Одно преступное одиночество

Машина удалялась, и я схватил телефон и набрал номер, тот, с объявления. Несколько гудков, и я услышал женский голос. Тихий, нежный. Конечно, я сказал ей, чтобы не делала глупостей, что она может пожалеть об этом. В трубке молчали. И вдруг я увидел, как машина, та самая машина, в которой я ее видел, пятится ко мне. Медленно, как уставший тяжелый зверь. Наконец, автомобиль поравнялся со мной, стекло опустилось, и тонкая белая рука поманила меня, приглашая в салон.

– Что было потом?

– Мы ехали молча, я совсем забыл о детях, няне, да обо всем на свете. Просто смотрел на нее, причем украдкой, осторожно. Она была очень красива.

– Она привезла вас в «Геро»?

– Да. Притормозила возле крыльца, вышла, я следом. Мы вошли в гостиницу. Там было тепло, я закашлялся. Еще пахло каким-то ароматизатором, очень сильно. Момент, когда она что-то там оформляла, из моей памяти стерся начисто. Или она заранее забронировала номер? Я увидел у нее в руках ключ с деревянным брелком в форме шара. Потом она двинулась к лестнице, я за ней. Она как будто заколдовала меня. Мы поднялись, вошли в номер. Вот и все.

Он так хорошо рассказывал, что я живо представил себе и гостиницу, в которой никогда не был, и даже лестницу, ступени, покрытые красной ковровой дорожкой, узкие щиколотки женских ног, обутых в черные сапожки тонкой кожи.

– Потом мы познакомились. Ее звали Леной.

Мирем

Она курила уже пятую сигарету. Сидела в сквере рядом с собором, глядела на голубей, которых кормили маленькие дети и их мамы, и курила, курила. Ее пальцы, уже ставшие коричневыми от табака, казались неестественно длинными из-за узких, покрытых красным лаком ногтей.

Чем больше она курила, тем больше хотелось. Она втягивала в себя дым, и ей казалось, что его яд убивает то нехорошее, тяжелое, что давит на грудь и мешает жить. Дело было даже не в деньгах, которые она отдала Меттину. Не впервые, в самом деле, она оплачивает его карточные долги. Дело было в том, что он, получив свое, на какое-то время вообще о ней забывает.

У него свои дела, он кружит по Болгарии, просиживает последние штаны в грязных крычмах в обнимку с бутылкой «Каменицы», «Загорки» или «Шуменским» пивом, курит одну сигарету за другой, как она сама, да и многие вокруг, подсевшие на сигареты. И так будет продолжаться до тех пор, пока его, пьяного, грязного, не вернут в его турецкое село, в крохотный, доставшийся ему от родителей дом с треснувшими стенами и разбитой оранжевой черепицей, где он отоспится, отмоется, чтобы снова поехать в город, в тихое кафе на окраине. Такие же, как он, подцепившие вирус комара[1 - Комар (болг.) – азартная карточная игра.], будут пытать там свое счастье за карточным столиком. Сначала на кон будут поставлены стотинки[2 - Стотинка – болгарская мелкая купюра.], потом игра затянет, он начнет выигрывать и, увлекшись и уже проигравшись в пух и прах, станет занимать деньги у своих приятелей.

Позже, когда деньги у всех закончатся, а выигрыш так и не придет, он отправится в свое мужское путешествие по квартиркам женщин, которые будут его кормить и давать ему деньги, не надеясь, что он их когда-нибудь вернет. Кто эти женщины, почему они дают ему в долг, ему, уже немолодому, страдающему множеством болезней мужчине, она могла только догадываться. Да и сама она была, вероятно, из их числа. Хотя их с Меттином связывают иные отношения, ведь они знакомы почти двадцать лет.

Она не понимала, как могло случиться, что она так привязалась к нему и теперь так зависела от него эмоционально. Он не был красив, не был умен, в нем не было вообще ничего, что могло привлечь к нему женщину. Любовь? А может, просто глупость? Или страх одиночества?

Она достала из пачки еще одну сигарету. Отметила, что их осталось только две. Значит, потом она будет просить соседку продать ей сухой измельченный табак, который специальной машинкой набьет в сигаретные гильзы. И так до тех пор, пока не появятся деньги. Она с наслаждением закурила.

