Уставшая от любви

И мне захотелось его убить. Я мысленно извлекла из тайного кармана пистолет, тяжелый и гладкий на ощупь, прицелилась в правый глаз Сережи и выстрелила. Звук получился таким громким, что я вздрогнула и зажмурилась, а когда открыла глаза, все вокруг было забрызгано кровью и чем-то розовым, непонятным…

– Это мои мозги, – сказал потерявший полголовы Сережа, небрежно смахивая пальцами с рубашки это липкое розовое крошево и глядя на меня уцелевшим левым глазом, потемневшим до цвета бутылочного стекла.

– Я должен попросить у вас прощения, но сегодня я не смогу приехать. Просто вылетело из головы: мы с Наташей сегодня приглашены. Не могу не пойти. Сами знаете: иногда самая скучная вечеринка может оказаться кстати. Я потом объясню. – Все это он произнес в трубку, не сводя с меня глаз. Его взгляд в эту минуту был таким холодным, что в гостиной запахло морозом, а часть моего лица онемела, словно припорошенная инеем.

Когда я начинаю описывать Кате свои ощущения и делюсь впечатлениями, она всегда говорит, что во мне умерла писательница и что моя любовь к Жорж Санд не случайна. Возможно, во мне течет ее кровь или в моем теле поселилась ее прекрасная душа. Но я знаю, что это не так. Я вообще не умею писать, сколько раз уже пробовала. Но мир я вижу в красках, этого не отнять.

Как же ты, любимый, хочешь получить эту машину! Теперь я впала в отчаяние уже окончательно. Еще вернее, зашла в тупик.

Открыв ноутбук, я показала Сереже модели, которые мне приглянулись. Конечно, если бы я покупала машину для себя, наверняка выбрала бы ретро, но Сереже больше подходили «Мерседес-Бенц» или «Альфа Ромео», тоже черного цвета.

Как ни странно, наши вкусы сошлись – ему тоже понравился «Мерседес-Бенц». Мы мирно поговорили о предстоящей покупке, я заверила, что Андрей Куценко, парижанин и мой всегдашний помощник в европейских делах, займется документами.

– И на чье имя будет оформлена машина? – Сережа очень старался, чтобы голос не выдал его напряжения.

– На твое, конечно. – В эту минуту я мысленно рассталась с чемоданом денег, потому что сразу представила себе зал суда, бледное лицо судьи в парике и деревянный молоточек, одним ударом разбивающий мою жизнь и любовь.

– Спасибо, дорогая.

Он даже помог мне собрать тарелки.

У нас приходящая прислуга, которая всегда убирает под моим или Катиным присмотром, поскольку я не хочу, чтобы чужая женщина совала нос в мои вещи, бумаги и дела. На уборку я даю ей всего два часа, и за это время она должна успеть многое. За хорошую работу я хорошо плачу.

В тот вечер, понятное дело, никакой прислуги не было, и Сережа принялся разыгрывать любящего супруга, вернувшегося после рабочего дня к жене. Мы с ним убрали на кухне и отправились в спальню смотреть телевизор. Разделись, расположились на высоких подушках, я принесла блюдо с клубникой. Повторять любовную сцену у него, само собой, никакого желания не было. Да и зачем, машина-то, считай, в кармане. Оставалась глупейшая американская комедия о двух идиотах, которые никак не могут найти чемодан с миллионом.

Потом Сережа как-то быстро уснул, а я все не знала, чем себя занять. Осознание того, что я живу во лжи, что меня не любят и не ценят, только используют, что у моего мужа с полдюжины любовниц, одна из которых настолько юна, что уже одним этим причиняет мне боль, – все делало меня глубоко несчастной. И жить с мужем было уже невыносимо, и развода я не хотела. В какой-то момент захотелось выйти на балкон и закричать во весь голос. Чтобы сорвать горло. Чтобы выплеснуть боль и напряжение. Чтобы освободиться.

Можно было хлебнуть коньяка, но Катя как-то предупредила меня, что если я стану глушить боль алкоголем, то быстро скачусь в пропасть. Она описала мою жизнь в обнимку с бутылкой довольно скупо, но моя буйная фантазия тут же дорисовала всю картину. Вот я, пьяная, хожу по своему ресторану в чем мать родила, в одной руке бутылка, в другой сигарета, посетители смотрят на меня в ужасе и разбегаются. Я даже увидела заголовки в журналах «Наташа Соловей устроила дебош в ресторане «Мопра», «Что сказала бы Жорж Санд?» и «Сергей Голт поместил Наташу Соловей в психиатрическую лечебницу».

Нет, кричать с балкона я не буду. Я заварила себе чай со смородиновым листом и отрезала кусок творожной запеканки, доставленной рано утром из «Мопра». В контейнеры Олечка, помощник шеф-повара, помимо запеканки положила жареных перепелок, мягкий сыр и апельсиновое желе. Да, не очень-то я слежу за фигурой, не получается у меня.

Пришла в спальню. Сережа сладко посапывал во сне, прямо как ребенок. Я укрыла его одеялом, зная, что он даже летом любит спать в тепле, и легла сама.

Проснулась я глубокой ночью, так мне показалось, от телефонного звонка. Все мои страхи всегда были связаны с близкими людьми (Катя, Сережа, мои друзья и преданные сотрудники) или с ресторанами. Больше всего я боялась ночных звонков с известием о пожаре.

Это была Катя. Я напряглась. Взглянула на часы: всего-то десять часов!

– Катя, что случилось?

