Ольховый король

– Яша… Но ведь я сразу сказала тебе… Ты же с самого начала знал про Винцента.

Жалость к нему сжимала ей сердце, но что она могла поделать?

– Конечно, конечно! – Он заговорил быстро, горячо. – Ты не скрывала. Чище, яснее тебя я девушки не знаю. Глупо с моей стороны было надеяться… Но я надеялся. Думал, ведь ты так недолго его знала. Может, это было заблуждение? Может, сострадание к нему ты приняла за любовь? Я знаю, что такое прифронтовой госпиталь, я помогал папе, когда в Минске шли бои. Творился ад, и что в нем можно было разобрать? Мне уже не верится, что все это было. Какой-то мираж. Может, и ты чувствуешь то же, и ты разуверилась, может…

– Я не разуверилась в Винценте, – сказала Вероника. – И это был не мираж.

Как ни жаль Яшу, а надо это прекратить. Незачем подавать ему ложные надежды.

Он замолчал, будто на бегу ударился о стену. Потом тихо проговорил:

– Да. Прости меня.

– Ты меня прости.

Некоторое время сидели молча, но время это не казалось тягостным. Яша первым нарушил молчание.

– Я все понимаю, Вероника, – сказал он. Голос его звучал теперь до странности спокойно, даже как-то сурово. – Это правильно, что ты едешь к любимому человеку. Так и должно быть. И знай: если захочешь вернуться в Минск, наш дом всегда для тебя открыт.

Не успела она удивиться непривычно взрослым его интонациям, как уже улыбнулась патетическим.

– Я не вернусь в Минск, – сказала Вероника.

– Я имею в виду, вместе с женихом, – поспешно уточнил он. – То есть с мужем.

– Он тем более не захочет сюда приехать. Да и не сможет, если бы и захотел. Он воевал против Красной Армии.

О том, что Лабомирский был в войсках, которые разбили Тухачевского, не пустив его армию в Варшаву, Вероника узнала из того же письма, в котором Винцент просил ее приехать к нему в Польшу. «Совесть моя чиста, – написал он. – Я не нарушил воинскую присягу, так как давал ее российскому императору, а не большевикам».

Она попыталась представить, как он писал эти слова, но не смогла даже различить в своей памяти черты его лица. Быть может, Яша прав, говоря про мираж? Ей стало не по себе.

– Но ведь по-всякому может повернуться, – сказал Яша. – Вдруг у нас все-таки восстановится Белорусская Народная Республика?

К Белорусской Народной Республике, которая просуществовала так недолго, что Вероника этого даже не заметила, Яша относился восторженно. Она подозревала, что восторг его связан главным образом с тем, как романтически выглядел бело-красно-белый флаг этой республики и ее герб «Погоня» – белый всадник на алом щите.

– Не знаю, Яша, – вздохнула она. – Может, и будет. Но когда, никому не известно. А мне…

– Я понимаю, – с той же поспешностью согласился он. – Ты хочешь увидеть любимого человека уже теперь.

Вообще-то она хотела сказать, что ей просто надоело все это – война, революция, снова война, бесконечная эта дележка между победителями, отличие которых друг от друга невозможно уловить, потому что они сменяются прежде, чем удается понять, чего они, собственно, хотят…

– Может быть, я слишком обыкновенный, даже скучный человек, – сказала Вероника. – Но я хочу простых вещей. И от мира мне надо только одного: чтобы он дал мне землю, на которой эти простые вещи возможны.

– Ты говоришь как мой папа. – Яша улыбнулся, но глаза остались печальными. – Что мы должны стремиться в Землю обетованную.

– Лазарь Соломонович прав. Я и стремлюсь в свою землю обетованную.

Вероника сказала про землю обетованную абстрактно, просто повторила Яшины слова. Но стоило их произнести, как они сразу обрели отчетливый облик. Весенний разлив представился ей – бескрайнее полесское море Геродота, и сумрачные осенние болота с круглыми глубокими озерами, неожиданно открывающимися в редколесье, и зимние дымы над хатами, и дом на багничском холме, и мальвы у загороди… Но какое отношение имеет все это к тому, что будет с нею, когда она перейдет границу? Не в Багничи же зовет ее Винцент.

Вероника растерялась. Но имя Лазаря Соломоновича, которое она только что произнесла, подействовало на нее как огонек на болоте. Когда она еще жила в родительском доме и чуть не каждый день ходила за ягодами или за грибами, то болотные огни – может, правда души русалок? – не пугали ее, как можно было бы ожидать. Наоборот, что было трудным, даже тягостным, становилось ясным, стоило ей увидеть их. Почему так, она не понимала, но не раз убеждалась в этом необъяснимом проясняющем свойстве болотных огней.

И что-то подобное почувствовала сейчас.

– Я хотела оставить твоим родителям письмо, – сказала Вероника. – Или тебя попросить, чтобы ты им все рассказал. Но теперь понимаю, что это нечестно. Ты ничего не говори – я сама им все скажу завтра утром.

– Как хочешь, – вздохнул Яша.

А глаза его сказали: не все ли равно, как родители узнают? Ты уезжаешь, это главное, и этого не изменить.

Глава 4

– Эта пора называется индейское лето.

Он слегка поддернул поводья, и лошадь быстрее побежала по песчаному лесному шляху. Солнце клонилось к закату, и лучи его, проходя сквозь желтые и багряные осенние листья, рассыпались по плечам Сергея Васильевича, будто кто-то проводил по ним пальцами света. Он действительно оделся мастеровым – поддевка была вместо пиджака и фуражка вместо вчерашней фетровой шляпы. Вероника сидела на фурманке у него за спиной, но странным образом знала, какое у него выражение лица в каждую минуту. По интонациям догадывалась, наверное.

– Где же так называется эта пора? – спросила она.

– В Североамериканских Соединенных Штатах.

– Неужели и в Америке вы бывали? – иронически поинтересовалась Вероника.

И подумала, не успев еще проговорить до конца: «А ведь возможно, что и бывал».

Утром выехали в сплошном белом тумане, и Вероника сказала, что такой, наверное, бывает в Лондоне. Непонятно, зачем ввернула это сравнение – скорее всего, просто хотела отвлечь себя от пугающих размышлений.

– В Лондоне туман другой, – не оборачиваясь, сказал Сергей Васильевич. – Несколько дымный и с красноватым оттенком. Дома там из красного кирпича, от городской копоти он темнеет – поэтому. Да и не всегда в Лондоне туманы. Это ложный стереотип.

– А вы откуда знаете? – удивленно спросила Вероника.

– Видел, – ответил он.

– Где? – не поняла она.

– В Лондоне и видел.

Так что, может быть, заносила его судьба и в Америку. Не все же, как она, не бывали дальше ростаней за околицей.

В очередной раз Вероника убедилась, что ирония совсем не ее козырь, а ирония в отношении Сергея Васильевича особенно. В конце концов, он просто старше и жизненный опыт у него больше.

Наверное, он услышал, как она вздохнула и даже носом шмыгнула. Если обернется, то взгляд у него будет снисходительный, словно перед ним несмышленое дитя.

Но он не оборачивался, а в голосе его снисходительности не слышалось. В нем вообще ничего не слышалось – Сергей Васильевич просто ответил на ее вопрос, и тон у него был нейтральный, а вернее, безразличный.

– В Америке не был, – сказал он. – Но сочинения Фени-мора Купера в детстве читал запоем.

– Я тоже! – Вероника обрадовалась, что он говорит без презрения. – Особенно про Следопыта любила. Папа мне эти книги в Пинске покупал.

– В Пинске были книжные лавки?