Стану рыжей и мертвой, как ты
В прихожую я не просто вошла, а ввалилась, падая от усталости. Ноги мои дрожали, голова разламывалась так, что хотелось только одного – проглотить пару таблеток спасительного саридона и дождаться, когда же эта боль утихнет.
Марина подхватила меня и довела до дивана. Принесла мне, перемещаясь по квартире на цыпочках в мягких тапочках, чтобы не разбудить маленькую Ульрику, стакан с водой и таблетки.
– Ты ж моя хорошая… – Она села рядом со мной и обняла меня за плечи. Немного расслабившись от того, что я все-таки дома и что жива, я отреагировала бурными горячими слезами, которые струились по щекам, заливаясь за воротник.
Марина. Вот откуда в ней это знание, это предчувствие, это внутреннее зрение? Когда я вошла в прихожую и закрыла за собой дверь, она же поняла, что я вернулась одна. Одна.
– Мариночка, – прошептала я, давясь от слез, – ее больше нет. Нет.
Она тотчас отпрянула от меня, и я по ее взгляду поняла, что она впала в какой-то ступор, что пока еще не могла воспринять мои слова. И конечно же, еще не оценила весь масштаб трагедии, навалившейся на нас, на нашу, по сути, семью.
Возможно, в эти секунды воображение рисовало ей сцены автомобильной аварии или больничных декораций (операционная, заполненная встревоженными хирургами в окровавленных перчатках), да мало ли что может воспроизвести мозг после слов о смерти молодой женщины, девушки!
Мой рассказ о том, что мы опоздали к похоронам тети Ирмы, занял не больше минуты.
– Сказать, что я во всем виновата, – ничего не сказать… – прошептала я сдавленным голосом. – Понимаешь, смерть – это так страшно. Но рядом со смертью шагает сама жизнь с ярким солнцем, теплым ветерком… Мы возвращались уже домой, проезжали мимо леса, и тогда она вдруг вспомнила, что знает одну большую поляну, где всегда было много земляники. Мы решили остановиться и проверить, так ли это… прошло много лет, все могло измениться. Думаю, что нам просто хотелось почувствовать контраст между всем тем, что мы пережили на кладбище и в доме тети Ирмы, и самой жизнью. Иначе как еще можно оценить все это? И я, будь я другим человеком, с другим характером, могла бы, к примеру, отговорить ее, поторопить, мол, нам уже пора, нас ждут Ульрика и Марина… Но я не сделала этого, о чем сейчас страшно жалею. Да что там, я страдаю…
Я рассказывала ей о том, как мы собирали землянику на той самой поляне, что возле леса, как мы радовались тому, что не все исчезло со временем и что природа еще жива, как и эта земляника. А ягоды были такие спелые, сладкие, ароматные. Мы просто горстями ее ели, потом решили собрать немного в дорогу. А она… она захотела вернуться к машине за пакетом. И я отпустила ее. Я ничего, ну просто совсем ничего не предчувствовала. Она ушла, а я углубилась дальше, вдоль леса, на самую опушку, где земляники было еще больше! И вдруг я услышала ее крик. Страшный крик. Он был недолгим…
Марина, слушавшая меня, закрыла лицо руками, словно так хотела загородиться от всего того, что ей еще предстояло услышать, узнать.
– Я повернула обратно и побежала к машине. Я неслась, как ветер. Понимала – что-то случилось. Первое, что мне подумалось, что она оступилась, ударилась, сломала что-то и что ей очень больно. Но когда я уже увидела машину, то глазам своим не поверила… Дверца была открыта, и какой-то человек наполовину скрылся в ней, словно что-то искал. И ее, моей голубушки, не было видно. Я не стала кричать, чтобы не спугнуть этого человека. Я вошла в лес и стала спускаться к машине, прячась за деревьями. И когда уже подошла к самому краю леса, вот буквально в нескольких шагах от меня стояла машина… И тут я увидела ее.
