желает ей смерти, нет спасения. Кто-то смеялся, кто-то затянул длинную красивую песню – слов Рунд не понимала, но сердце щемило, как от чего-то до боли знакомого и даже родного. В воздухе запахло жареным мясом, и козлятина снова попросилась наружу.
– Готово.
Якоб шел к ней, сопровождаемый теперь двумя вальравнами – мужчиной и женщиной, которые волочили по траве какой-то всхлипывающий куль. Высокий и худой, вороний князь казался выточенной из белого камня статуей. Ни радости, ни горя не было на его лице – только спокойствие, ледяное, как талая вода.
Снова маска.
– Мы принесли подарок для оракула. – Якоб указал на копошащееся существо. – Твой друг подарит свою кровь, чтобы боги не иссушили тебя до дна.
Бёв походил на скрюченного от боли старика. И меньше всего – на самого себя. Если бы Рунд не сказали, что перед ней ее друг, Рунд никогда не узнала бы этого окровавленного калеку. Его глаза опухли и не открывались, рыжие волосы сбились в грязные колтуны. Исхудавшие руки заломили Бёву за спину, а самого его поставили на колени перед Якобом. Из кровавого месива, в которое превратился рот Бёва, доносилось жалобное мычание.
Однако никого, кроме Рунд, вид Бёва не смущал. Напротив – на лицах обступивших их воронов читались радость вперемешку с удовлетворением. И именно они, а не их боги, жаждали свежей крови больше всего.
Один только Якоб оставался невозмутимым и безмятежным. Он держал в руках широкий нож и наблюдал, как перед ним корчится от боли живое существо. Не человек – о нет! – вряд ли Якоб воспринимал их как равных себе. Вальравны всегда находились на ступень выше и не забывали об этом напоминать. Рунд, вопреки своему желанию, никак не могла отвести взгляд от изуродованного лица Бёва. Когда-то она прикасалась к нему – и ладонями, и губами. И он дарил ей покой.
– У него сильное сердце и молодая кровь. – Якоб коснулся ножа кончиком языка и кивнул, подтверждая собственные слова. Длинные засаленные пряди путались в светлом меху наброшенного на плечи плаща. Кто-то вплел в черные волосы ворона еще больше бусин и перьев, и он теперь походил на пугало, угловатое, жестокое и, к сожалению, живое. В другое время Рунд рассмеялась бы, но не сейчас. – Богам понравится такая жертва. И они сразу заговорят.
Рунд попыталась высвободить хотя бы одну руку, но куда там! Ее замотали – крепче не бывает. Да и что она стала бы делать, даже если б освободилась? Отсюда ей не убежать. Дамадар, король гостеприимных гор, смотрел на нее, нахмурив рыжие кустистые брови. Он лично выпустит ей кишки, если Рунд оступится. Нандо, напротив, глядела только на дерево, раскинувшее ветви над головой Рунд. Черные листья шелестели, и Рунд казалось, что только угольник не желает ей смерти. И, напротив, пытается прошептать что-то утешительное.
Когда Якоб повернулся к ней, Рунд увидела жадный блеск в совиных глазах. И без того большие и округлые, они едва не вылезали из орбит, как будто Якоб все никак не мог поверить в свою удачу.
– Боги выбрали тебя, наверное, не случайно. Оракул – всегда неведомый человек. Боги любят только ваши плоть и кровь. Говорят только вашими голосами. Интересно, почему?
– Вы забирали жизни у детей. – Во рту Рунд пересохло от страха и волнения, а руки, замотанные веревками, тряслись. И все же гнев был сильнее. – Люди ни в чем не виноваты перед вами. Вы все, – Рунд дернула подбородком в сторону застывших вальравнов, – жестокие убийцы, лишенные милосердия. Когда-нибудь люди поймут, за кем пошли, но будет уже поздно.
– Мой отец был милосерден к вашему племени, и что вы с ним сделали? – Якоб говорил спокойно, и ни один мускул не дрогнул на его бледном лице. Должно быть, его страх сгорел тогда, в ту страшную зимнюю ночь. Чего боялся тот, кто потерял все? – Вы убили его. Украли сердце, думая, что украли магию. Годами вороны защищали ваши земли. Дарили вам еду, тепло и кров. Безопасность. Но люди не ценят хорошее к себе отношение. Вы – глупцы, лишенные глаз и мозгов. Но ничего, – тонкие губы Якоба скривились в улыбке, – я научу вас смотреть и думать. Держите его крепче.
