Грех и немножко нежно

Бежала по фиолетовым сумеркам до своего дома так быстро, что ноги не успели замерзнуть. Где оставила сапоги? Где, кому подарила девственность, так и не поняла… Это позже, случайно, проходя мимо краеведческого музея, увидела, как мужчина, в квартире которого она проснулась и имени которого не знала, входит в парадную дверь. Проследив за ним до его кабинета, она узнала, что он является директором музея и что зовут его, как следовало из надписи на табличке, Юрий Михайлович Ланг.

Увидев Киру в дверях своего кабинета, Юрий Михайлович сначала долго вглядывался в нее, пытаясь, видимо, вспомнить, где же он видел эту женщину в кроликовой шубе и нахлобученном на голову капюшоне, но на всякий случай кивнул головой и спросил, что ей нужно.

– Да вот, зашла в ваш музей… первый раз, – соврала Кира, посещавшая музей еще будучи школьницей младших классов.

Она ждала от него хотя бы какого-нибудь проявления ласки, теплого слова, но Ланг пожал плечами и отправил ее к смотрительнице Елизавете Вальтеровне, мол, она вам все покажет и расскажет. И углубился в чтение какой-то книги.

Он ее так и не вспомнил!

Музей она в тот раз обошла весь под стрекотанье смотрительницы, высокой сухой старушенции, талантливого экскурсовода. А через пару дней снова пришла в музей, постучалась к Лангу. Вошла, села напротив него и, глядя ему прямо в глаза, спросила: «Где сапоги?»

Он смотрел на нее поверх своих очков некоторое время, потом глаза его стали расширяться, а на носу выступили капли испарины.

– Так это вы? – шепотом произнес он, доставая носовой платок и промокая им свое круглое розовое лицо.

– Да, это я. С Новый годом, Юрий Михайлович, – с легким упреком произнесла Кира и склонила голову набок в ожидании ответа и нормальной уже реакции мужчины на визит любовницы.

– Сапоги у меня, я нашел их под кроватью и готов вернуть, когда вам будет угодно. Вы уж извините, что я вас не узнал… Сам не знаю, почему все так случилось… Выпил лишнего… Закусок было много, и я не думал, что меня так развезет… Да я вообще думал, что вы мне приснились!

– Вообще-то меня зовут Кира.

– Очень приятно, Кира.

– Если удобно, я могу прийти к вам сегодня вечером за сапогами, – храбро предложила она, в душе желая попытаться продолжить отношения.

– Нет-нет, не стоит себя утруждать… – Он часто и мелко замахал руками, словно загребая снег. – Вы приходите завтра в это же время, утром, сюда, и я верну вам ваши сапоги… постойте, но как же вы тогда дошли до дому?

– Выпила воды, разбавила винные пары… – улыбнулась она, – и добежала… как пьяная была…

Но даже ее улыбка не повлияла на температуру их отношений.

– Вы извините, но я сейчас очень занят…

Кира целый день действительно ходила как пьяная, представляя себе их новое свидание. Она знала из книг и рассказов своей подруги Иды, что мужчины в большинстве своем существа в себе неуверенные, нерешительные, и что их «нужно брать». Кире хотелось нормальных отношений, мужа, детей, и она решила действовать.

Для начала испекла пирог с замороженной вишней, завернула в новое кухонное полотенце с вышивкой и положила в сумочку.

Вымылась, уложила феном волосы, надела новую белую блузку, черную юбку из дорогой английской шерсти (мама надевала ее всего-то пару раз, незадолго до смерти), черные итальянские колготки, ботинки на меху, набросила шубку и побежала к Лангу.

Он встретил ее в домашних широких штанах с отвисшими коленями, шлепанцах на босу ногу и просторной полосатой рубашке. Увидев Киру, Ланг нахмурился.

– Проходите, – наконец сказал он, впуская ее к себе.

Если бы Кира могла читать мысли, то прочла бы его сильнейшее нежелание видеть ее и вспоминать все то, что произошло тогда между ними в новогоднюю ночь. Животный инстинкт, один на двоих, сыграл с ними злую шутку, позволив сблизиться телесно, но отнюдь не духовно. И виной тому стал, конечно, алкоголь, с которым ни Ланг, ни Кира не умели обращаться и не знали своей меры. Ланг не собирался нести ответственность за произошедшее, к тому же он и не понял, что лишил девушку девственности. Да он вообще почти ничего не помнил. И вот теперь она здесь, пришла, и они оба не знают, что сказать и как вести себя.

Кира же, пройдя в квартиру, осмотрелась и отметила, что квартира запущена, что ее невозможно привести в порядок без ремонта и что, если Ланг только пожелает связать с ней свою жизнь, она готова здесь потрудиться. Кира мысленно уже и побелила потолок, и поклеила обои, сменила линолеум на ламинат, купила новые занавески и диван в гостиную.

– Вот, пирог, – сказала она, очнувшись от своих грез, разворачивая вышитое полотенце. – С вишней.

В тот первый вечер они пили чай, Ланг рассказывал Кире о своей работе, сетовал на то, что государство совершенно не занимается музеями, что практически не финансирует. Во время разговора он почти не смотрел на свою гостью и пирог тоже почему-то не ел. Он съест его сразу же после ее ухода, но она об этом никогда не узнает.

Права была Ида, конечно, Кира навязывается Лангу. Но кто знает, может быть, именно так и нужно действовать с подобными людьми, чтобы он привык к ней и перестал бояться. Может, когда-нибудь он осмелеет и пригласит ее в кино или в театр в областном центре. Кира считала, что ему нужно просто дать время.