Картина, которую я не забуду теперь никогда в жизни, возникла у меня перед глазами так явственно, что на меня словно пахнуло запахом хвои и свежей крови…
Ей так полоснули по горлу, что голова запрокинулась, как у убитой косули или олененка. Зияющая рана, мокрая от крови трава, залитая кровью футболка…
– И тогда я закричала… Непроизвольно! Знаешь, вот так… А-а-а-а… Думаю, у меня кожу с горла сорвало, когда я так заорала… Если бы не это, может, я нашла бы способ как-то ударить его, у меня было время найти корягу, да и обрушить ее на его голову. Тем более он стоял в такой позе, копаясь в бардачке машины, что мне нетрудно было его прибить. Но мой крик сделал это невозможным. Бандит этот выбрался из машины, обернувшись на крик, и увидел меня. Бросился ко мне. И вот, что было потом, я почти не помню… Я бежала так, что не чувствовала, как меня царапают ветки деревьев, я куда-то проваливалась, как-то перелезла через завалы старых сосен… Они казались мне раскаленными, потому что было больно рукам, ногам…
– Так ты убежала от него?! – Марина крепко прижалась ко мне, счастливая, вероятно, уже тем, что сохранена моя жизнь, что я здесь, рядом, живая! Хотя слово «счастливая» – весьма условно. Она вцепилась в меня, как в оживший призрак, сама еще не до конца осознавая, что мне удалось выжить.
– Да, мне повезло. Я убежала, провалилась в какую-то яму, спряталась там в кустах… Он огромный и неповоротливый. Он может только резать своим острым ножом. Его фамилия Рокотов… – И я рассказала Марине о том, как спланировала встречу со следователем Дождевым, как заручилась его поддержкой, тем более что вся полиция ищет Рокота, убийцу-рецидивиста, бандита, который, вырвавшись на свободу, вырезает целые семьи.
– Где она теперь? Где ты ее оставила, в… морге? – мокрыми от слез губами прошептала Марина. – Мы должны теперь ее забрать, чтобы похоронить?
Вот и наступил тот момент, которого я боялась больше всего. Я окончательно растерялась, потому что именно тогда я вдруг поняла, что совершила преступление. И что теперь, рассказав всю правду, я могу потерять и Марину.
– Марина… Не знаю, как тебе и рассказать…
Я замолчала, отвернулась даже от нее. Сейчас она скажет мне, что я поступила бесчеловечно, что так нельзя, что это просто идиотизм!
– Ты похоронила ее в лесу, чтобы выдать себя за нее и не отдавать Улечку в Дом малютки? Я правильно поняла? – сухо, трагическим голосом спросила она, и я не сразу поняла, упрек ли это или выражение понимания.
Я лишь кивнула.
– Какая же ты…
Я зажмурилась.
– … сильная… Ты поэтому волосы покрасила?
9. Германский след
Высокий худой лысоватый человек в черных потертых брюках и серой рубашке с закатанными рукавами вышел из здания краеведческого музея и, обливаясь потом, бросился по аллее прямо к пляжу, благо он находился всего в нескольких десятках метров от центральной улицы города Маркса.
Человека звали Василий Иванович Карташов, ему было за пятьдесят, он был холост, жил один и все свое свободное время посвящал изучению истории родного города. Некоторые считали его странным, несовременным, другие же уважали за то, что он сделал для города и музея.
Поговаривали, что он девственник и боится женщин, на самом деле он тихо и тайно сожительствовал со своей соседкой по подъезду, тридцатилетней одинокой Тамарой, медсестрой местной больницы, которая так же тихо и тайно от других жителей дома стирала ему белье в своей стиральной машине и подкармливала своего любовника щами да котлетами. Если бы у них спросили, зачем они скрывают свои отношения от окружающих, Тамара призналась бы, что ей стыдно, что у нее такой неинтересный с виду и безвкусно одетый мужчина, к тому же бедный, который на праздники дарит ей по три гвоздики, а на ужин может принести лишь двести граммов колбасы да полбутылки дешевого вина. Ну просто стыд! Сам же Карташов ответил бы, что стыдится своей связи с симпатичной и доброй белокурой красавицей Тамарой просто оттого, что ему неловко, что как это он, ученый человек с университетским образованием и занимающийся важным делом в музее, бегает по ночам к соседке.
И уж никто из них никогда бы не признался в том, что эта таинственность и желание скрыть свои отношения лишь распаляли обоих, возбуждали, делали их свидания чуть ли не любовными приключениями, преисполненными романтизма.
– Тома, ты дома? – в волнении говорил в трубку Карташов, одной рукой придерживая телефон возле уха, другой пытаясь расстегнуть душивший его тесный ворот рубашки.
