Счастливый слон

У меня хорошая плита, правда, не профессиональная с восемью горелками размером с вечный огонь, а человеческая. Но главное, у меня есть пара встроенных на уровне пояса духовок для выпечки и мраморный прилавок, как в старой Филипповской булочной, для раскатывания теста. Пока в одной духовке томится начиненная яблоками, орехами и черносливом индейка ко Дню благодарения, в другой можно с легкостью изготовить сотню-полторы пирожков для приема человек на пятьдесят «для своих». Не удивительно, что самые удачные сделки Ник совершал именно у нас дома, с набитыми по самые уши пирогами партнерами, а приглашение к нам в гости приравнивалось сотрудниками фирмы к ордену Славы.

Я люблю печь. Пироги, сладкое печенье, даже просто хлеб. Мне нравится, когда в доме пахнет свежей выпечкой, это так уютно. Так тепло. Мне кажется, в такой дом хочется возвращаться, и из него не хочется уходить. С этим, впрочем, я, похоже, ошиблась. Ну что ж. Жалко будет продавать. Для продажи, кстати, было бы как раз лучше, если бы здесь стояла здоровенная профессиональная плита или какая-нибудь АГА, готовить на которой так же удобно, как на полевой кухне. Это сейчас в моде. А сама кухня должна быть вся отделана в стиле хайтек – стальные поверхности, хромовый блеск и куча неизвестных науке сложных технических гэджетов, как в космическом корабле. При последнем ремонте мой прораб изо всех сил меня агитировал сделать именно так, и даже свозил на экскурсию в дом, который ремонтировал перед этим. Все было стерильно, блистало и сияло, как новая прозекторская. Беда была только в том, что сама хозяйка заходила в эту кухню раз в полгода, и явно не за тем, чтобы готовить. А я в своей кухне живу. Жила. Может быть, в своем новом доме я и сделаю этот модный аналог операционной – все равно буду жить одна, кому мне будет готовить… Хотя зачем мне одной – целый дом?

Лучше пойду отсюда, слишком тошно. Не буду же я сегодня готовить ему ужин, в конце концов. Пойду наверх, в кабинет, посижу в интернете, пока Ник не вернется. Кстати, нужно еще перебраться из спальни куда-нибудь в гостевую комнату. Или выселить его? Я так плохо сплю на непривычном месте… Хотя, наверное, по большому счету все равно – какой уж тут сон.

Ник вернулся около десяти вечера. В последнее время он всегда возвращался поздно, говорил – много работы, и я еще жалела его, как идиотка, и уговаривала не надрываться. Работа! Все-таки удивительно, как долго и счастливо можно пребывать в состоянии слепой дуры и как все становится очевидно, лишь только дашь себе труд открыть глаза. Ну, или если тебе их откроют насильственным образом. Но больше я из себя делать дуру не дам.

Я спустилась вниз. Ник успел переобуться и пройти в кухню, где и оглядывался в недоумении, не обнаружив привычно накрытого ужина на столе.

– Привет, дорогая. – Привычным жестом он чмокнул меня в щеку. Я непроизвольно откачнулась в сторону, но он не заметил. – А что, еще не готово?

– Что не готово?

– Как что? А ужин?

– Я поела в городе.

– А я?

– Я не знаю, где ты ел. Возможно, на работе? В любом случае, мне все равно.

Тут он наконец заметил, что в датском королевстве что-то неладно.

– Лиза, ты что? Что-то случилось? Ты плохо себя чувствуешь?

Я вдохнула поглубже и кинулась, как с обрыва в воду.

– Да. Я чувствую себя очень плохо.

– Что с тобой случилось?

Тон, вроде, обеспокоенный. Звучит, правда, некая нотка докуки, дескать, что там еще у нее, но очень слабая, надо отдать должное. Вполне можно было бы не заметить… Ник никогда не любил, когда я болею, хоть это и случалось нечасто. Мои болячки воспринимались в доме, как посягательство на личный комфорт моих мужчин, и я старалась не залеживаться.

Забавно, что этот разговор, которого я так боялась, получался у меня пока легко, словно бы сам собой, и – совершенно отстраненно. Как будто это не я, и все не со мной, а просто я смотрю какой-то дурацкий спектакль, и при этом мне ясны не только слова актеров, но даже их внутренние мысли. Даже забавно, честное слово. Вот только знать бы, чем кончится.

– Случилось не только со мной, Ник. Случилось с нами. Может быть, ты знаешь, что я имею в виду?

– Понятия не имею.

Я молча протянула ему на ладони его телефон. Он быстро схватил его, но потом, спохватившись, явным усилием воли небрежно сунул в карман.

– Ну да, мы сегодня перепутали телефоны. Я тебе еще когда говорил, что покупать одинаковые было идиотизмом. Но ведь ничего страшного не случилось, правда?

Ох, Коленька, как же тебе хочется, чтобы ничего не случилось… И ты ведь прекрасно знаешь, что именно страшное может произойти, уж настолько-то я тебя понимаю. Но нет, голубчик, сегодня у сказки не будет хорошего конца.

– Страшного, может, и не случилось… Но мерзкого – пожалуй.

– Ты о чем, Лиза? Я устал, не морочь мне, пожалуйста, голову. Лучше дай что-нибудь поесть. Я, между прочим, с работы.

