Мне давно хотелось убить

– Неужели до сих пор чувствуется?

Она слушала его голос, смотрела на него и пыталась представить, в какой семье он рос, кто научил его так хорошо проговаривать каждое слово, так обаятельно улыбаться? И увидела его стоящим за мольбертом с кистью в руке; в комнате тепло, уютно, из кухни доносится аромат горячего теста; вот в комнату, где работает маленький Борис, заходит бабушка, тетушка или домработница с тарелкой, полной пирожков; Борис в толстом вязаном свитере на лыжах… Вот только его родителей она не успела себе представить.

…Она очнулась. Ей показалось, что она знает Бориса уже очень давно.

– Случилось что-нибудь ЕЩЕ? – повторила она свой вопрос. – Закройтесь хорошенько… Я тороплюсь, мне еще надо заехать в магазин, поэтому поговорим на ходу, хорошо?

– Как вам будет угодно. Собственно, я хотел поговорить с вами о Жанне. С ней что-то происходит в последнее время, и я очень боюсь за нее… Если бы вы только знали, в каком состоянии я нашел ее год назад, когда она потеряла мать… Это было запуганное насмерть существо с признаками… шизофрении… Я должен был сказать вам это. Да, я водил ее к врачу, и если бы не мое вмешательство, мои связи, неизвестно, где бы она сейчас была… Ее хотели отправить в психушку…

– Вы любите ее? – Юля и сама не знала, задала ли она этот вопрос Борису как представитель сыскного агентства либо просто как женщина, которая видит перед собой красивого мужчину.

– Конечно, иначе вы бы не увидели меня у нее дома, да и здесь…

– Вы хотите сказать, что она все выдумала про Марину?

– Даже не знаю, с чего начать… Все может быть…

– Сегодня я сама видела эту особу…

– Когда? – Он был искренне удивлен. – Сегодня? В котором часу?

– Утром, после того, как вы ушли. Она, представьте, дала стрекача…

– И вы ее не догнали? Господи, да неужели действительно все так опасно?

– Пока ничего определенного сказать не могу. Вы не знаете, что еще произошло…

– Еще кто-то пришел?

Она рассказала ему про «сапоги».

– Так что, Борис, я вам благодарна за то, что вы пришли предупредить меня о ее расстроенных нервах, но, поверьте, они у нас у всех немного расстроенные. Жанна – живой человек, и ей свойственно переживать. Ведь она любила свою мать… Вы, кстати, были с ней знакомы?

– Да, она ссужала меня деньгами, и я вернул их все, до копейки, правда, уже только Жанне… Но я ведь пришел рассказать вам еще кое о чем. Возможно, Жанна просто забыла об этом, но слишком уж много совпадений…

– О чем вы?

– Дело в том, что у Жанны была подруга, которую тоже звали Марина. Я пока вам больше ничего не скажу. Давайте сделаем так. Жанна ведь сейчас находится у вас?

– Ну да…

– Так вот. Вот приедете сейчас к ней и спросите, знает ли она Марину Козич.

– А кто такая Марина Козич?

– Я не об этом… Вы просто посмотрите на ее реакцию… Она будет плакать, у нее, возможно, начнется истерика…

– Что это вы такое странное мне рассказываете? Что вы-то сами знаете про эту Марину Козич?

– Я вам потом расскажу…

Машина остановилась. Юля, извинившись, пошла в магазин, оставив Бориса в машине. Вернувшись оттуда, нагруженная пакетами, она ждала, что он откроет ей дверцу, но так и не дождалась. Поставила пакеты на землю, открыла дверцу сама и, к своему удивлению, обнаружила, что в машине никого нет.

Глава 5

Незачем ждать весны. И все это чушь собачья про весну, про силу, которую она дает живым существам. Силу может дать себе сам человек. И кто знает, по каким законам природы эта самая сила появляется в его организме после демонстрации своей же, но ДРУГОЙ силы.

Можно с силой отжимать тряпку, тереть эмаль ванны, кафельные плитки пола… Выходит, и это тоже будет сила, да только какой от нее прок?

Он встал, промокнул рукавом рубашки пот со лба, потянулся, расправляя затекшие мышцы. И как это женщинам не надоедает постоянно мыть полы? Как это унизительно в конечном счете! Это ли не доказывает, что женщины, в сущности, низшие существа, а раз так, то не стоит и задумываться о смысле их жизни. Рождение детей, казалось бы, могло хоть как-то облагородить этих самок, так нет же, даже из этого они ухитряются строить свои ловушки, куда заманивают зазевавшихся и потерявших на миг контроль над своими желаниями мужчин.

Вода в белом пластиковом ведре стала неприятно бурой от крови. Как же мало ее оказалось в этом большом и тяжелом теле.

Она потом снилась ему. Кровь. Темная, медленная и густая. Она текла, как река, змеясь между берегов, и закипала у горизонта, пенилась, окрашивая розовыми бликами клубящийся в воздухе туман. Этот сон был самым прекрасным из всех его прежних снов, в которых он видел своих РОЗОВЫХ ЖЕНЩИН.