– Да, Вася, дома. Говори, я одна. Что случилось?
У нее был такой сладкий, какой-то масленый голосок, что Карташов почувствовал волнение не только в душе. Его на мгновенье охватила приятная истома. Он закрыл глаза и, вспомнив раннее утро, теплую Тамару, постанывающую в его объятьях, усилием воли заставил себя отключить эту возбуждающую его картинку.
– Хотел с тобой посоветоваться. Но не по телефону. Думаю, что случилось что-то очень важное… Слушай, я тут, рядом с музеем, почти на пляже. Сейчас спущусь в речное кафе, закажу нам кофе, а ты бери такси и приезжай, хорошо? Такси я тебе оплачу.
– Еду!
Василий пошел по крутой широкой дороге, ведущей к волжскому заливу, переливающемуся на ярком солнце разными оттенками зеленого, спустился, сокращая путь, к еще пустынному в это утро пляжу, зная, что кафе уже открыто. И хотя отдыхающих еще не было, на кухне уже трудились повара – в этом кафе обедали и закусывали не только отдыхающие с пляжа, но и те, кто в летнее время продолжал работать в расположенных неподалеку медицинском и музыкальном училищах, в администрации, и все те, кто просто любил свежую жареную речную рыбу.
Тамара появилась в дверях кафе через полчаса. На ней было красное летнее платье, белые лодочки. В руках она держала красно-белую сумочку. Ее светлые волосы были забраны кверху, что делало ее еще моложе и привлекательнее.
– Что случилось, Вася? – спросила она, оглядывая безлюдную террасу, заставленную плетеными стульями и стеклянными столиками. За белыми перилами внизу плескалась темная вода, над которой нависли длинные ивовые зеленые косы. Волга, точнее, ее залив, сверкала на солнце так, что Тамара, бросив туда взгляд, прикрыла ладонью глаза.
– Помнишь, я говорил тебе, что вот уже несколько месяцев переписываюсь с одним человеком из Германии. Его зовут Петр Гринберг.
– Ну да, конечно, помню! Он же какой-то там правнук того самого Прозорова, хозяина усадьбы…
– Вот именно, Прозорова. Ты знаешь, я был единственным человеком во всем городе, да и области, которого интересовала эта усадьба, точнее, то, что от нее осталось. И мне ужасно хотелось, чтобы нашлись люди, которые смогли бы ее отреставрировать.
Тамара, которой эта тема казалась утопической, нереальной, тихонько вздохнула.
– Я знаю, ты говорила мне, что все это полный бред, что никто и никогда не пожелает вложить деньги в эту реставрацию, хотя я нашел целый альбом рисунков, на которых изображена эта усадьба, и если бы мы нашли такого мецената, то наш город получил бы огромный бонус в качестве совершенно уникального, я бы даже сказал, роскошного туристического объекта!
– И что? Ты нашел такого мецената? Ты для этого позвал меня сюда? И кто он? Гринберг?
– Тамара, не спеши… До меценатства еще далеко. Но кое-что по этой теме я действительно нашел. Ты помнишь, я давал тебе прочесть несколько писем жены Прозорова, которые она писала незадолго до того, как сбежать?
Тамара вдруг поскучнела. Она не любила эти краеведческие рассказы Карташова. Куда интереснее с ним было, когда они уединялись в спальне, где она всегда спешила выключить лампу, чтобы не видеть его лица. Находясь вместе с ним, она каждый раз представляла на его месте кого-нибудь другого, более симпатичного и харизматичного. Нередко это бывали киноактеры, но чаще всего ей хотелось, чтобы это был главный хирург больницы, Евгений Борисович Станкевич.
– Тамара, ты слушаешь меня?
– Да, конечно… – ответила она рассеянно. – И? Что с этими письмами? Нашел еще?
– Нет, ничего нового я не нашел. Но в одном из писем любовник графини Прозоровой, ты знаешь, я тебе рассказывал, Андрей Липовский, упоминает…
– Вася, пожалуйста… – Тамара положила руку на руку Карташова, склонив свою красивую голову к плечу, посмотрела на него умоляюще: – Мы же с тобой договорились, что ты не будешь обсуждать со мной свои музейные дела. Понимаешь, эта твоя графиня Прозорова была стервой, бл…ю, извини, и все собранные тобой письма ее любовника указывают на это…
– Тома!