Курение составляло, помимо ставших уже болезненными встреч с Меттином, единственное ее удовольствие. Еда уже не радовала – аппетит окончательно пропал. Мирем чувствовала, что худеет, тает. Глядя на себя в зеркало, она ужасалась. Мало того, что ростом не вышла, маленькая, как карлица, так еще и похудела невозможно. Даже пышная грудь, ее гордость, уменьшилась. Оставались неизменными только черные горящие огнем глаза, в которых читались любовь и страх.

Она не знала, куда ей идти и что делать. Можно было отправиться на склад за партией старой одежды из Голландии, чтобы попробовать разложить ее на продажу на одном из маленьких варненских рынков. Но ее приятель Краси, у которого была машина, уехал на заработки в Германию.

Сегодня суббота. На птицефабрику, где она изнуряла себя многочасовой работой, ей предстояло выйти только в понедельник. Зарплату она получила вчера вечером, а сегодня от нее не осталось ни стотинки – Меттин выгреб все из ее кошелька. Да еще и ударил по лицу напоследок, когда она попыталась отвоевать хотя бы пять левов на сигареты.

Она сидела на скамейке, голодная, обкурившаяся дешевыми сигаретами. Глядела на резвящихся вокруг детей и умиротворенных мамаш и бабушек и с горькой усмешкой думала, что никто из них и не подозревает, как она, маленькая Мирем, богата. Просто-таки баснословно богата. Стоит ей только немного набраться терпения, как жизнь ее изменится, и чудесно вернувшееся прошлое подарит ей сияющее будущее…

Она плотнее запахнула свою кожаную курточку и откинулась на спинку скамейки. Подставила лицо все еще теплому, пусть и ноябрьскому солнцу, закрыла глаза, и тотчас память подарила ей цветную картинку: залитое солнцем кафе в Приморском парке и сидящая за столиком русоволосая молодая женщина с чашкой в руке.

Лена.

Игорь

К счастью, Костров оказался нормальным мужиком и вдобавок профи. Он понял меня, схватился за работу, и уже к вечеру первого ноября у нас были снимки с камер наблюдения гостиницы «Геро». Знай я, что мы с Леной все это время были под прицелом камер, давно предложил бы изменить место наших встреч.

Фотографии были довольно четкими, на них даже можно было разглядеть маленькую родинку на Лениной щеке. Сердце мое билось, когда я видел ее, стремительно входящую в холл, с сияющим лицом, счастливую. Вот она остановилась у стойки администратора, что-то быстро сказала девушке за стойкой и, зная уже, что я поджидаю ее в номере, стала подниматься на второй этаж. Это была наша последняя с ней встреча. Неделя тому назад.

Костров сообщил, что побывал в «Геро» и поговорил с администратором, которая, в отличие от меня, знает фамилию постоянной гостьи, а также ее паспортные данные. Странно, что в первую нашу встречу он не задал мне главный вопрос: почему вы сами, господин Туманов, не догадались спросить фамилию вашей подруги у администратора гостиницы? Почему не поинтересовались записями в журнале гостей? Признаюсь, мой ответ выглядел бы бледно, неумно. Я-то предполагал, что Лена потому и выбрала именно эту маленькую и скромную гостиницу на отшибе, что там не требуется паспорт. Наивный я человек.

Итак, ее полное имя Елена Сергеевна Львова. По паспорту ей тридцать два года. Что ж, она была честна со мной, когда сказала, сколько ей лет. Сейчас я уже и не вспомню, по какому поводу мне пришло в голову этим интересоваться.

Конечно, она была замужем. Ее муж – Николай Петрович Львов, предприниматель, владелец сети аптек «Фарма-Гален». Понятное дело, эту информацию Костров почерпнул уже не из записей в гостиничном журнале, а пробил по своим каналам. Каждую следующую порцию сведений я усваивал с трудом. Сознание отказывалось воспринимать реальность: наличие в природе мужей с аптеками и правами на своих жен. Об унизительной для женщины купчей на бланке с водяными знаками – свидетельстве о заключении брака – и не говорю.