Эти сны, так же как переживания, связанные с уничтожением трупов и их если не погребением, так припрятыванием в какое-нибудь надежное место, отвлекали его от ДРУГИХ женщин, которые толпами ходили рядом с ним, словно стада молчаливых и глупых животных, для которых мужчины служили лишь покорными исполнителями их воли. Бог, обрекая женщину на муки во время родов, осчастливил их таким даром, какой и не снился мужчинам! Этот дар заключался в том, что любой женщине, возжелавшей мужчину, достаточно одного движения, чтобы отдаться ему, в то время как мужчине для того, чтобы овладеть женщиной, необходима та самая сила, без которой он не может почувствовать себя по-настоящему мужчиной. И самое несправедливое заключается в том, что эта самая сила не зависит ни от его разума, ни его физического состояния, ни от чего… И тем обиднее, что мужчина не может совершенствоваться в этом направлении, как бы он этого ни хотел. Это женщина может придумывать все новые и новые способы соблазнения мужчин, пуская в ход все, что может пробудить в них желание, начиная от кружевных чулок и кончая кроваво-красной помадой. А вот мужчина может позволить себе какое-то разнообразие лишь при условии, что в его заветную плоть вторгается, распирая ее и делая упругой, до блаженного затвердевания, кровь другого свойства; кровь животворная, волшебная, обладающая свойством густой и горячей смолы, делающей мужчину мужчиной…

Однажды он кинул в женщину нож. Прямо в спину. Не попал и убежал. Тогда ему было чуть больше двадцати пяти.

Он не был знаком с ней, просто она шла мимо и имела глупость призывно улыбнуться ему… Она неосознанно, как это присуще всем женщинам, хотела пробудить в нем желание. И пробудила. Но только не то, на которое она рассчитывала. Желание УБИТЬ ради того, чтобы просто убить, охватило его со страшной силой, заставило достать из кармана перочинный нож, раскрыть его и швырнуть изо всей силы ей в спину…

Он даже вскочил со скамейки и бросился вслед за женщиной, чтобы увидеть, как острое лезвие вонзится в ее розоватую, прикрытую белой полупрозрачной тканью платья плоть…

Но нож, слегка коснувшись спины, упал на землю, а женщина, обернувшись, удивленно посмотрела на него и пожала плечами. Она просто не увидела ножа. Трудно себе представить, что было бы, если бы она его увидела!

Так длилось невыносимо долго, пока он не встретил ЕЕ – женщину, буквально вытащившую его из теплого болота отчаяния, в которое он погружался все глубже и глубже. Почему болото? Да потому, что процессы, происходившие в нем, соки, бродившие в его теле, не находя выхода, представлялись ему зловонной жижей, которая образуется в белковом организме в процессе гниения. Он не мог иначе воспринимать свое тело, которое он ненавидел и которое неизвестно чего хотело. Ненавидел и свое лицо, изрытое садистом-косметологом, которому он доверил однажды свою забродившую кожу. Ненавидел свои руки, особенно ладони, предательски потеющие в момент прикосновения к женщине…

Она называла себя Евой. В первый же день их знакомства она увезла его подальше от людей, на остров, где было тепло и солнечно, где никто не мог подсматривать за ними, и окружила его такой заботой и пониманием, что он подумал, что умер. Потому что никогда еще солнце не приносило ему то блаженное тепло, в котором он купался эти три счастливых дня. Он не знал, зачем ей понадобился он, НЕмужчина, он так и не понял этого никогда. Должно быть, природа женщины оказалась не столь примитивна, как он себе это представлял. И этой Еве понадобился для ее любовных ласк именно он, изгой, больной, в сущности, человек…

На второй день их жизни на острове – а жили они в одном из пустующих заброшенных домиков, где хозяйничали одни ужи и мыши, – он почувствовал то, о чем уже и не мечтал. Он взял Еву рано утром, затем в полдень, когда они лежали, разморенные после сытного обеда, состоящего из свежего хлеба и теплого закисшего молока (ровно в двенадцать к берегу приставала лодка со стариком, который привозил им еду), и перед сном, за час до полуночи…

Он ждал, когда наступит пробуждение, и просто неистовствовал, потому что оно не наступало. Он понимал, что в реальной жизни Евы быть не может, что он сам родил ее своим мозгом, своим телом, своей кожей специально для себя, для своих услад… Как же он был потрясен, когда однажды вечером старик приехал за ними и увез их на станцию, откуда они уплыли на маленьком пароходике в город…

Город и Ева – это не вязалось с рассудком. Что ей делать, этой солнечной женщине, в сверкающем бриллиантами ночных огней городе?

– У тебя есть телефон? – спросила она будничным голосом перед тем, как сесть в такси.

– Есть, – ответил он, понимая, что теряет ее навсегда.

– Скажи мне, я запомню…

Она стояла во всем светлом, тоненькая, загорелая, и ветер трепал ее золотистые волосы… Красные блики от рекламных огней играли на ее открытой груди. Желание сжигало его.

– Ты не исчезнешь?

– Да нет же… Позвоню, и мы с тобой встретимся.

– А у тебя есть телефон?