Неведомый
Лестниц в Ройге хватало с избытком, и Абнер каждый раз, направляясь в свои покои, боролся с желанием опуститься на четвереньки и позорно поползти вверх по грязному мрамору. Эти чудовища, желающие ему смерти, преследовали его повсюду. А в последние годы, кажется, их даже стало больше, чем прежде.
– Проклятие!
Абнер остановился и с тоской посмотрел на ступеньки, по спирали уходящие на третий этаж. Только бы никто здесь не появился – слишком велик шанс опозориться вновь.
Однажды пес вцепился в его кишки прямо на ступеньках, где Абнера, измазанного в блевотине и крови, и нашел Сенна. Хорошо, что это случилось ночью, но плохо, что ноги толстого борова не нашли для себя другой дороги. До той поры о болезни знали только Брунна, Абнер и покойный Санд, которому болтать мешало отсутствие языка. Сенна тоже решил не говорить лишнего – возможно, боялся за свою голову. Или, как считал Абнер, советник просто приберегал такие ценные знания для самого неудобного королю случая.
Нелюбовь Стеврона осталась жить и после его смерти, пропитала каждый камень в крепости и проникла в сердца всех, кто окружал Абнера.
Чахоточный мальчик, заморыш и крысеныш – так покойный Стеврон звал своего наследника. В раннем детстве Абнер находил это веселым. Ему казалось, что отец просто забыл его имя, а потому выдумал кучу забавных прозвищ. К тому же он и вправду был хилым и болезненным – рожденный для мук, со смертью за плечом.
Но Абнер перестал смеяться, когда Стеврон впервые его ударил, а после, найдя это развлечение подходящим, награждал сына тумаками за малейшие провинности. Добрый, мягкий король наедине с сыном превращался в свирепого монстра. Иногда лишал ужина и запирал в храме, где Абнер, обливаясь горькими от обиды слезами, всю ночь смотрел на статуи Старицы и Старца. Последний, творец всего сущего, вызывал страх – в мраморных чертах он видел лицо Стеврона. А в Старице, матери всех народов, находил утешение, поскольку своей был лишен с рождения.
Прошло больше тридцати лет, но Абнер до сих пор помнил, насколько холодным был пол в роскошном храме. Иногда священник, сжалившись, угощал его пресным хлебом и кипятком.
«Мой принц, – говорил он, – король просто расстроен вашим поведением. Нужно чаще молиться, и вам будут дарованы утешение и спасение».
Абнер верил и молился. Но умолял богов не о здоровье, а о том, чтобы те дали отцу сердце, полное любви.
Боги, свидетели его страданий, промолчали.
Маленький, наивный дурак.
– Позволь тебе помочь.
Абнер и сам не заметил, как присел на середине пролета, уставившись невидящим взглядом в белокаменный потолок. Узкие окна пропускали внутрь жару, но близился закат, и несколько ступенек сделались красными. Казалось, будто их щедро измазали в чьей-то крови.
Брунна протянула ему руку. Свободное светлое платье покрылось темными потными разводами, подол истрепался, испачкался в грязи, и уставшее лицо королевы не было красивым – наоборот. Но именно в этот момент Абнер испытал к ней самые теплые чувства, на которые был способен.
– Не такого мужа ты себе хотела, наверное.
Она взяла его под локоть и потянула за собой. Идти стало легче, и даже боль как будто сделалась терпимой.
«Это я должен поддерживать ее, ждущую моего ребенка. Я должен носить на руках свою жену, пусть даже мы не любим друг друга».
Но тацианки сделаны иначе, чем женщины Мегрии.
Когда они вошли в его покои, Брунна закрыла за собой дверь, оставшись внутри, не снаружи. Абнер с трудом доковылял до постели и растянулся на покрывале. Теперь можно и обгадиться.
Королева осторожно присела на стул, предварительно смахнув на пол вещи Абнера, и уставилась на супруга.
– Ты, должно быть, думаешь, что я тебя ненавижу, – внезапно сказала она, и Абнер удивленно приподнял голову. – Это не так. Да, не люблю. Нет необходимости притворяться, что наш брак построен на высоких чувствах. Я полководец, Абнер, а не прекрасная дама. Но я тебе друг, не враг. Конечно, поначалу хотелось тебя убить, но те времена давно прошли. И Небра, мой отец, поможет тебе, стоит только попросить.
– Может, проблема в том, что я устал просить?
