Вангелия

Она смотрела вслед всаднику, оторопев от… нет, не от страха даже, а от чувства, которого никогда в жизни не испытывала. Горы, звезды, тьма, свет – все это подступило к ней совсем близко, сделало ее своей частью. Да, она стала частью того, что по-прежнему оставалось для нее непонятным. Какой-то другой мир, неведомый, коснулся ее своим дыханием.

Бабка перекрестилась еще раз, для верности, зачем-то повторила:

– Вангелия, – и, потуже завязав платок, все ускоряя шаг, пошла обратно в село.

В самом начале улицы она все-таки не выдержала, оглянулась. Всадник скакал через снежное поле к горам. Он удалялся от нее, но силуэт его становился при этом крупнее, яснее, отчетливее. Бабка остолбенела и не пошла уже к селу, а побежала.

Дома все было по-прежнему. Лежала на топчане бледная как смерть роженица. Бабке вдруг показалось, что лицо невестки, сделавшееся после родов каким-то прозрачным, светится тем же светом, что и снег под летящим в горы всадником. Ей стало так страшно и так странно, что она перекрестилась снова.

– Нашли имя? – спросила невестка.

Голос ее был уже не просто тих – он напоминал шелест ветра в зимних ветках.

«Не жилица», – снова подумала бабка.

И ответила, кивнув:

– Нашла. Пусть будет Вангелия. Та, что несет благую весть, – зачем-то объяснила она.

Может, не надо было говорить такое умирающей. Но та как будто обрадовалась.

– Пусть будет счастливая… – еле заметно улыбнувшись, сказала Параскева.

И закрыв глаза, впала в забытье. Подошел Панде, встал рядом с бабкой.

– Не выживет твоя жена, – сказала та. – Как будешь дочку один растить? – И добавила: – Ну, может, и дочка тоже не выживет.

Панде смотрел хмуро. А чему радоваться? Хоть так, хоть этак – одно горе.

Бабка же тем временем не думала уже ни об умирающей невестке, ни о едва дышащей внучке. Она вспоминала всадника и спрашивала себя: был ли он? И себе же отвечала: да нет, померещилось – не могло его быть. Но мысли этой, наверняка правильной, она тем не менее не верила.

Ни до, ни после этой ночи не испытывала она такого странного, пугающего чувства – прикосновения к тайне, которая больше ее самой и больше мира, ее окружающего.

Глава 2

– Скучно, – сказала Зорица. – Во все уже поиграли.

Мирослав насупился. Он всегда спорил с сестрой, но на этот раз не стал, потому что ему тоже было скучно. С девчонками всегда так. Что они могут придумать интересного?

– А пускай Ванга что-нибудь найдет! – предложила Зорица.

Мирослав сразу оживился. Все-таки сестра иногда соображает!

– Ага, давай, – кивнул он, повернувшись к Вангелии, которая как раз заворачивала в косынку полено – вроде бы это кукла.

– Я уже сколько раз находила! – Вангелия покачала головой; ее голубые глаза укоризненно сверкнули. – Я вам что, собачонка на ярмарке?

– Ну Ва-анга!.. – просительно протянула Зорица. – Ну, ску-учно же! Ну найди-и!

Мирослав, конечно, ныть не стал, лишь бросил на Вангелию тот взгляд, которому, он давно это понял, она не умеет противиться – обязательно сделает, что он хочет. Точно так, Мирослав видел, смотрел на женщин его отец. И хоть Вангелия не женщина, а просто семилетняя девчонка, но, наверное, главное не то, сколько женщине лет, а что-то другое.

– Ну ладно, – кивнула Вангелия. – Что вам найти?

– Мою куколку! – воскликнула Зорица.

– Мой ножик, – предложил Мирослав.

Зорица достала из кармана юбки самодельную куклу из соломы. Мирослав вынул из кармана штанов заветный перочинный ножик – отец подарил в прошлом году, когда Мирославу исполнилось двенадцать лет. Оба они протянули свои сокровища Вангелии.