– …И дом в деревне продала, и машину отцовскую, и акции Газпрома, и дачу… И все деньги ему отдала, представляешь? – заливалась Ида, продолжая какую-то свою мысль, которую Кира давно уже упустила. – Все деньги ему отдала, а он возьми да и брось ее!

– Как… бросил? – Кира надеялась, что главное из разговора она все же поймет.

– Да вот так! Взял денежки и сбежал с ее подругой! Вот так. Они поехали в Москву, и больше уже Нина его не видела. А ведь я ее предупреждала, что нельзя вот так распахиваться перед мужчиной, даже если ты его и любишь… Ладно в душу, в постель свою впустила, но кошелек-то чего открыла? Кому она теперь без денег, с проблемами нужна?

– Ида, а у тебя как дела? Ты замуж не собираешься?

– Кира, ты заболела, что ли? Это когда я хотела замуж? Ну уж нет, дудки! Но если я почувствую, что мужчина действительно любит и готов подарить мне, скажем, дом или машину, словом, пожертвовать для меня что-то материальное, крупное, то это будет означать его серьезные чувства ко мне. И вот тогда, поверь мне, Кирочка, я буду самой милой и преданной женой на свете. Я буду варить своему любимому суп и жарить котлеты, рожу ему детей и стану во всем его поддерживать… А пока я этого не почувствую, буду тянуть с мужиков деньги, вот так-то.

– Но разве то, чем ты занимаешься, не является… проституцией?

– Глупая! Это называется любовь… Только другая, понимаешь? Я позволяю мужчине любить себя и проверяю его чувства…

Кира закрыла глаза и снова увидела кровь на бетонном полу, лицо мертвой девушки, маленькое колечко с рубином на безымянном пальце, кружевную блузку с расплывшимся пятном в области груди, серую шелковую юбку…

И голос ее, звонкий, высокий: «Убери от меня свои руки, гадкий, вонючий, противный урод!!! Меня сейчас вырвет от тебя!»

Они снова поговорили с Идой о невозможности заставить мужчину полюбить себя, затем всегда уверенная в себе Ида как-то по-щенячьи ласково потерлась щекой о щеку своей милой и невезучей подружки Киры и ушла к себе, даже не подозревая, что буквально через несколько минут Кира, умывшись, чтобы остудить разгоряченное фантазиями лицо, бросится вон из дома и побежит, побежит, напрямую, по темным зеленым дворам притихшего Зульштата навстречу своей судьбе…

2. Маша

Каникулы в унылом, пыльном и жарком июльском Зульштате, куда Маша Тропинина отправилась по настоянию своей матери, чтобы навестить тетю Люду, а заодно помочь ей варить варенье и компоты на зиму, буквально за несколько минут потеряли свою непривлекательность и приобрели глубокий и даже авантюрный смысл.

После домашней вишневки, расположившись на веранде, в прохладе ароматного от ночных фиалок сада, перезревшая и одинокая тетя Люда, урожденная Роут, поделилась с племянницей своими мечтами о вдовце-соседе Владимире Иоффе. Человек он очень порядочный, хозяйственный, держит два кафе в центре, а дети его еще два года тому назад уехали на постоянное жительство в Германию, поэтому вряд ли станут препятствовать их браку. Призналась, что два раза он ночевал у нее, что оказался мужчиной сильным и нежным и что она вообще счастлива. Сказала пару слов о его внезапно умершей жене Соне, «сгоревшей» от воспаления легких после грозы, во время которой она оказалась на одном из волжских островов и замерзла, ожидая лодку. Мысль плавно перетекла в траурное русло – вспомнились пышные похороны Сони Иоффе, Зульштатское кладбище, пока что еще сохранившее очертания чисто немецких захоронений, и, наконец, в ночи, ставшей уже не такой романтичной, как во время разговора о любви, а приобретшей зловещую окраску, прозвучало роскошное слово «склеп».

– …так что наша с твоей мамой бабушка, а твоя прабабушка, Марта Краушенбах, похоронена как раз там… Да только никто не знает, где именно.

– Постой… – Маша вынырнула из полудремы, в которую погрузилась после вишневки и сладкого пирога, – как это – никто не знает? Ты же сама сказала – в семейном склепе. Это ведь не иголка, а целый склеп!

Она изобразила руками полукруг, каким и должен был быть по форме в ее представлении каменный склеп.

– Знаю только, что он на немецком кладбище и что должен находиться где-то в самом его центре, в хорошем месте, понимаешь? Да только много времени прошло, в Зульштате уже давно русская кровь практически вытеснила немецкую, а потому и кладбище словно уменьшилось в размере, обросло новыми, русскими, могилами за столько-то лет!

– А когда она умерла? Ну, моя прабабка Марта?

– В 1957 году. Вот как родила твою бабушку, Катрин, нашу маму, так родами и умерла. Ее отец Петр не выдержал такого удара, говорят, он очень уж любил свою единственную дочку, и тоже умер. Но незадолго до смерти спрятал все свое золото (а он был богатым человеком, держал когда-то две мельницы, три пекарни и одну кофейню) в склепе, по слухам, как раз под каменным гробом Марты…

– Жуть! – проснулась окончательно Маша и тряхнула головой. – Зачем ему было прятать золото под гробом?

– Не знаю… может, он чувствовал, что скоро умрет, а потому решил забрать все с собой, чтобы никому не досталось его богатство. Он же к тому времени уже был один, его жена тоже умерла… Он потерял смысл жизни после смерти дочери, поэтому все так и случилось.

– Но если ты мне об этом рассказываешь, значит, и тебе тоже кто-то это рассказал?

– Я думала, что твоя мама тебе уже давно рассказала.