– Я – современная женщина, Вася, и если ты витаешь в своих… как их там… эмпиреях, то я твердо стою на ногах. И всегда предпочитаю называть вещи и события своими именами. Твоя графиня ревновала своего мужа, графа Прозорова, к крепостной девке Ольге…
– …Ольке, – зачем-то поправил ее Карташов, и от страха, что сейчас услышит от Тамары нечто неприятное, а то и убийственное, что положит конец их хрупким отношениям, даже втянул голову в плечи.
– Да какая разница! Граф развлекался с крепостной, графиня ревновала, а сама-то, вся белая и пушистая, завела роман со своим соседом, Андреем Липовским, молодым, почти мальчишкой! Потом она решила отравить свою соперницу, беременную Ольгу, крепостную, после чего сбежала в Петербург! Вот, собственно говоря, и вся твоя история! И теперь ты хочешь найти потомков этой аховой семейки, чтобы они вложили свои денежки в восстановление этой усадьбы, где и происходил весь этот разврат?
– Но усадьба роскошная, красивая! Если хочешь, я покажу тебе снимки…
И Карташов с готовностью раскрыл свой телефон, с которым никогда не расставался.
– Нет-нет, увольте меня! Вася, так зачем ты пригласил меня сюда? Что случилось?
– Да после твоих слов и не знаю, рассказывать тебе или нет… – Он не кокетничал и не набивал цену своей информации, он искренне полагал, что Тамаре действительно ничего уже не интересно в этой истории.
– Ладно, слушаю, – и Тамара вдруг улыбнулась. Да так хорошо, что Василий судорожно, с облегчением вздохнул.
– Дело в том, что в одном из писем Липовского графине написано следующее…
Он моментально извлек из кармана брюк сложенный листок, заранее приготовленную специально для Тамары копию письма, и, пока она не остановила его, положил на стол прямо перед ней.
«Душенька моя, Вѣрочка! Ужъ и не знаю, какъ доказать мою любовь къ тебѣ, слова мои ничего не значатъ. Да и къ себѣ ты меня рѣдко подпускаешь. Все вниманіе твое обращено къ супругу твоему, графу, Никитѣ Владиміровичу. И отъ ревности къ дѣвкѣ крѣпостной, Ольке, ты изводишься. И Леда твоя умерла. Вотъ несчастьѣ-то! Чтобы повеселить тебя, ангелъ мой, отправляю я тебѣ со своимъ слугой Сашкой родную сестру Леды – Быстру. Она точная копія твоей Леды. Такая же изящная и ласковая. И будетъ любить тебя такъ же нѣжно, какъ и Леда. Напиши мнѣ, полюбишь ли ты мою Быстру, сообщи, не разозлилъ ли тебя мой подарокъ. Обнимаю тебя, моя душенька и страдалица, твой рабъ, А.Л.».
Тамара быстро пробежала письмо глазами. Пожала плечами.
– И что? Что здесь нового-то? Я уже, кажется, его читала.
– Понимаешь, мне доподлинно известно, что у графини Веры Васильевны была любимая борзая по кличке Леда. И в одном из писем своей подруге, графине Дымовой, она пишет, что ее Леда умерла от какой-то неизвестной болезни. А вот из письма Липовского видно, что он взамен умершей собаки подарил ей «родную сестру Леды» – Быстру. Ну, логично же?
– Конечно, логично. И что с этой Быстрой?
– А то, что примерно часа два тому назад мне позвонил один мой знакомый… Ты знаешь его, Яков Хорн, и отправил мне фотографию одного золотого старинного медальона, на котором выгравировано имя… угадай, какое?
– «Быстра»? – нахмурилась Тамара. – Ты серьезно?
– Да!
– И откуда он взял этот медальон?
– К сожалению, это не его медальон. Вчера к нему пришел один человек с этим медальоном и спросил, старинное ли это украшение, золото ли, ценно ли, ну и Хорн (а он в отличие от тебя очень даже живо интересуется такими вещами) попросил разрешения сфотографировать медальон, чтобы как бы выяснить, насколько он ценный. На самом деле, конечно, он сразу сообразил, что эта гравировка – дороже золота! Что, возможно, этот медальон принадлежал графине Прозоровой и висел на шее ее борзой. Существует один семейный портрет четы Прозоровых, где в ногах графини лежит белая борзая с точно таким же медальоном, но только на нем, полагаю, выгравировано имя «Леда». Кстати говоря, портрет этот исчез вместе с самой графиней.