Ну да. Лучший способ защиты – нападение. Ты еще не знаешь, от чего защищаться, а весь арсенал уже пущен в ход. «Ничего не знаю, ты сама дура, займись лучше непосредственными обязанностями, отвлекись, может, пронесет. К тому же я тебя кормлю, если ты забыла, и надрываюсь для твоего же блага». Нет, милый, не пронесет.

– А что же, твой зайчик тебя так и не покормила? Или как ее там – котеночек?

В глазах – мгновенный испуг.

– Что ты несешь? Какой еще котеночек?

Держится. Не сдается. Стойкий оловянный солдатик.

– Который весь день писал тебе смс-ки. Честное слово, замучилась читать всю эту пошлятину. К тому же неграмотная, через слово ошибки. Неужели тебе это нравится?

Получи, фашист, гранату!

– Господи, Лиза, какая ерунда! Это ошибки провайдера, такое бывает по сто раз в день. И ты из-за этого устраиваешь мне идиотскую сцену ревности?! Честное слово! Все, я пойду тогда спать!

Ага, наорать несуразицы и бежать скорее с поля боя, пока не разобрались. А там – голову в песок, утро вечера мудренее, трава не расти. С утра слинять скорее на работу, а к вечеру, глядишь, дура-жена все забудет и образумится. Как ребенок, честное слово. Ведь столько лет вместе прожили, мог бы начать хоть что-то понимать. Даже жалко его, убогого, но делать нечего, надо учить.

– Нет, Ники, подожди. Присядь, пожалуйста. Я, конечно, домохозяйка, но далеко не идиотка. Хотя, согласись, было бы удобно, правда? Провайдер может ошибаться, кто ж спорит, и смс-ки приходят не туда, бывает и такое, но зачем ты часами разговариваешь с их автором? Убеждаешь, что он, вернее, она, ошиблась номером?

Он еще не до конца понял, что попался, но в глазах уже металась неуверенность.

– Я не понимаю, Лиза?

– Я думала, ты умнее, Ники. Или хотя бы честнее. Мне казалось, мы вполне можем доверять друг другу. – С этими словами я положила перед ним на стол пачку распечаток телефонной компании, где старательно выделила маркером его разговоры с известным номером.

– Вот, вот и вот. Каждый день. По нескольку раз. И так три месяца – дальше я не стала распечатывать, мне было противно, но, думаю, и этого вполне хватит. Может, теперь ты мне что-нибудь объяснишь?

Он замолчал. Сидел, опустив голову, глядя в одну точку где-то на распечатке. Думал. Я почти физически видела, как быстро-быстро крутились шарики у него в голове. Знает ли она еще что-нибудь? Уже признаваться или можно как-нибудь отмотать? И если признаваться, то в чем и сколько? Нет ли где-нибудь щелочки увильнуть? Я могла бы ему помочь, если бы хотела. Сказать про мотель, про банковские счета. Но пока ждала. Молчала. Тянула паузу. Мне было интересно. Больно, но одновременно интересно. Пожалуй, через собственную боль я даже получала какое-то извращенное удовольствие от этого спектакля. Доктор, это садизм или мазохизм? Что с нами будет, доктор?

Он внезапно встал, отошел к стене. Достал бутылку, стакан. Щедро плеснул себе виски. Залпом отпил. Я с трудом подавила в себе невольный порыв закричать, чтоб не пил натощак, будет язва. Вовремя сдержалась. Какое мне, в сущности, теперь дело до его язвы? Сегодня наша язва – это я. И потом – пусть зайчик корячится с его больными кишками, я за это больше не отвечаю.

Ник снова сел, допил виски, налил еще, поменьше. Поглядел на меня искоса, исподлобья. Взгляд был жалобный и одновременно наглый. Я молчала. Пауза висела. Наконец он не выдержал.

– Ну да, Лиза. Ты была права. Да, я разговаривал. Это девочка, китаянка, она была у нас в конторе, типа практикантки, младший программист. Пробовалась к нам на работу, но не прошла испытательный срок. Ужасно расстроилась. Я ее жалел, принимал в ней участие. Поддерживал немного. Потом привязался незаметно. Но мы только разговаривали, ты не подумай. Я знаю, что это неправильно, но в этом нет ничего уж такого плохого… Ты мне веришь?

Врет, опять врет, мамочка дорогая, ну когда ж это кончится-то. Противно как… В мотеле он с ней разговаривал, утешитель хренов.

Я покачала головой.

– Я, Ники, конечно, тебе верю. Куда ж мне деваться? Я тебе всю дорогу верила, пока ты девочек успокаивал, поверю и сейчас. Вот только что мне со счетами делать?

– С какими счетами?

– С банковскими, Ники. С отчетами по твоей кредитке. Я их проглядела сегодня, ты уж извини. И вот они-то, Ники, не хотят тебе верить. Прямо, ты понимаешь, в голос кричат. И про ресторан, и про мотель. А я что? Я и не такому могу поверить. Но почему-то не хочу. Не хочу! Понимаешь, Ники? Я не хочу больше быть идиоткой, которая верит каждому твоему слову! Тем более что я тоже вижу, что это – вранье! Ты мог бы меня хоть в этом не унижать.

И вот тут он понял, что сгорел совсем. И, кажется, в первый раз испугался по-настоящему. Но и я к этому моменту заметно поутратила прежние спокойствие и отстраненность, так что мы, пожалуй, были на равных.

– Прости, Лизка, я… Я дурак, мог бы догадаться, что ты все знаешь. Но мне так не хотелось тебя огорчать…