Последняя фраза была явно лишней, потому что Бёв при всем своем желании никуда не мог убежать. Парень громко всхлипнул, когда Якоб сдавил его шею. А потом Бёв завопил, и страшный гортанный крик разнесся над поляной. Рунд зажмурила глаз, однако уши заткнуть не могла. Запели чероги. Песня смерти звучала не так, как песня жизни, – Рунд теперь знала обе. Забренчали колокольчики, и дерево, неподвластное ни зиме, ни лету, растревоженно зашумело.
Песня ведьм и крик Бёва причудливо переплетались, становясь единой мелодией. Кто-то приблизился к Рунд и разомкнул ошейник. Без железа стало легче, но боль по-прежнему осталась с ней. Рунд хотелось заплакать – вместе со слезами легче пережить что угодно. Но ни одна слеза так и не скатилась по ее щеке.
Кто-то что-то говорил ей, но Рунд не могла разобрать ни слова. Как не могла открыть глаз – не хотела видеть, не хотела знать. Как будто если она не посмотрит на нагое раскуроченное тело Бёва, то он навсегда останется жив. Навсегда останется с ней.
– Пей.
В губы уперлась холодная посудина. Рунд упрямо мотнула головой, и тогда на ее затылок легла тяжелая ладонь. Силой лицо наклонили и макнули прямо в кровь – это была она, теплая и солоноватая. Кровь Бёва. Желудок скрутило, но он помнил сырую козлятину, а потому волна тошноты ушла, уступив место брезгливости.
– Или ты выпьешь сама, или я волью ее тебе в глотку. Выбирай.
Якоб прошептал эти слова на ухо, и его дыхание неприятно щекотало кожу. Рунд сглотнула и решилась открыть глаз. Однако тело Бёва не увидела: его куда-то унесли, оставив на большом блюде лежать кусок мяса, в котором Рунд не сразу опознала сердце.
Кровь Бёва горячей змеей свернулась внутри нее, но ничего не произошло. Якоб стоял напротив, и тонкие пальцы, сжимавшие посудину, белели в полумраке. Тени плясали на впалых щеках, скользили по высокому лбу, тонкому хищному носу. Помедлив, Якоб поднес чашу с кровью ко рту и сделал несколько частых глотков. Смотрел он при этом ей в глаза, и от этого пристального взгляда Рунд сделалось не по себе. Песня черог оборвалась, и люди вперемешку с воронами растянулись цепочкой, окружив ее, Якоба и дерево молчаливым кольцом. Пламя факелов трепетало на усилившемся ветру.
Когда чаша опустела, Якоб осторожно поставил ее в траву. Шагнул вперед, протянул ладонь и неожиданно мягко коснулся лица Рунд. Казалось, ворон медлил, не решаясь сделать что-то, и Рунд внутренне сжалась, приготовившись принять смерть вслед за Бёвом. Возможно, там, по ту сторону Стены, они снова встретятся и на этот раз будут счастливы.
Если, конечно, в том мире есть место для счастья.
Внезапно Якоб дернулся и, наклонившись, коснулся губами ее лба. Сухой и теплый, поцелуй вышел отеческим, заботливым, словно ворон жаждал не убить, а утешить Рунд, успокоить. Она хотела съязвить, сказать что-то обидное, но как только холодные ладони сдавили ее шею, виски сразу пронзила острая боль. Мир вспыхнул так ярко, точно, разом взорвавшись, желал рассыпаться на мириады звезд. Голову наполнил гул – он походил на яростное жужжание пчел, каждая из которых торопилась что-то сообщить соседке.
Это было похоже на произошедшее с Рунд на заброшенном капище – и в то же время чем-то другим, потому что беспорядочный гул голосов выровнялся. Факелы превратились в мутные горящие точки, и тьма, поджидавшая ее, радостно распахнула объятия.
«Мы скучали по тебе».
Горячие капли потекли по щекам, подбородку, и Рунд попыталась вымолвить хоть одно слово, но голос ей больше не принадлежал. Изо рта вырывалось только сдавленное сипение. Якоб замер, и Рунд втянула носом запах хвои, которым пропитались его волосы. Голова закружилась, как будто Рунд напилась сивой воды, и боль схлынула. От облегчения Рунд выдохнула и тут же погрузилась в ледяной мрак.
«Говори».