Получалось, что она кому-то принадлежала, как вещь, и на это имелся соответствующий документ. А я, по всей видимости, время от времени крал ее для своего удовольствия, не задумываясь об истинном положении вещей. Иначе говоря, жил так, как мне удобно. И это просто чудо, что наши с ней желания полностью совпадали.

Костров оказался хорош еще и тем, что ничем не выдал своего удивления, как будто наша с Леной договоренность – это самое обычное дело. Он просто работал, добывал информацию, словом, искал мою любовницу так, как если бы она действительно исчезла бесследно.

За окном стемнело, все-таки ноябрь. Ефим Борисович включил большую настольную лампу на рабочем столе. Все вокруг окрасилось желтым, стало как будто бы даже теплее. Мы сидели в этом кабинете уже целый час, и все это время он задавал мне вопросы, не связанные с Леной напрямую. Думаю, он просто тянул время – ждал звонка. И, наконец, дождался. Послушал, что скажет его человек, быстро что-то записал в блокноте, поблагодарил и нажал отбой.

– Она арестована. Вернее, задержана по подозрению в убийстве мужа. Сейчас она в камере предварительного заключения. Мы узнали главное: она жива и здорова!

Он сиял, а мое лицо свела судорога отчаяния.

– И что теперь? Я могу ее увидеть?

– Не уверен. Но мы можем ходатайствовать о том, чтобы ей сменили меру пресечения на подписку о невыезде. Вот этим я могу заняться немедленно.

– Пожалуйста, займитесь.

– Хорошо.

На этом наш разговор должен был закончиться. Он ясно дал мне понять, что ему нужно работать и я больше ничем не могу ему помочь: все, что его интересовало в связи с делом, он уже узнал.

– Вы поедете к следователю? Когда? Я могу поехать с вами?

– Можете.

– Прямо сейчас? Ефим Борисович, умоляю вас! Она в камере, но это же дикость!.. Лена не могла убить своего мужа. Она вообще никого не может убить, это слабая, хрупкая женщина. Пожалуйста, поедемте прямо сейчас к следователю.

– Не уверен, что он на работе, все-таки половина восьмого. Думаю, он уже ест суп у себя дома.

– Как его фамилия?

– Неустроев. Гена Неустроев, мой хороший товарищ.

– Так вы его знаете?

– Игорь, вашу подругу могут отпустить в лучшем случае завтра. И это при том, что вам наверняка придется внести залог. Точнее, пока ничего сказать не могу – все буду знать только завтра.

Но я не мог вот так вернуться домой, зная, что Лена в камере и что ее подозревают в убийстве. Я должен был выяснить все. К счастью, мне удалось уговорить Кострова позвонить Неустроеву. Через полтора часа мы уже поднимались в его квартиру.

Дверь открыла его жена – приятная женщина в белом свитере и черных брюках. В доме пахло горячей едой. Было тепло, уютно, из глубины доносились детские голоса и смех. В передней показался раскрасневшийся от ужина хозяин. Увидев Кострова, он широко улыбнулся и пожал руку ему, а затем и мне.

– Фима, привет. Проходите.

Мы надели одинаковые войлочные тапки, явно предназначенные для гостей, и прошли на кухню. Жена Неустроева – как потом оказалось, ее звали Эммой – пригласила нас за стол и поставила перед каждым по тарелке супа.

Костров представил меня как своего помощника – специально, чтобы Неустроева не смущало присутствие заинтересованного лица.

– Львова? Конечно, в курсе. Дело простое. Супруги поскандалили, причем знаешь, так всерьез. Разгромили квартиру, дальше она схватила пистолет. В итоге муж застрелен из собственного оружия, на которое у него, кстати, имелось разрешение. Жена в шоковом состоянии выбежала на улицу, кричала что-то, колотила палкой по машине, разбила стекло. Сработала сигнализация. Соседи наблюдали из окон эту сцену. Потом она убежала. Она утверждает, что просто ходила по улицам, а когда вернулась, с трудом могла вспомнить, что произошло. Соседи к тому времени уже вызвали полицию. Львову арестовали. Вот, собственно, и вся история.