Грядущее вчера

– Я что, каждый день должна тебя выгуливать? – я усмехнулась, – как собаку? – подалась вперёд с насмешкой, – иди играй с другими плаксивыми детишками!

Она низко опустила голову, едва касаясь подбородком собственной груди.

Я даже представить боялась насколько больно и тошно ей было в такие мгновения. Вся её жизнь была адом, в котором главными демонами, как бы это ни было странно, были её сестра и отец.

Все началось в тот год, когда мне исполнилось три. Я мало что помнила, кроме одного беспокойного дня, когда мама плакала больше всего. Она делала это раньше, но что может понять настолько невеликий ребенок, уже тогда осознающий, что она слаба? Я презирала её за это до поздней юности. Жалела почти всегда, но не могла понять, почему она не делает даже вздоха без чьей-либо помощи.

Отец же был воплощением силы. Весёлый, большой, разрешающий мне всё на свете. Вероятно, любящий только меня. Я хотела быть похожей на него.

Особенно в тот день. Он приносит домой завёрнутую в мерзкий розовый комбинезон дочь, прямо говорит маме о любовнице, оставляет ребенка на кресле у камина и идёт в свой кабинет – его ждала работа.

Она не сказала ему и слова. Лишь поплакала в коридоре, пока я разглядывала нового члена семьи, ревущего до красноты, затем долго не решалась приблизиться, а после… выбросила меня как что-то ненужное, заменив на вечно ноющую Тильду. Мама дала ей другое имя – не стала оставлять пресловутое «Дарья», данное, как выразился отец, «безродной идиоткой, посмевшей подкинуть ему девчонку».

Но моё отношение к сестре было спровоцировано совсем не этим. Как же пела моя душа, когда папа раз за разом прогонял подросшую Тиль из своего кабинета, в который пускал только меня. Только я была «Дочь», только я могла попросить что угодно, только я не наказывалась за проделки.

Её же он не принимал и обращался к ней лишь при необходимости. Я относилась к ней ровно так же, как делал это он. Холодно, лишь изредка поддевая или давя.

Моя мать приняла Тильду, поставив её на моё место, в то время как наш общий папа был к ней равнодушен. Мне даже не нужно было делать выбор в пользу любимого родителя.

– У меня нет друзей, – прошептала срывающимся голосом она, – никто не хочет играть со мной.

Я упала в широкое кожаное кресло и пожала плечами, уткнув нос в телефон.

– Видишь? – не отрываясь от очередной завлекательной игрушки, – если никто не хочет с тобой дружить, то почему должна я?

– Но ты обещала, – она, наконец, захлопнула короб из-под сигар и понесла его к каминной полке.

Слишком высокой для её роста – нужно было встать на носочки, чтобы подтолкнуть краем пальцев.

– Что ты делаешь?! – в проёме застыл готовый разразиться громом папа, – не трогай здесь ничего! Кто тебе разрешил?!

Я села с улыбкой, готовая внимать её оправданиям. Но в последний момент:

– Это я уронила их, папа, – отложила телефон на подлокотник, – прости. Мне захотелось рассмотреть эмблему, а Тильда помогла мне собрать.

Я смотрела в теплеющие отцовские глаза и виновато улыбалась. Он направился ко мне, сел на широкий холодный от кожаной обивки диван и забросил ногу на ногу.

– Ничего страшного, Фейри, – он называл меня так обычно, – я не злюсь на тебя, – не смотря на то, как младшая дочь пытается сунуть сигары на полку, – через неделю я отправляюсь во Францию.

Я нахмурилась. Он продолжил:

– У меня дела в Ницце, но в этот раз я планирую остановиться у своего друга, поэтому, как и обещал, возьму тебя с собой.

Я рывком вскочила на кресло ногами, сандалии скрипнули по обивке, а я сама упала на широкий подлокотник, обняв отца.

– А… а я? – всё ещё держала тонкими пальчиками короб Тиль, – могу я тоже поехать?

Обычно она старалась на него не смотреть, но только не сейчас: её взгляд буквально горел надеждой. И как же было привычно видеть то, как она угасает.

– Ты останешься с Клаудией, – только и сказал отец.

Ему будто было всё равно. А ещё он никогда не называл маму не по имени. Даже когда говорил о ней мне.

– Ницца, – болтнула ногами я, – ты часто там бывал?

Он взглянул на часы, поджал губы и ответил:

– Достаточно часто, – его ладонь скользнула по моей макушке, – мне пора уезжать, Фейри. Обсудим это за ужином.

Я пожала плечами.

– Как скажешь, – вернулась к телефону я.

Через минуту его автомобиль вынырнул из-под автоматических ворот и рванул мимо декоративного заборчика, у которого целый день крутился садовник.

– Ты не сказала, что я всё рассыпала, – всё так же понуро стояла сестра.

Я подняла на неё взгляд.

– Ты скажешь маме, что сама не хотела гулять сегодня, – поставила её в безвыходное положение.

Такими как она и мама было легко манипулировать. Я научилась этому у отца.

***

Город. Либэн. И я – одна из миллиарда точек его существ. Крохотная звезда его вселенной.

На мне юбка-миди, туфли на среднем каблуке и строгая блузка с округлым вырезом под горло. Зачем было это перечислять? Я стою у обвалившейся стеклом витрины какого-то магазина, прижимая пальцы к острому осколку, оставшемуся в пазах резиновой прокладки.

Шаг назад. Взрыв!

Сперва волосы и юбку рвануло ветром вперед, и только после до ушей донёсся грохот вперемешку со звоном.

Пыльная завеса осела на испещрённый трещинками асфальт только тогда, когда я пробралась к эпицентру удара – казалось, что туда упала как минимум бомба, как максимум ракета. Камни и крошево не мешали пробираться даже в такой обуви и одежде, тормозило меня лишь осознание собственной неподходящести.

Я подошла к котловану глубиной в метр, и меня заставил очнуться ударивший по ушам гул сирен. Такие обычно включало городское управление при опасности. Воздушная тревога? Или не совсем?

– М-мы не хотим проблем! – донеслось до меня сбоку.

Парень. Лет двадцати пяти, темноволосый и с ясным, пусть и бегающим, взглядом. А ещё со стареньким замотанным синей изолентой ружьём. Изолента. Да, самое стойкое решение всех проблем. Была бы я той, кто всё за себя решает, то обмоталась бы ею с ног до головы.

Бредятина.

– Я пойду с вами, – вышло слишком уверенно.

Будь на его месте кто постарше, меня бы уже застрелили.

– С нами? – изумился он, – п-перебежать хочешь?