Голос прозвучал глухо, словно его от Рунд отделяла плотная пелена. Сказал это Якоб или кто-то из старых богов – неизвестно. Тьма забрала Рунд с собой и превратила в птицу – глянцево-черные крылья подняли ее над землей и понесли навстречу восходящему солнцу. В небе, усыпанном перистыми розовато-золотистыми облаками, кружили десятки воронов, и они, увидев ее, приветственно закаркали, затянули в свой водоворот.
«Мы по тебе скучали».
В видении они не были обычными птицами – огромные, вороны носились взад-вперед, и в их глазах читались спутанные мысли. Они увлекали Рунд за собой – туда, где, покачиваясь на волнах, вставало вспученное солнце. Пахло морской солью, и на гребнях волн курчавилась пена.
Вот она – свобода, которую Рунд так искала всю жизнь. А теперь, разинув клюв, жадно дышала ею. Собратья рядом перекликались. Они говорили на одном языке – старом, появившемся раньше дубрав, раньше крика первого человеческого детеныша.
Рунд прикрыла глаза и позволила ветру перебирать ее перья, нести вперед, вслед за стаей. Но ветер переменился. Из теплого и ласкового он сделался холодным и колючим. Ударил наотмашь, а после отбросил назад, и, когда Рунд разлепила веко, она уже не была птицей. Высокий трон, сложенный из человеческих костей, был окружен грязными, заросшими и оборванными созданиями, в которых Рунд с трудом узнала мужчин и женщин.
Некоторые, совсем юные, сидели у подножия костяного трона. Тонкая пергаментная кожа обтягивала выступающие кости, под веками темнели круги, тени скользили по изможденным лицам. Один только их вид мог напугать кого угодно.
Среди них были старики и дети – совсем крохотные, не прожившие и восьми зим. И те и другие умирали слишком быстро, боги выпивали их, как сладкое вино.
Каждого из них приковывали цепью, и каждый с обожанием смотрел на князя, не обращавшего на людей никакого внимания. Они походили больше на мертвецов, чем на живых.
Боги тревожно заворочались в голове Рунд. Вечно голодным, им никогда не хватало крови.
Когда-нибудь они поглотят и ворон.
Видение померкло и сменилось подвалом, пропахшим кислым вином. Чья-то сгорбленная фигура склонилась над бочками, и пламя факела, лежащего на полу, затрепетало.
С черного неба падал снег. Крупные снежинки танцевали на ветру, заметая кровавые следы. Смрад горящих тел забивался в ноздри и глотку, и Рунд закашлялась. Битва закончилась, и живые собирали мертвых. Интересно, кому из них повезло больше?
«Это все не то».
Рунд пошатнулась – даже там, в Изнанке, ей было тяжело. В мире живых ее тело страдало, отдавая кровь. Участь оракула, чревовещателя богов, незавидна. Детей пугали россказнями о том, что за ними тоже могут прийти, если станут плохо себя вести. Прикуют к подножию вороньего трона, заставят забыть свое прошлое, настоящее и будущее. Сделают покорными и молчаливыми сосудами.
Рунд никогда не боялась этих сказок. Они казались ей странной и корявой выдумкой. Потехой, призванной испугать глупцов. Но теперь – теперь ей не было смешно.
В полумраке комнаты плавились свечи, и уродливые изогнутые тени сновали по стенам, путались в тяжелом балдахине. Абнер был немного моложе того человека, которого Рунд видела в Амаде. И все же это был он. Хищно раздув ноздри, Абнер рассматривал распластанные на окровавленных простынях тела. Мужчина и женщина, и оба мертвы. В одной руке Абнер сжимал потемневший клинок, а в другой – кусок плоти. Сердце. Кудри прилипли к потному лбу, и самого короля трясло – от страха или от волнения?
Абнер медлил, совсем как Якоб, а потом сжал сердце, и кровь потекла по бледным трясущимся пальцам. Когда он поднес его ко рту, Рунд захотела отвернуться, чтобы не видеть, но тот, кто сидел в ее голове, разделял с нею мысли, упрямо заставлял смотреть, как Абнер, скривившись, поедает свою добычу. Ему это не доставляло никакого удовольствия, однако он продолжал жевать то, что, вероятно, с большой радостью бы выплюнул.
Словно почувствовав чужое присутствие, Абнер поднял голову, и глаза его, большие и страдальческие, уставились прямо на Рунд. Та, забыв, что ее никак не могут видеть, отступила и, запутавшись в гобелене, упала. И снова очутилась в небе – только теперь, уносимая черными крыльями, Рунд делила тело вороны с кем-то еще.
Якоб.
