Героиня второго плана

– Не знаю, умела ты нитку заправлять или нет, но одежда у тебя потрясающая, – сказал Арсений.

Слова были обычные, но произнес он их так, как можно было, в Майином представлении, сказать только «я тебя хочу».

– Почему? – так и не обернувшись, спросила она.

– Ткань эта… Прозрачная, а под ней спина голая. Возбуждает страшно. И подол еще. Когда ты шла… Я очень тебя хотел весь вечер.

Все-таки она правильно почувствовала, что он хочет сказать на самом деле. И странно, что не почувствовала этого сразу, когда шла через ресторанный зал к столику, а он смотрел на ассиметричный подол над ее коленями.

Арсений снял с Майи накидку и стал целовать ее голую спину. Она всегда боялась щекотки, но сейчас чувствовала такое возбуждение, что все ее привычки и обыкновения перестали что-либо значить.

Кровать была узкая, это должно было сковывать их, но неожиданно оказалось, что именно это дает такую свободу, какой, может, и не было бы, если бы им не приходилось соединяться, сплетаться в тесноте самым причудливым образом.

Страсть без преград и без стыда – вот что их охватило. Майя, во всяком случае, чувствовала в себе именно это, и это же было сейчас в Арсении, она знала.

Ей не нравилось, что он под нею, это сковывало ее, но он был так настойчив, что она подчинилась его желанию. И как только она сжала коленями его плечи, желание пронзило ее саму – пронзило буквально, так мгновенно и остро, что она вскрикнула. Она не ожидала, что это может произойти так быстро, и ей стало страшно жаль, что все уже кончилось. Вот так, сразу!.. Она чуть не заплакала. Но Арсений потянул ее за руки, заставил наклониться, выгнуться, и она поняла, что ничего не кончилось, все продолжается, и она чувствует его в себе теперь совсем иначе – будоражаще, томительно.

Все это было странно, необычно, и такое новое открывало ей в себе самой, что она отдалась этому открытию полностью, забыв обо всем, что могло бы ее сковывать.

Непонятно, как не развалилась под ними эта то ли кушетка, то ли раскладушка. Оба они не сдерживали себя, и выглядело это, наверное, сокрушительно, но кто же мог видеть их сейчас?..

В абсолютном самозабвении слились они друг с другом и вздрагивали, и трепетали… И замерли наконец без сил.

– Хорошо, что не поехали в отель, – сказал Арсений. – Кровать неудобная, зато от тесноты открылись новые возможности.

Он произнес ровно то, что и Майя понимала, но его слова покоробили ее. Не все она готова была произносить вслух сама или слышать от мужчины.

Майя перекинула через него ногу и встала на пол. Ее прическа снова рассыпалась, все-таки шпильки не были предназначены для таких, в буквальном смысле, потрясений. Они лежали возле кровати, и на одну она даже наступила, уколовшись золотым глазком, которым шпилька была украшена. Это было египетское украшение – Око Уджат.

Арсений тоже поднялся с кровати.

– Ложись, отдохни, – сказал он.

«А ты?» – чуть не спросила Майя.

Но вовремя сообразила, что в таком вопросе нет смысла. Узкая раскладушка не предназначена для того, чтобы отдыхать на ней вдвоем и тем более вместе спать.

– Сварить тебе кофе? – предложил Арсений.

– Мы только что выпили кофе, – ответила Майя.

Они выпили кофе, и вина, и ликера, они сыты, секс произошел, спать вместе невозможно… Двойного решения такая ситуация не предполагает, и обоим это ясно. А ему и с самого начала было ясно.

Но это слишком тонкая материя для упрека, да и к чему высказывать упрек?

– У меня вещи не собраны, – сказала Майя.

– Какие вещи? – удивился Арсений.

– Я завтра уезжаю. А вещи не собраны. И мне в самом деле надо отдохнуть.

Она достала айфон. Свободное такси высветилось на экране сразу, машина была совсем рядом, на Новом Арбате.

Майя оделась. Пока она закалывала свои шпильки, Арсений оделся тоже.

– А куда ты шел тогда, ночью? – спросила она.

– Какой ночью? – не понял он.

– Когда у меня ключ сломался. Меня Нина Цезаревна поселила в свободную комнату, я в окно увидела, как ты из гостиницы выходишь и к Невскому идешь.

– А!.. – вспомнил он. – Да, пошел на Невский. Есть захотелось, а ночные кафе только там.

Объяснение простое, оказывается. А какие у нее были основания ожидать сложного? Майя вспомнила, как он шел по ночной улице, исчезая в весеннем тумане. Чтобы выстроить на этом образе целую картину мира, надо обладать непомерной фантазией. И стоит ли удивляться, что непомерная фантазия не имеет отношения к действительности?

Арсений проводил Майю до такси. Он молчал, и она видела, что он чувствует неловкость. Но теперь она понимала, что в связи с этим не надо огород городить. Ну да, действительно неловко получилось, слишком явно дал понять женщине, что ее присутствие в его квартире имеет четкие временные рамки. Точно такую же неловкость ощущал бы любой сколько-нибудь умный и воспитанный человек, и это именно его характеристики – умный и воспитанный. Только ей-то что от его воспитания и ума?

Садясь в такси, Майя еще раз взглянула на фасад Дома со львами. Бабушка Серафима рассказывала о нем всегда только по внучкиной просьбе, самой ей неприятно было его вспоминать, хотя она и родилась в этом доме, и жила в нем много лет.

– Слишком много здесь было отчаяния, – объяснила она однажды. – Хорошего тоже было много, конечно, молодость сама собою хороша. Но отчаяние сильнее помнится.

Глава 8

Как это странно: ты живешь в доме всю жизнь, но тебя не оставляет ощущение, что он не твой, и даже более того – что никакого твоего дома вообще нет на свете.

Серафима часто ловила себя на ощущениях такого странного рода, и это ее совсем не радовало. Она считала, что к странностям у человека должен прилагаться талант, а если таланта нет, то странности лишь раздражают окружающих, и справедливо раздражают.

О чем-то подобном она думала каждый раз, возвращаясь домой на Малую Молчановку. Серафима так привыкла к этим мыслям, что они возникали в ее сознании лишь мельком и сразу же исчезали.

К крыльцу она подошла одновременно с незнакомым мужчиной, и по ступенькам между львами они поднялись вместе. Он был с чемоданом, значит, скорее всего ему дали ордер на комнату. После войны некоторые жильцы не вернулись из эвакуации, и в Дом, в огромные его коммуналки, то и дело вселяли новых.

Он поздоровался и открыл перед нею входную дверь. Серафима ответила на его приветствие и вошла вместе с ним в подъезд. Хорошо, если ему на второй или на третий этаж: разговоры ради разговоров с посторонними людьми ее тяготили, но и идти долго молча тоже ведь неловко.

Оказалось, что она ошиблась во всем: новый жилец шел на шестой этаж, как и она, разговоров не заводил, но никакой неловкости при этом не возникало. Вероятно, он был молчалив по натуре, как и Серафима.

– Мы будем соседями, – сказала она, когда остановились перед дверью ее квартиры. – Ведь вы по ордеру вселяетесь?

– Нет, – ответил он. – Соседями, возможно, будем, но ордера у меня нет. Я к Полине Андреевне Самариной. Знаете такую?

Серафима замерла с ключом в руке.

– С ней что-то случилось? – помолчав, спросил он.

То ли он отличался особенной догадливостью, то ли с Серафимой и догадливости никакой было не надо.

– Вы все-таки приехали… – пробормотала она.

– Вы считаете, мне лучше не входить? – быстро спросил он.