– Слушай, твой наверняка где-нибудь на съемках или еще где, – начала она, и я услышала за ее словами музыкальный фон, какую-то попсу: ум-ца-ум-ца-па. Да и голос Кати звучал весело. Куда ее занесло, мою серьезную подругу?

– Катя, ты где?

– В жизни не угадаешь! – залилась она веселым смехом. – Слушай, приезжай к нам! Здесь так весело!..

Она была пьяна, определенно.

– Мы у Машки. За городом! Здесь шашлыки и все такое. – Тут она перешла на шепот: – И здесь Вадим.

Вадим Сажин был моей первой школьной любовью, и вот он, думаю, любил меня всю жизнь. Такую, какая я есть. Полненькую, маленькую, острую на язык, немного злую и даже жестокую. Он часто говорил мне, когда мы оказывались вместе в компании: «Вот так и съел бы тебя, Натка!»

Он тоже нравился мне, но не настолько, чтобы видеть его каждый день. Он инженер, работает на крупном заводе, у него золотые мозги, и он до сих пор живет один. Высокий, худой, с глазами бассет-хаунда – добрейшей души человек, бесконечно преданный мне.

Катя, ох эта Катя! Она давно уже намекает мне, что лучшей альтернативы Сереже, чем Вадим, и не придумать. Быть может, когда я окончательно выкарабкаюсь из этой болезни, называемой любовью, я и обращу свой взор на Вадика.

– И что же Вадим?

Из спальни я уже перебралась в кухню, чтобы можно было спокойно разговаривать с подругой.

– Вадим, как всегда, один, – хохотнула она. – И спрашивал о тебе. Смотри, Натка, отобью.

– Как можно отбить то, что мне не принадлежит? Забирай.

– Послушай, ты все равно сейчас одна…

– Да почему ты так решила?

– Я твоего муженька, что ли, не знаю? Пока круг почета по всем клубам и тусовкам не сделает, домой не вернется. Время детское. Даже если предположить невозможное, что он вернется домой, это будет глубокой ночью, а то и под утро, ты сама рассказывала. Позвонишь ему и скажешь, что ночуешь у меня. Он проверять не станет, не такой человек. Зато ты вместо того, чтобы грустить, повеселишься от души. Ты же знаешь, у Машки собираются только наши. И о тебе все спрашивают. – Она перешла на шепот: – Ты не представляешь, как тебя все любят, как восторгаются твоими ресторанами! Даже те, кому не по карману твое меню…

В этом была вся Катя. Обязательно скажет правду в глаза. Но цены ценами, а настроение мое действительно было хуже некуда. Я вспомнила веселую формулу Жорж Санд о лучшей гигиене души и тела и решила отправиться к Машке.

– Я приеду, – сказала я, чувствуя, как волна радости в предвкушении встречи со школьными друзьями накатила на меня. – Что привезти?

– Да себя привези! – воскликнула радостно Катя. – Народ, Натка приедет!

И телефон отключился. Должно быть, Катька на радостях нажала случайно на кнопку.

Я вернулась в спальню, чтобы посмотреть, как там Сережа.

Как же сладко он спал. И как красив был во сне, даже в полумраке лунной голубоватой ночи. Я едва удержалась – хотелось поставить печать своих губ на объекте личной собственности. Или нет, мне тогда хотелось поцеловать его, как целуют красивую вещь, картину, цветок.

Сейчас я жалею, что так и не сделала этого, не прикоснулась. Он остался в моей памяти таким – спящим нецелованным ангелом, свернувшимся под одеялом.

Я сняла пижаму, надела черные брюки, красную тунику из кашемира и сандалии на невысоком каблуке. К ним полагалась большая красная сумка, куда я сложила все мелочи для ночного пикника плюс легкие сигареты – я держу их для компаний или на случай особого настроения, потому что сама курю мало. Собрала корзинку с водкой, жареными перепелками, сыром, ветчиной, положила коробку норвежской маринованной селедки, еще кое-что по мелочи из деликатесов. Потом вышла из дома, тихонько притворив за собой дверь, чтобы не разбудить мужа, спустилась на лифте в гараж и выехала со двора в ночную Москву.

Москва, сверкающая, огромная, величественная и манящая, какой я ее люблю, обняла меня своими пустынными улицами и проспектами и долго не выпускала, заставляя то мчаться на огромной скорости, то петлять по улочкам, пока, наконец, я не вырвалась на просторы Подмосковья. Темно-синее небо проглотило меня вместе с машиной, в которой надрывался страстный Джо Кокер. Он, этот музыкант от бога, и вдохновил меня на эту ночную прогулку, заставил сердце биться быстрее и пробудил задремавшее было чувство. Я думала о Сергее, и по щекам текли теплые слезы.

Глупо отпираться – я ехала на встречу с друзьями, чтобы увидеть другую, нормальную жизнь. Надеялась с ними и среди них найти ответ на мучившие меня вопросы.

Я въехала в лес, опустила окна, и в салон хлынул прохладный хвойный воздух. Где-то здесь моя веселящаяся компания, ведь я довольно хорошо помнила дорогу к Машкиному загородному дому. Но кругом было тихо, все вокруг спало. Даже лес уснул. Окна домов в проулке, куда я выбралась, тоже не светились.

Куда все подевались? Я набрала Катю.

– Где же ты? – прокричала она в трубку, стараясь перекрыть музыку.

– Как где? Я уже в Ковригине. Но здесь тишина, никого нет.

– Наташа, дорогая, что ты вдруг в Ковригине делаешь?