– Да, как-то недооценила я эту историю… Но кто бы мог подумать, что всплывет этот медальон?
– Так вот, – оживился Василий, – я отправил этот снимок Гринбергу в Германию. Написал ему о том, что медальон этот в городе и что я могу показать человека, который приносил его в скупку.
– Постой, но если он приносил медальон к Хорну, то почему не продал?
– Вероятно, сначала захотел узнать его истинную стоимость.
– Ну да… И что теперь?
– Хочу заинтересовать Гринберга сначала этим медальоном, поскольку это напрямую может быть связано с его семейной легендой, а потом сводить его уже к этой усадьбе, показать ему рисунки. Одно дело – отправлять какие-то снимки рисунков, а другое – привести его на место, чтобы он представил себе, какую красоту он может вернуть миру.
– Но это же миллионы!
– Он богат. Очень богат. К слову сказать, его приятель, друг детства, тоже родом из их мест, восстановил католическую церковь здесь, неподалеку, в одной деревне.
– Ох, не знаю, Вася… Как-то все это нереально…
– А вдруг он заинтересуется? Вдруг ему захочется восстановить усадьбу своих предков?
– Да она же в лесу, до нее еще добраться нужно, все вырубать… От нее там только одни стены и остались. Крыша давно провалилась.
– Тамарочка, прошу тебя… – Василий вдруг схватил ее руку и принялся целовать пальцы. И этот порыв был не любовным, нет. Он хотел от нее другого, более серьезного и важного для него – разделить с ним его интерес, проникнуться его мечтой! – Поедем с тобой туда. Осмотрим усадьбу. Сделаем фотографии. Одному мне как-то…
– Страшно? – вдруг рассмеялась она. – Боишься?
– Ну… Не то чтобы боюсь… Но с тобой мне было бы лучше, интереснее. Глядишь, ты и сама заинтересовалась бы этой историей.
В кафе вошла группа нарядно одетых молодых женщин. Они, весело переговариваясь, подозвали официанта и попросили его сдвинуть два столика, чтобы расположиться всем вместе.
– Это из бухгалтерии администрации, я знаю некоторых, – прошептала, стараясь не глядеть в их сторону, Тамара. – Пришли жареной рыбки поесть.
– Ну так что? – Василий продолжал держать ее за руку. – Поедешь со мной?
– А что мне за это будет?
– Мы с тобой найдем клад, разбогатеем и сможем отправиться путешествовать по миру! – Он улыбнулся своим нелепым фантазиям, понимая, насколько все это глупо прозвучало. Всю усадьбу давно обследовали, каждый камешек, каждый кирпич, каждую стену или балку. И никакого клада, конечно же, не нашли.
– Ну тогда ладно, я согласна. Все, мне пора домой. Через час за мной заедут в больницу.
Она поднялась, Василий проводил ее к выходу. Сам он решил остаться и пообедать. А заодно насладиться послевкусием от встречи с Тамарой. Она согласилась, согласилась составить ему компанию!
– Вот тебе пятьсот рублей, на такси там, помаду… – Он сунул ей в ладонь мятую купюру. – Если хочешь, я куплю сегодня курицу, и ты запечешь ее на ужин, а?
– Ну ладно… – Тамара клюнула его в щеку, совершенно забыв, что им положено скрываться, прятаться, шифроваться, и, покачивая бедрами, направилась в сторону стоянки такси.
Василий вернулся за стол, заказал себе жареных карасей в сметане и салат.
«Хорн, ну и Хорн… И как это ты упустил этот медальон?»
Он долго еще рассматривал присланный ему скупщиком снимок с медальоном.
А в голове его звучал голос из далекого прошлого, голос Андрея Липовского, человека, который когда-то ходил вот по этим же улицам, может, купался в этом заливе и даже ел карасей в сметане, выловленных в Волге, пил водку с Прозоровым, поглядывая на его супругу, Верочку, свою любовницу, и страдал из-за того, что даже его любовь не могла спасти Верочку от любви ее к своему мужу, от ревности к крепостной девке Ольке.
«…Чтобы повеселить тебя, ангелъ мой, отправляю я тебѣ со своимъ слугой Сашкой родную сестру Леды – Быстру. Она точная копія твоей Леды».