– Что ж, такова жизнь. – Брунна поджала губы и кивнула на распахнутое окно. – Я пришла не утирать твои сопли. У каждого своя доля. На мою выпало рожать детей, хотя я всегда мечтала повенчаться с войной – не с тобой. И Мегрия с ее крестьянами, дикарями, безбожниками никогда не станет мне родной землей. Мы можем просидеть здесь до рассвета, поливая друг друга слезами. Но я хочу поговорить о другом – отец писал мне.
На памяти Абнера Брунна в последний раз охотно делилась с ним содержанием писем Небры только тогда, когда император напрямую к нему обращался.
– В столице назревает волнение. Отец болен, Абнер. Не смертельно, но достаточно серьезно для того, чтобы начать тревожиться. Если он сляжет, его не оставят при короне, как тебя. В нашем государстве император правит лишь до тех пор, пока крепко держится в седле и не выпускает из руки меч. Мой брат… – Брунна положила ладонь на выпирающий живот и поморщилась. – Не тот человек, с которым удастся договориться. А твоя драгоценная сестра Инге, получив в свои руки достаточно власти, перестанет с тобой считаться и начнет мстить. Вести одновременно две войны тоже не выйдет. Но я скоро рожу, и отправимся в Шегеш вместе – вдвоем справимся быстрее. И потом повернемся к империи. Мы сможем занять оба престола.
– В Шегеш? – Абнер с трудом согнул ноющую спину и опустился с кровати на пыльный ковер. – Думаешь, нам придется там побывать?
Брунна посмотрела на него как на дурака, и Абнер мгновенно им себя почувствовал.
– Знаешь, в чем твоя беда? Ты считаешь себя умнее других. Правда веришь, будто король Дамадар отправил свои послания Трем сестрам, не догадываясь, что очень скоро одно из них окажется у тебя на столе? – Королева отвернулась к окну, и солнце окрасило ее бледную кожу в золото. – Если у Веребура появилось так много отваги в штанах, значит, это неспроста. Что-то обязательно случится, уж можешь мне поверить.
Абнер внезапно вспомнил тот момент, когда впервые увидел Брунну. Жарким днем, под сенью крепости Ишца, принадлежавшей роду ун Форца уже больше трех столетий. Она сидела на высоком валуне, так же повернув голову в сторону, и смотрела на пустырь, с которого прибывали уже обученные тахери. Вместо мягких тканей на дочери императора были доспехи, и руки ее лежали не на животе, а на мече. Подбитая алым золотая накидка спускалась до самой земли, и Абнеру показалось, что перед ним сидит сам дух войны – торжествующий, напоенный кровью и чужими страданиями.
Сейчас перед ним сидела уставшая женщина, но Абнер не сомневался: руки ее сильны, как и раньше, – и даже многочисленные роды не лишили мощи ее тела. Брунна была смела и тверда, и Абнер ей завидовал. Он понимал, что ему никогда не стать таким, как его жена, – в этом-то и проблема.
– Это был Сенна?
Абнер вздрогнул. Воспоминания поглотили его, и он покраснел под взглядом Брунны как мальчишка.
– Ты имеешь в виду, желал ли старый кусок дерьма моей смерти? Разумеется. – Абнер достал из кармана скомканный ус и засунул его в рот. Слюна тут же сделалась вязкой и горькой. Подождав пару секунд, он все же рискнул переместиться поближе к подолу жены и сел у ее ног.
Теперь Брунна смотрела на него сверху вниз, и неожиданно взгляд ее смягчился. Она даже подняла руку, словно хотела коснуться Абнера, но, помедлив, вернула ее на живот.
– Не притворяйся дураком. Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду. Кто организовал покушение? Уверена, ты докопался до правды.
Абнер пытался сдержаться, но не смог и расхохотался в голос.
– Это покушение на себя я организовал сам. Но другие, о которых тебе неизвестно, несомненно, дело его рук. Или рук других советников – Сенна обладал талантом устраивать всяческие заговоры. Я решил, что стаю волков нужно вырезать не по одному, а целиком – понимаешь?
Конечно, Брунна понимала, и все же поджала губы и промолчала, не высказав ни одобрения, ни осуждения. Абнер встал на колени и осторожно приложил ухо к ее животу. От королевы пахло потом, лавандой и розмарином, не кровью. И Абнер был этому рад.
– Трудное время ты выбрало для появления, дитя.
– Оно никогда не было легким, – возразила Брунна.
И ребенок, соглашаясь с ее словами, начал неистово толкаться в материнском чреве.