Их мысли сплелись воедино, как русла одной реки. Все, что видела Рунд, видел и Якоб. Все, что чувствовала она, ощущал и он. И наоборот. И сейчас Якоб был в ярости.
В ярость пришли и боги. Голоса теснились в ее голове. Они пытались опередить друг друга, звучали то тише, то громче. Одни визжали, другие шептали, но Рунд видела только закатившееся за горизонт солнце. Оно остужало раскаленные бока в темной морской воде. По небу сновали птицы и взволнованно перекрикивались друг с другом. Где-то там, далеко, ее прикованное к дереву тело истекало кровью, и та, горячая, сбегала по шее, катилась крупными каплями из глаза. Сухие обветренные губы прикасались к ее лбу. Но когда Рунд открыла глаз, то обнаружила, что это она сама держит себя за шею. И сама же отпускает, отталкивает, тяжело дышит и отходит прочь от черного ствола.
Связанное веревками тело так и осталось болтаться без сознания. Перепачканный в крови рот был раззявлен в безмолвном крике.
«Уходи».
Якоб сдавил руками виски, и Рунд, вытиснутая из его головы, снова очутилась во мраке.
Глава 17
Наследие
Якоб много раз представлял, как возвращается в Шегеш. Как ноги снова ступают по земле, принадлежавшей его отцу, деду, прадеду… И ему самому. Семнадцать лет Якоб видел сны о Горте. В них он брел темными коридорами, касался влажных камней, слушал тихий, вкрадчивый свист ветра в прохудившихся ставнях. Он всегда любил замок, а замок всегда любил его. И все же Якоб мечтал о том, чтобы увидеть другие земли. Древние книги обещали приключения, далекие странствия и верных друзей. Якоб проводил вечера в библиотеке, не желая браться за клинок. Одурманенный чужими словами, он забыл о своем предназначении.
Якоб жил грезами о далеком, неизвестном ему мире.
Однако библиотека сгорела. Сгорели все книги, которые он любил. Багряная ночь преподала ему самый важный урок: мир не такой, каким Якоб его себе представлял. И она же вложила в руки меч.
Каждый должен знать свое место.
– Горик, напомни, почему нам нельзя зажигать костры.
Идун поднял голову и тут же опустил взгляд на кресало, зажатое в толстых пальцах. Неловко завернул в тряпицу и засунул в карман. Недовольно засопел, подул на покрасневшие от холода ладони и крякнул.
– Дым могут увидеть из замка. Нас могут найти разведчики. – Помолчав немного, Горик добавил, как будто желал оправдаться: – Так ведь еще и дождь идет.
Это было правдой: три дня в пути их сопровождала непогода. Однако Нандо говорила, что дожди – хорошая примета. Конечно, ее слова мало спасали и совсем не согревали длинными промозглыми вечерами. Если вслушаться, можно было различить в ночном воздухе дружный перестук зубов. Якоб хмыкнул. Провести полсотни горцев и десяток воронов через горы оказалось непростой задачей. Остальные должны подойти позже – и все же, все же их было мало. Если лорд-хромоножка из Калахата отступится от своего слова, план, вероятно, обречен.
Но попытаться стоит.
Конечно, Якоб и не думал, что будет легко, но… В мечтах он возвращался домой во главе огромного войска. Под родным стягом. Не боясь никого и не прячась в отсыревшем Митриме. Отсюда, из лесной глуши, замок до сих пор ощущался чем-то неимоверно далеким. Якоб так сильно мечтал о Горте и столь отчаянно жаждал туда попасть, что сейчас думал, будто все еще бредет в одном из своих снов.
Вдруг он опять очнется в Килике, в замке Дамадара, снова оставив Горт среди грез?
Сны – жестокая ловушка для мечтателей.
– Дождь – это всего лишь капли, падающие с неба. Ты же не хочешь, чтобы вместо нее на землю лилась наша кровь?
Горик засопел, но возражать не посмел. Храбрости в нем было много, но уважения к Якобу – еще больше. Люди всегда считали их божествами. Боялись, любили. Иногда ненавидели, но терпели. А как иначе? Оборотни столетиями разоряли человеческие дома. Слава о вальравнах летела впереди них. Они, конечно, платили за кровь – оберегали жизни тех, кто был слабее. Но, как говорил Норвол, платили недостаточно щедро.
