Серьезные отношения

– Может быть, он вернется?

Глеб почувствовал, что эти слова прошли по его горлу так, как будто внутри оно было обернуто наждачной бумагой.

– Может быть. Не уверена, что вернется. И не уверена, что хочу этого.

– Вы просто обижены на него.

– Я не знаю. Я перестала понимать, что чувствую. К нему. Иногда такую ненависть, что желаю ему… смерти. Мне тогда страшно становится. – В ее голосе на мгновение мелькнули нервные, лихорадочные нотки и тут же исчезли. И растерянность в глазах стала пронзительной. – Я вообще не понимаю, что со мной происходит, – тихо сказала она. – И… сейчас.

– А сейчас не надо. – Глеб придвинул стул ближе к креслу, в котором она сидела; его колени почти коснулись ее колен. Он протянул руки и накрыл ее руки, лежащие на подлокотниках. – Зачем же сейчас понимать?

– Но ведь и правда странно… То, что сейчас.

– Ну и что?

– Ничего. – Она улыбнулась. Пронзительная растерянность в глазах исчезла. Ее руки дрогнули под Глебовыми ладонями, но она не убрала рук. – Вы правы. А я ведь вас даже не заметила, – удивленно добавила она. – Там, в гостях. А сейчас мне кажется, вы… всегда были.

– Мне тоже. Хотя я вас и в гостях заметил.

– Улыбнитесь еще, – попросила она. – Вы так улыбаетесь… необыкновенно.

Глеб наклонился и поцеловал ее. Ее губы дрогнули под его губами так же, как руки под его ладонями. Как листья дерева под окном вздрагивали от вечернего ветра. Вся она была как лист, как вечер, все это было в ней или, может, было видимо сквозь нее, потому что она ничего в мире не заслоняла собою, а только проясняла.

– Не уходите, – сказал Глеб.

Поцелуй был короткий – он лишь чуть-чуть коснулся ее губ, – но его губы горели теперь так, как будто они целовались долго и горячо.

Она молчала.

– Пожалуйста, – повторил он. – Это… не надо, чтобы вы уходили.

– Я не знаю, – наконец ответила она. – Я не могу так… безоглядно. Хотя, наверное, так и надо. Но я не могу. Может, потому что я просто старше вас.

Глеб улыбнулся. Она сразу улыбнулась тоже.

– Старше? – переспросил он. – Да разве это важно?

– Неважно. Я просто пытаюсь объяснить. Себе пытаюсь. Только все равно не получается. – Она улыбнулась снова, теперь уже виновато. – Вы меня проводите все-таки. Пожалуйста.

Глеб поднялся со стула первым – почувствовал, что она не может вынуть руки из-под его ладоней. Она сразу поднялась тоже.

– До дому – можно? – спросил он.

– Да.

На улице стало совсем ветрено. Ветер гудел, и звук, с которым носились по бульвару листья, тоже казался уже не легким стеклянным шелестом, а неутихающим гулом.

Глеб и Ирина шли по бульвару к метро.

– А чему вы улыбаетесь? – спросил он. И торопливо поправился: – То есть улыбайтесь, пожалуйста!

– Мне хорошо, – сказала она, на ходу заглядывая ему в глаза. Ее глаза сливались с прозрачным вечерним воздухом, но Глеб все равно видел в них каждый отблеск и каждую черточку. – Мне очень с вами хорошо. Этому и улыбаюсь. И еще я вспомнила… Только вы не смейтесь надо мной!

– Не буду. А что вы вспомнили?

– Да стихи. Мне они вечно некстати вспоминаются.

При всей своей любви к чтению Глеб почти не знал стихов. Ну, только те, которые учил в школе на отметку. Память у него была хорошая, но почему-то плохо удерживала их – наверное, была настроена иначе, чем это требовалось для запоминания едва уловимых сочетаний то ли мыслей, то ли слов, то ли просто звуков, которые и были стихами.

– Вряд ли некстати. – Он остановился. – А вы их скажите мне, а?