Глава 8
Сны старых богов
Один из мужиков, которого звали Гориком, ткнул ее палкой между лопаток, будто Рунд не понимала слов. Препираться не имело смысла, разве что ей захотелось бы получить еще один удар. По голове или по ногам – как повезет. Два дня они шли через лес, и два дня Рунд получала тычки от каждого по очереди. Она выучила имена своих мучителей – Горик, Фед, Петра и Мушка. Нога, лишенная уса, вопила, Рунд хромала, чем раздражала крестьян. Бёву повезло больше – его избили прошлым вечером так, что идти сам он уже не мог. Тело друга связали и перебросили через круп лошади, как мешок. Иногда Бёв приходил в сознание, стонал и снова проваливался в полузабытье.
Милосерднее было его добить. Рунд так и сделала бы, если бы руки не стягивала веревка, а ножи не отобрали. Они перетрясли все вещи, с хмыканьем перебрали скудные деньги, порвали гербовую бумагу Абнера и сорвали с их шей сульды.
– Здесь не место Слепому богу, девка, – брызгая слюной, пояснил Петра. Тусклое солнце путалось в его рыжих волосах, и казалось, что голова северянина объята праведным огнем. Огромными ногами, обутыми в разношенные сапоги, Петра втоптал сульды в грязь.
Рунд, привязанная к луке, шла молча. Благословенные времена, когда она могла спорить и драться, давно прошли. Сейчас, бредя в сапогах с оторванными подметками, в штанах, пропахших мочой, и рубашке, кислой от пота, Рунд меньше всего напоминала себя прежнюю. Наставник Гатру, худой темнокожий старик, сказал бы, что это испытание верой: «Слепой бог страдал и призвал жить и страдать вместе с ним за правое дело». Но Рунд считала, что с нее хватило страданий – возможно, пришло время сдаться.
Незрячий глаз болел от удара, которым ее наградили сегодня утром, волосы прилипли к засохшей на лице крови. Рунд запыхалась и сейчас, стоя у подножия высокого холма, хотела упасть, чтобы больше никогда не вставать. Злая у нее судьба, ничего не скажешь. Однако у мужиков явно были другие планы. Они отвязали ее от лошади, сами слезли на землю и встали рядом, задрав головы и рассматривая опутанные сухим плющом руины.
Рунд тоже посмотрела, но не нашла в развалинах ничего интересного. Серый камень крошился под натиском времени, дождя, ветра и морозов. Высокие стебли колыхались и казались волосами на нелепо вытянутой голове. Огрызки стен возвышались короной, подпирали сизое вечернее небо и не обращали на путников никакого внимания.
– Каменный цветок, – подал голос Горик и начертил в воздухе витиеватый знак. – Да будут благословенны к нам старые боги.
Рунд засмеялась бы, останься у нее хоть какие-то силы для веселья. Кто-кто, а боги никогда не славились добром и милосердием. Жадные, нетерпеливые, они могли даровать только смерть. И сейчас, глядя на остатки капища, Рунд готова была принять этот дар.
Посовещавшись, мужики решили оставить одного из них внизу, не желая тащить наверх Бёва и лошадей. Разумно, конечно, если здесь не водятся звери. Весна в Шегеш приходила поздно, и в тени огромных падубов, сплетенных друг с другом ветвями, все еще лежал снег. С гор дул стылый ветер, обжигая кожу. Мороз сменялся оттепелью, а после снова кусался, как недовольный пес. Рунд не страдала – голод и холод сдружились с ней за долгие десять лет в Паучьей крепости. Крепче союза было не сыскать.
Крестьяне, привычные к бедной жизни, тоже не горевали. Иногда они давали ей еду – кормили с грязной ложки объедками, и Рунд не отказывалась. Но чаще всего делали вид, что ни ее, ни Бёва не существует. Это было понятно и не обидно. Окажись Рунд на их месте, она бы давно вырезала вражьи языки и обмотала кишками окрестные деревья.
В конце концов наверх двинулись все, кроме Феда. Тот остался недоволен, но молча принялся расседлывать лошадей. Бёва уложили между корней старого кряжистого вяза и даже пинать напоследок не стали, почти заботливо укрыв плащом. Все правильно. Нужно, чтобы они были живы, когда их приведут к королю – горному королю. Теперь Рунд знала, что Абнер ни при чем. Большой любовью к нему, конечно, не воспылала, но обрадовалась.