С такими мыслями Якоб подошел к телеге, которую, за неимением лучшего места, оставили под открытым небом, на радость всем ветрам и ливням. Пленницу никто не охранял, да это было и незачем. Рунд приковали цепями к решетке. Большую клеть закрепили на скособоченной телеге, и пегая лошадь покорно тянула скрипучие колеса по вздыбившейся и заросшей травой колее. Якоб всю дорогу ехал позади и смотрел, как Рунд, одурманенная видениями, покачивается из стороны в сторону. Раскинув руки, как будто готовясь подняться в небо, Рунд пребывала в забытьи. Из отвисшей челюсти стекала слюна и капала на дощатый пол клети вместе с кровью, бегущей из носа. Она не умерла – пока что. Но Якоб знал, что следующий раз станет для нее последним.
Человеческое тело хрупко. Но хрупка ли Рунд?
Якоб прикоснулся к прутьям. Здоровый глаз пленницы закатился и смотрелся жутковато в полумраке. Второй – выжженный, давно был утрачен, но только здесь, в подлунном мире. Факел протестующе затрещал, зашипел – дождь усиливался и, затекая за шиворот, щекотал спину. Якоб должен был пойти дальше – ему следовало собрать отряд, с которым на рассвете он выдвинется в сторону Горта. Тайно, разумеется, – в открытую идти к замку было бы ошибкой. Глупо пытаться взять замок силой. Пусть там теперь на два десятка воинов меньше, стены Горта непросто одолеть.
Только предательство способно это сделать.
Нет. Нандо сказала, что сердце вернулось в Шегеш спустя долгие семнадцать лет. И если Якоб не возьмет его сейчас… При мысли о поражении у Якоба перехватило дыхание. Нандо обещала, что сердце снова перейдет к воронам. Но вдруг она ошиблась?
Видения, которые Якоб разделил с Рунд, были короткими, обрывочными. Боги показали ему намного меньше, чем он желал, но это лучше, чем ничего. Девица не оправилась после первого транса – нечего требовать больше. И вряд ли восстановится перед последним – вполне возможно, умрет еще в дороге. Значит, такова ее судьба. И все же Якоб цеплялся за прутья и ощущал смутную тревогу. Что это? Неужели его волнует жизнь жалкой калеки?
Рунд покачнулась, но в сознание не вернулась. Цепи лязгнули, и все снова затихло. Слышен был только тихий говор – его войско готовилось ко сну. Не к такому глубокому, в который погрузилась Рунд. Изнанка крепко вцепилась в нее. Богов не остановил даже железный ошейник: долгие годы они жили в изгнании и теперь никак не могли утолить жажду. Интересно, что она видит? Якоб прижался щекой к клети и прикрыл глаза. И наконец понял, что не давало ему покоя все эти дни.
В видениях они делили сознание – одно на двоих. Рунд видела мир глазами Якоба, а Якоб – глазами Рунд. Они были вместе на земле, в Горте. И в небе. Полет походил на настоящий – Якобу до сих пор казалось, что он забрал оттуда крылья, и теперь ветер перебирает его вздыбленные перья. В последний раз он летал, повинуясь зову дана. Это было давно – семнадцать лет назад, и со временем последний полет превратился в далекое воспоминание. Якобу никогда не снились вороньи сны, оттого он испытал волнение, снова расправив крылья. Пусть и не наяву, а в другом, сумрачном мире теней. Однако от Рунд, которая никогда прежде не летала, он скорее ожидал удивления. Потрясения. Для человека мир, каким его видели птицы, должен был стать открытием.
Но Рунд не удивилась. Напротив – обрадовалась, как будто вернулась туда, где ей было хорошо. Спокойно.
«Свобода».
Это слово проносилось в ее голове чаще других. Якоб взглянул на бледное изуродованное лицо, и смутная тревога снова кольнула сердце. «А что, если…»
– Якоб!
Дамадар появился словно из ниоткуда. Лес скрывал его от глаз, хотя такую дородную фигуру трудно потерять среди стволов. Огромный, точно медведь, с пылающими волосами и бородой, Дамадар выглядел как истинный потомок старых великанов. Горячая кровь бежала в его жилах. А в груди билось преданное сердце. Якоб улыбнулся – вспомнил, как мальчишкой прибыл в Килик, думая, что тут его и похоронят. Но нет – король Веребура не любил мегрийцев куда больше, чем воронов. Так сказал сам Дамадар. Якоб же считал, что он просто жалостливый и чересчур добрый.
Таким же был и его отец.
– Я ищу твою задницу уже два часа. Что ты тут делаешь? – Дамадар с любопытством заглянул в клеть и хмыкнул. – Надо же. Так и не очнулась. Как думаешь, околеет?