Та взяла куколку, подержала в руках, будто убаюкивая, и вернула Зорице. Потом точно так же взяла ножик, но даже не раскрыла его – девчонка же, им такое неинтересно, – а тоже словно бы покачала, как куклу. И тоже вернула. Она всегда так делала, прежде чем начать увлекательную для всех игру в поиски спрятанного.

Зорица сняла с головы косынку, протянула Мирославу.

– На, завяжи. Через нее ничего не видно, – сказала она.

Мирослав взял у сестры косынку и завязал Вангелии глаза. При этом он успел еще разок в них заглянуть. Даже сам себе Мирослав не признавался, что готов смотреть в глаза этой девчонки долго-долго. Почему? Он и сам не знал. Глаза у нее были самые обыкновенные, да и сама она была обыкновенная, но… Но какая-то особенная. Завораживала, как огонь или вода. А как такое может быть – непонятно. Думай что хочешь.

Потом он взял Вангелию за плечи и повернул ее к себе спиной. Теперь она уж точно не могла видеть, что он делает. А он и не стал ничего делать – протянул куколку и ножик сестре и кивнул: мол, прячь ты. И пока Зорица тихонько, на цыпочках кралась к соседскому плетню, на котором сушились выстиранные домотканые скатерти, Мирослав старательно елозил ногами по траве, чтобы Вангелия не могла расслышать ее шаги.

Да, он был уверен, что она не могла их расслышать. Но когда снял с ее глаз косынку, то она лишь совсем чуть-чуть помедлила – постояла, склонив набок голову, словно прислушиваясь к себе, – а потом уверенно пошла к плетню.

– Ты слышала, как я шуршала! – закричала Зорица, когда Вангелия приподняла висящую на плетне скатерть и выудила из-под нее куколку и ножик; Зорица прикрепила их к прутьям.

– Ты не шуршала, – возразила Вангелия. – И ничего я не слышала.

– Слышала!

– Не слышала!

– А как тогда узнала, где я спрятала?

– Не знаю!

Тут Вангелия, кажется, сама удивилась. Мирославу показалось, что она посмотрела вопросительно, но не на него и не на Зорицу, а как будто бы на себя. Внутрь себя.

Но тут же этот ее странный взгляд сделался обычным, как у всех девчонок, – немного веселым, немного беспечным, немного вредным.

– Мне домой пора! – Вангелия махнула рукой. – Скоро отец придет – надо его покормить.

И не глядя больше на Зорицу с Мирославом, побежала к своему дому, который стоял в конце улицы. Мирославу жаль стало, что она убежала. Все-таки она была особенная девчонка, эта Вангелия. И то, что она могла вот так вот, не глядя, найти любую спрятанную вещь, было лишь еще одним тому доказательством.

– Может, она колдунья? – на всякий случай спросил он у сестры.

– Не, – возразила Зорица. – Колдуньи злые, а Ванга хорошая.

Обедал отец всегда молча. Он и жил в основном молча. А о чем говорить? И так все ясно: жизнь тяжела, и это никогда не переменится, завтра будет так же, как сегодня, и надо благодарить Бога, если не хуже.

Ванга подала отцу миску с таратором – холодной похлебкой из кислого молока с огурцами – и кукурузную лепешку. Это был хороший обед, сытный. Хоть жили они с отцом бедно, но поесть в доме всегда было что, и Ванга гордилась тем, что ведет хозяйство как взрослая. Наверное, и мама так же вела бы дом, если бы не умерла, родив ее; так иногда думала Ванга. Да нет, при маме все было бы, конечно, по-другому – лучше, богаче, радостнее. Может, и отец был бы хоть чуточку повеселее, хоть иногда бы улыбался, а так – Ванга не помнила ни одной его улыбки. Он только усмехался иногда, да и то невесело.