Рунд помнила правителя Мегрии. Его можно было даже назвать красивым, если бы в серых глазах таилось меньше холода и больше – приязни. Особенно ее интересовала королева, но та не пожелала выйти к маленьким пленникам. Брунну ун Форца называли богиней войны, и в свои лучшие годы она внушала ужас врагам. Сейчас, наверное, Брунна постарела, увяла, так и не разродившись наследником. Мегрия стояла у обрыва, и внизу вместо воды плескалась гражданская война за трон. Только дурак мог хранить верность короне, которая торгует детьми, а Рунд себя дурой не считала.
Болота остались позади, но туман нагнал отряд даже в сердце Равнскёга. Наползал клочьями, словно марево, и клубился между замшелыми влажными стволами. Пару раз Рунд оглянулась, едва не свалившись с узких ступеней. Лестница ползла вверх, как каменная змея, и извивалась в жухлой траве. Веревку в руках держал Горик и тянул Рунд за нее, как корову. Шла она так же – едва переставляя ноги, за что получала тычки в спину от Петры. Петра и Фед приходились друг другу братьями – оба рыжеволосые и светлоглазые. Однако из них двоих чаще палку в руки брал Петра.
Не бил Рунд только Мушка, но он больше молчал, чем говорил, и выглядел так, словно рассорился с головой. Мог часами стоять под ночным небом, раззявив рот и рассматривая звезды. Волосы свои, тусклые и длинные, он не расчесывал и не мыл, постоянно скреб голову и вылавливал вшей. Но все это Рунд готова была простить Мушке, поскольку он никогда не смотрел на нее как на кучу дерьма.
Хотя кем она была, если не дерьмом?
– Какая красотища! – Горик остановился так внезапно, что Рунд едва не уткнулась носом в его вонючую грязную куртку. Петра снова воспользовался палкой, и Рунд, пошатнувшись, упала на колени в траву. Веревка натянулась, сдавив исполосованную шею, и Горик, даже не оглядываясь, дернул за нее, заставив Рунд подняться. – Смотри! Небось в сраной империи такого ты никогда не видела.
Кое-как они доползли до вершины, и, хотя Рунд не могла понять, что им тут понадобилось, да еще с ней на поводу, спросить не осмелилась. Боялась, что следующим, что она потеряет, станут зубы. Может, они сбросят ее вниз, принеся в жертву богам? Или покинут здесь, привязанную к одной из статуй? Капище давно разрушили и забросили, оставив часть западной стены и несколько каменных идолов, призванных коротать вечность среди дикой глуши. Серый с черными прожилками камень выдержал огонь, хотя темные разводы остались на расколотых ликах вороньих богов. Они молчали, просительно протягивая вперед руки – с чашами и без. Тихая молитва, просьба без ответа.
Горик подтолкнул ее, пропуская вперед, и мелкие камни захрустели под ногами Рунд. Пол сохранился, и его покрывали причудливые письмена и узоры, выщербленные ударами меча. Прямо на нее из полумрака пустыми глазницами смотрел идол и хмурил высеченные из камня брови. Божок был недоволен – плоская чаша в ладонях давно опустела и поросла сорной травой. Никто ему больше не кланялся, никто не звал по имени. Истукан, забытый всеми в древних развалинах. Обреченный вечно стоять под дождем, снегом, в жару и холод. Древнее капище, некогда являвшееся местом силы воронов, разрушила королевская воля. Никому не было дела до развалин. Лишь солнце тускло освещало замшелые валуны, да уныло посвистывал ветер.
Рунд вздохнула. Будь она на месте старого бога и стой в этом лесу, ей бы тоже не хотелось смеяться.
Другой бог плакал нарисованными киноварью слезами. Третий лишился большей части головы и зарос травой по самую грудь. Еще двое идолов стояли, взявшись за руки – близнецы, и у каждого по одному глазу. Петра забормотал что-то себе под нос, а Мушка внезапно засмеялся.
– Сегодня дикая ночь. Ночь туманов и последнего луча зимнего солнца. Боги придут, чтобы взять жертву, и кровь врага придется им по вкусу.
Горик обернулся. В маленьких черных глазах застыло непонятное выражение, которое Рунд истолковала по-своему.
– Хотите убить меня? Ваш король, наверное, расстроится.
Мужик фыркнул:
– У нас есть еще твой дружок, девица. Но ты не трясись, никто убивать тебя не станет. Подаришь каплю крови, и хватит. Эй, Мушка, давай сюда нож! Он у него особенный, – Горик осклабился, показав в улыбке крупные желтые зубы. – Открывает ворота духам. Ты думаешь, отчего он такой чудной, наш Мушка? Он тигори, шаман. Одной ногой тут, другой там. Мы храним веру старым богам и князю Норволу. Его род всегда был к нам добр.
