Этюды Черни

Тихон усадил Киру в машину, сел за руль. Однако! Хотя что особенного? Не Кирке же машину водить, беременной. Просто Саша не привыкла, чтобы кто-нибудь делал что-нибудь вместо нее и для нее, да она и не нуждалась в этом. Потому и удивилась, когда увидела, что незаметно выросший мальчик водит машину вместо Киры и делает это как само собой разумеющееся.

Глава 5

Саша подошла к своему подъезду, взялась за дверную ручку… И снова вспомнила про ключи. Точнее, про то, что их у нее нет, и попасть наконец домой она, значит, не сможет.

Бывают люди, которых называют «тридцать три несчастья». У них все валится из рук, они вечно спотыкаются и падают на ровном месте, стоит им выйти из дому без зонтика, как тут же начинается дождь, причем кислотный, пролетающая птица роняет плюху прямо им на темя, и двери поезда в метро закрываются у них перед носом. Но Саша-то к этим людям никогда не относилась! Она даже пресловутого закона бутерброда не признавала, потому что если и роняла когда-нибудь бутерброды, то все они падали маслом вверх.

И что сегодня вдруг произошло, какие такие звезды перепутались у нее над головой, непонятно.

Правда, дверь тут же открылась, показалась незнакомая тетенька, и, прежде чем та успела возразить, Саша вошла в подъезд. Но когда она поднялась на пятый этаж, чтобы взять у Норы запасные ключи от своей квартиры, на ее звонок никто не открыл.

Люба всегда говорила о своей маме, о Норе то есть, что та живет как мышь за веником, далеко и надолго от дома не удаляется. А сегодня пожалуйста: ночь скоро – ее нет как нет!

Саша спустилась обратно на свой третий этаж и села на ступеньки. Оставалось только ждать – не догонять же. Хочется верить, что Нора к шестидесяти годам не завела себе мужчину и ночевать придет домой.

Она сидела и смотрела на ступеньки бессмысленным взглядом. Она знала эти ступеньки лучше, чем таблицу умножения. Все ее детство, вся юность прошли в этом доме. Да что там ее – и мамино детство здесь прошло тоже.

Кира утверждала, что их дом – лучшее здание в окрестностях. И не потому что это яркий образчик московского конструктивизма – разве в архитектуре дело, когда речь о доме родном? – а потому что он настоящий московский, и не старинный, и не современный, а ровно такой, как следует.

В двадцать седьмом году, когда этот дом построили для работников советского Госстраха, на крыше был розарий, и солярий, и чуть ли не павлины выгуливались. В этом розарии с павлинами выгуливали также и детей, в числе которых была Кирина бабушка Ангелина Константиновна. Через полвека она рассказывала своей внучке и ее друзьям, что с тех времен чудом уцелел домовой и что живет он теперь на чердаке. Все дети боялись домового, даже, кажется, Федор Ильич, не боялась только Люба, потому что в него не верила.

Это было – и это давно прошло, и навсегда прошло. И Кирина бабушка умерла, и Сашин дед, и разъехались по городу и миру их родители.

И вот теперь Саша сидит на ступеньках и думает, что неплохо было бы, если бы можно было оставлять ключи от квартиры домовому, тогда они были бы надежно защищены от грабителей, да и от всех житейских напастей.

Глуповатые это были размышления. Но разгоняли тоску.

Хлопнула дверь внизу. Раздались шаги. Саша прислушалась. Нет, не Нора – шаги мужские, хотя и не тяжелые.

Мужчина, поднимающийся по лестнице, был незнакомый. Но что-то в его облике было знакомо точно, хотя что именно, определить она не могла.

– Здравствуйте, – сказал он, останавливаясь перед Сашей.

– Здравствуйте.

Она кивнула с равнодушной вежливостью и подвинулась, давая ему пройти мимо нее. Но проходить он не стал.

– Я хотел вас сразу же поблагодарить, – сказал он. – Но не успел, к сожалению.

– За что поблагодарить? – не поняла Саша.

– За ваше пение.

Так вот что было ей знакомо в его облике! Ослепляюще белый свитер и черные глаза, которые смотрят так жарко, что кажутся неостывшими углями.

Он сидел за столом у полотняной стены павильона и смотрел на нее все время, пока она пела. А теперь он стоит перед нею на лестнице и снова смотрит не отрываясь. И, кажется, его нисколько не удивляет, что она сидит на ступеньках, да еще в концертном платье, да еще с опухшей скулой и разбитой губой. Во всяком случае, удивления нет ни в голосе его, ни во взгляде.

Это Саше понравилось.

– У вас чудесный голос, – сказал он. – Это вам.

Он протянул ей букет, составленный так, как не составляют букеты в киосках у метро. Значит, специально заходил в цветочный салон. Может, здесь же, на Малой Бронной; Саша, когда ехала на концерт, заметила какую-то незнакомую, увитую цветами витрину.

Она подумала о том, что опять в голове вертятся глупости, и сказала:

– Спасибо. Надеюсь, до тех пор, пока я попаду в квартиру, они не завянут.

– Вы забыли ключи? – поинтересовался он.

– Потеряла.

– Которая ваша дверь?

– Хотите взломать? – усмехнулась она.

– Можно вызвать спасателей, они вскроют.

– У меня паспорт в квартире, – сказала Саша. – А они без паспорта вскрывать не станут.

– Но как-то же вы собираетесь туда попасть. Ждете же чего-то.

– Вы мыслите логично, – снова усмехнулась Саша. И тут же подумала, что он вообще-то не дал ей никакого повода для того, чтобы над ним иронизировать. – Я соседку жду, – уже без усмешки объяснила она. – У нее запасные ключи.

– И когда же она придет?

– Понятия не имею. Она из дому редко выходит вообще-то. Но сегодня ее нет. Уж такой сегодня день.

– Он еще не окончен.

– Надеюсь. Надеюсь, что соседка все же вернется домой сегодня, а не завтра.

– Я не о соседке.

– А о чем?

Они перебрасывались словами, как жонглеры на арене. Его глаза блестели вороненым блеском. Все это будоражило и почти веселило. Даже то, что он не спрашивает, откуда у нее синяк на скуле, будоражило воображение.

«Может, потому и не спрашивает, – подумала Саша. – Интригует. Ну и пусть! Уж пошлости во всем этом нету точно».

– О том, что мы с вами не обязательно должны сидеть на лестнице, – сказал он.

– Мы с вами?

– Ну да. Я был бы рад куда-нибудь вас пригласить.

– В вашем павильоне есть замечательный закуток, – хмыкнула Саша. – Меня туда уже приглашали. И даже пытались там накормить. Плошки вынесли.

– Извините. – Он оторопел. – Я об этом не знал.