– «Ветер всхлипывал, словно дитя, – сказала она. – За углом потемневшего дома. На широком дворе, шелестя, по земле разлеталась солома… Мы с тобой не играли в любовь, мы не знали такого искусства, просто мы у поленницы дров целовались от странного чувства. Разве можно расстаться шутя, если так одиноко у дома, где лишь плачущий ветер-дитя да поленница дров и солома. Если так потемнели холмы, и скрипят, не смолкая, ворота, и дыхание близкой зимы все слышней с ледяного болота…»

Глеб обнял ее, и она прижалась холодной щекой к его щеке, горящей, как весь он горел сейчас.

– Это не странное чувство, – шепнул Глеб в уголок ее губ. – Я вас люблю. – Он почувствовал, как она вздрогнула, и повторил: – Люблю. Я не знал, как же это вообще понимают, а оказывается, очень просто. Сразу.

– Вам кажется, – шепнула она. – Это просто вечер такой. Нам с вами кажется.

Но и это «нам с вами», и холодная ее рука, сжимающая его руку, – все спорило с ее словами.

Она осторожно высвободилась из его объятий, и они молча пошли дальше по бульвару. У метро Глеб остановил машину, они с Ириной сели на заднее сиденье, она назвала свою улицу. Глебу казалось, невозможно быть ближе, чем это уже произошло, но в тесноте и полутьме машины близость между ними переменилась – стала какой-то осязаемой. И эта новая близость была так же сильна, как та, что ей предшествовала, и Глеб вздрагивал всем телом, целуя Ирину, теперь уже не легкими, едва ощутимыми касаниями губ, а долго, неотрывно, и она отвечала на его поцелуи, или даже не отвечала, а просто целовала его; они не разбирали, кто кому отвечает.

Они вышли из машины возле трех высотных домов, просторно огороженных чугунной решеткой. Невозможно было поверить, что сейчас надо будет расстаться. Зачем надо, кому?!

– Пожалуйста, идите, – сказала Ирина.

– Мне не кажется! – проговорил Глеб; он расслышал в своем голосе отчаяние. – При чем здесь, такой вечер или другой? Мне ничего не кажется!

– Пожалуйста, – повторила она. – Я не хочу на этом играть.

И прежде чем он успел возразить, вообще сказать хоть что-нибудь, она вскинула руки ему на плечи, быстро поцеловала в еще горящие прежними, долгими поцелуями губы и торопливо пошла к калитке, рядом с которой стояла будка охранника. Глеб видел, как она входит в калитку, идет по неширокой дорожке к дому, приостанавливается… Он знал, почему она приостановилась. Ему так же хотелось, чтобы она обернулась, как хотелось этого ей. Но Ирина не обернулась – все ускоряя шаг, пошла дальше. В подъезд ближайшего к ограде дома она уже не вошла, а вбежала.

С этим ничего нельзя было сделать. Глеб не знал, как называется сила, которая разлучает их так необъяснимо и безжалостно, но сделать ничего не мог. Он стиснул зубы и закрыл глаза. Надо было привыкнуть к своей беспомощности. Но он не хотел привыкать.

Открыв глаза, он посмотрел на стену дома, в подъезде которого скрылась Ирина. Вечер был поздний, и стена светилась лишь редкими окнами. Он поднялся по ним взглядом, словно по лесенке, и увидел, как зажглось на каком-то высоком этаже, там, где стена уже сливалась с темным небом, еще одно окно. Конечно, кто угодно мог включить свет. Но Глеб знал, что свет в небе включила она.

«Расстаться шутя? – подумал он с горечью. – Получается, можно».

Он попытался обидеться на нее, но это у него не получилось. Обида была слишком мелким, слишком детским чувством, чтобы возникнуть в связи с нею.

«Ничего не странное это чувство, – повторил он, как будто бы споря с нею. – Обыкновенная любовь. Ты разве не знаешь?»

Наверное, любовь она знала к своему мужу, который ушел теперь к другой женщине, может быть, к кому-нибудь еще – только не к нему. Конечно, это было так. Но он в это не верил.

Глава 6

– Так и знал, что этим кончится.