Рунд не удержалась от ответной улыбки.
– Так добр, что пил вашу кровь, а плоть дарил своим выдуманным богам?
Лицо Горика тут же помрачнело. Он наставил на Рунд указательный палец – толстый и грязный – и потряс им, как будто отчитывал ребенка.
– Ты это, девка, брось. Наши боги старше той вонючки, перед которой ты отбивала свои колени. Думаешь, кто выклевал его зенки? Вороны. Слишком многое хотел узнать тот дурак. У твоего бога раньше было имя. Об этом ваши паскудники не говорили?
Не говорили. Да Рунд и не спрашивала, считая выдумкой всех богов, которых ей подсовывали. Проще и надежнее казалась вера в меч и руку, которая его держала. Боги никогда не приходили к ней, сколько ни молись. Рунд поняла, пусть и не сразу, что рассчитывать нужно лишь на себя. Никто тебе не поможет, если только сам не раскорячишься как следует.
Тем временем Мушка достал нож – широкий, с костяной рукояткой, он удобно лег в ладонь Горика. Петра деловито очищал от травы чашу недовольного идола, обращенного лицом к западу. Завершив свое дело, он опустился на колени и, раскачиваясь взад-вперед, принялся что-то бормотать себе под нос. Все они тут сумасшедшие. Рунд скривилась.
– Боги давали нам плодородные земли в обмен на малые дары. Все мы пришли из земли, и все туда уйдем. Рано или поздно – так какая разница когда? – Горик провел пальцем по кромке лезвия и крякнул. – Хорош зверь. Пойдем?
Вопрос был лишним, поскольку мнения Рунд никто не спрашивал. Веревка, натиравшая шею до крови, потянула ее к богу, как овцу. Овца как есть, и будь у Рунд больше смелости, она бы нашла способ покончить со своей никчемной жизнью. Впереди наверняка ждут пытки, а после – мучительная смерть в сырых пещерах Великаньего хребта. Увлекательное приключение. Что до Бёва… Рунд оглянулась, но не смогла разглядеть ни Феда, ни лошадей, только воздетые к небу ветви. Стылый ветер, дувший с гор, отвешивал ей пощечины – одну за другой.
В конце концов, Бёва тоже можно убить. Вряд ли друг, будучи в сознании, предпочел бы пещеры свободе, пусть и посмертной.
Подумав о том, какое будет лицо у Тита, когда он не дождется дочь, Рунд рассмеялась. Петра занес палку, приготовившись ударить, но Горик поморщился и остановил его.
– Девка сошла с ума, такое бывает. Пусть смеется, это делу не мешает. – Горик дернул Рунд за связанные руки и закатал грязный рукав потрепанного плаща. Рунд посмотрела на голубые вены, извивавшиеся под бледной кожей, словно жуткие черви. Это тоже показалось ей смешным. Она не отвернулась, когда лезвие погрузилось в плоть, напротив – смотрела, не отрываясь, на кровь, текущую в чашу. Боль скользнула по телу – привычная подруга.
Закончив, Горик оторвал кусок от рубашки Рунд и перевязал рану. Мотнул головой, и Петра отвел ее к другому идолу, которому недоставало половины головы. Петра усадил девушку на пол и крепко привязал к холодной туше бога. Осмотрел ее и улыбнулся впервые за весь путь.
– Вот увидишь – боги будут на нашей стороне.
В ответ Рунд снова рассмеялась. «Наверное, я схожу с ума».
За это она получила увесистую оплеуху, и во рту тут же стало солоно от крови. Петра оглянулся, но Горик и Мушка, занятые разведением костра, не обращали на них никакого внимания.
– Придержи свой язык, паскуда. Нам велено доставить вас живыми, но никто не говорил, что все руки и ноги должны быть на месте.
Если Петра хотел ее напугать, то здорово просчитался. Рунд улыбнулась. Мужик поглядел на нее, выпрямился и плюнул, а после отошел в сторону. Избавившись от неприятной компании, Рунд прислонилась затылком к богу и прикрыла глаз. Тот, который ничего не видел, болел нестерпимо, будто на его место желал заново прорезаться из черепа другой, зрачий. Несмотря на это, Рунд даже удалось впасть в какое-то подобие сна, на грани полузабытья. Очнулась она от того, что ей в нос ударил запах вина.
– Пей. – Над ней нависал Горик. За его спиной закатное солнце пролило на небо кровь, испачкав синеву и сизые тучи. Костер, который мужчинам удалось развести, весело потрескивал, и Рунд отдала бы многое, чтобы подсесть к огню и отогреть окоченевшие руки. Словно прочитав ее мысли, Горик добавил: – Согреешься.
Пойло во фляге пахло медом и травами, и Рунд, поколебавшись, сделала пару глотков. Ничего хуже уже не будет, просто не может быть. Горечь во рту сменилась сладостью, гортань обожгло, и по нутру расползлось приятное тепло. Горик хмыкнул и отошел к остальным. Мушка, прежде молча разевавший рот, теперь что-то бормотал себе под нос.
Древнее капище молча наблюдало за Рунд, а она – за ним. Камни вспыхнули, озаренные последними солнечными лучами, и на мгновение Рунд показалось, что она сидит посреди огромного костра.
– …Ритуал, – громко сказал Петра и тут же обернулся, чтобы посмотреть – слышала его Рунд или нет. Она притворилась спящей и опустила голову, будто их разговор ее нисколько не интересовал. Так оно, собственно, и было. – Первая печать. Уговор был ждать здесь. Значит, будем ждать.
– А что, если не получится? – усомнился Горик. – Ведь… Такое дело. Я бы не смог. А он? У него получится? С живыми-то людьми.
– Цыц, – Петра прокашлялся и выругался. – Живые люди предали его. И подобных нам с тобой. Земля требует крови – значит, надо ее дать. Другого выхода-то и нет.
– Нет, – согласился Горик. – И все же… Страшно. Как подумаю, аж поджилки трясутся.
– А ты не трусь, – посоветовал Петра. – Эй, Мушка, ну, видишь что-то или нет?
Рунд, не выдержав, подняла голову. Мушка, которого они называли шаманом, сидел на голых камнях, скрестив ноги и разведя руки, будто готовился кого-то обнять. Никто, разумеется, к нему в объятия не шел, но видеть этого Мушка не мог – глаза его закатились, и в свете костра белки жутко выделялись на грязном лице. Из открытого рта капала слюна. Рунд дернулась от неожиданности и задела ногой камень. Булыжник покатился, но Петра и Горик не обратили внимания. Зато Мушка резко повернул голову и вперил свой незрячий взгляд в лик бога над ее головой.
– Вижу, – сказал он. Голос его скрипел, как несмазанные колеса, и походил на птичий клекот больше, чем на человеческую речь. – А как же. Бегут всадники, числом десять, среди них кровь, и кровь льется. – Договорив, Мушка поднял палец вверх. – Разве вы не чувствуете, как все изменилось?
Рунд проследила за его жестом – на нее в ответ уставилось бездонное хмурое небо. Солнце исчезло, и свет померк. Редкие легкие облака пробегали, то скрывая, то обнажая яркие звезды. Некоторые из них мигали, словно живые глаза. Подумав о том, что ей придется провести всю ночь, сидя на холодных камнях, Рунд разозлилась. И тут же вспомнила Тита. О, отец появлялся каждый раз, стоило произойти какой-то беде. Именно он был виновен во всех ее проблемах. Привычка ненавидеть его оказалась так сильна, что Рунд никак не могла от нее избавиться. Да и не хотела. Тит ее породил, Тит ее предал, и не было ему никакого прощения. Не подари он ей эту никчемную жизнь, Рунд не очутилась бы ни в крепости, ни в плену.
Мужики говорили о богах, видениях Мушки и чем-то еще, но она их больше не слушала.
«Сумасшедшие, и я среди них. Бредовый бесконечный сон».
Некстати навернулись злые слезы. Рунд никогда не верила в богов. Все они отвернулись от нее. Да и были ли они вообще, эти боги? А если были, то почему на долю Рунд пришлось больше страданий, чем радости? И, раз уж Тита не оказалось поблизости и нельзя дать отцу пощечину, Рунд обратилась к тем, кто, если верить дуракам, следил за ней с самого рождения.
– Тупые ублюдки, – прошептала она звездам. – Тупые ублюдки. Для вас все это – веселье, не так ли? Одна большая игрушечная битва. Дергаете нас за нитки в угоду своим прихотям. А спросите – хотела ли я такой судьбы? И зачем вы мне ее дали? Я убила дитя. Разве такой вы желали видеть мою душу?