Разволновавшись, Василий заказал себе пятьдесят граммов ледяной водки.
10. Лина Круль
… Я смотрела на нее и не могла взять в толк, действительно ли она произнесла все эти спасительные для меня слова, или же это плод моего воображения.
– Ты чего молчишь? Ну, говори же!!! Она еще там, в том городе? В морге? – закричала она.
Я закрыла глаза, чтобы не видеть ее глаз, полных слез. Чтобы вообще не видеть всего того, что прежде называлось нашим домом и вносило в наши жизни какую-то правильную размеренность и покой. Даже счастье. Потому что маленькая двухлетняя Ульрика делала нас троих, одиноких и безмужних женщин, счастливыми. Эта маленькая девочка стала смыслом нашей жизни.
Но я на самом деле не знала, как рассказать ей правду.
– Ты что… похоронила ее там? В том городе? Лишь только потому, что там есть немецкое кладбище? – Мысли ее неслись по ложному направлению. При чем здесь вообще немецкое кладбище? – А почему не позвонила и не позвала нас? Мы бы с Улей приехали! Она могла бы побыть еще несколько дней в морге…
– Хорошо, – прошептала я, с трудом подбирая слова. – Давай представим себе, что я позвонила, и вы приехали. Что было бы дальше?
– Как что? Похоронили бы ее… Деньги вроде бы есть, думаю, что на похороны в провинциальном городке наскребли бы.
– Дальше. Что дальше?
– Как что? Полиция будет искать этого бандита… – Здесь она закусила губу и закрыла глаза, вероятно, представляя себе все то, что произошло с подругой.
– А мы? А Уля? Что было бы с ней?
– Как что, будем ее воспитывать! Какие странные вопросы ты задаешь!
– Но кто нам ее отдаст? Кто позволит нам ее удочерить? У меня, к примеру, ничего нет, я снимаю квартиру и работаю всего лишь кассиром. Хотя и подрабатываю, мою полы в школе. К тому же я не замужем. Мне точно не отдадут. Теперь ты…
Она вскинула голову, нахмурилась.
– У тебя две попытки суицида, скажи спасибо своему мужу. Если бы не его воспаление легких, думаю, я давно бы уже навещала твою могилу. В любом случае ты на учете в психдиспансере. Кроме всего прочего, у тебя суды с дочерью твоего покойного Игоря. И не факт, что ты выиграешь суд и останешься в квартире. И никто, поверь мне, не станет разбираться, кто именно заплатил оставшуюся сумму по ипотеке. Вы были в браке и погасили ипотеку как бы вдвоем. К тому же его дочь, Алиса, сама работает в банке и хорошо зарабатывает, и сама может придумать, будто бы это она дала отцу деньги на квартиру. То есть получится – твое слово против ее. Ты понимаешь вообще, что мы с тобой, по закону, никто Уле? Просто чужие тетки. Подружки Лины.
Марина вдруг стянула с подушки плед, развернула и укуталась в него, словно ей стало очень холодно. Она сидела так, уставившись в одну точку, и взгляд ее был пустой, совсем пустой, словно она на время выпала из реальности. Это была такая страшная психологическая кома, которая длилась всего несколько минут и напоминала мне мое собственное состояние, когда я осталась там одна, в лесу, с мертвой подругой.
Очнувшись и как-то быстро себе представив последствия моего правильного, шаг за шагом, поведения в рамках закона, я ужаснулась. Потому что моя фантазия нарисовала мне рыдающую, растрепанную Ульрику, сидящую в мокрых холодных колготках на казенной кровати в детском доме. В ту минуту, когда ее будут вырывать из наших любящих рук, чтобы отнести в машину, которая отвезет ее сначала в полицию или детский дом (вот таких подробностей я точно не знала), она сойдет с ума, ее жизнь будет сломана, и в каждом взрослом она будет видеть предателя, зверя. И никто, ну просто никто и никогда не сможет помочь нам вернуть ее в семью, в нашу семью. Ульрика – красивая девочка. Возможно, ее в скором времени удочерят, может, ее новые родители увезут ее куда-нибудь за границу и там ее будут бить или насиловать… Словом, мне еще там, в лесу, рисовались такие страшные картины ее будущего, что я мысленно обратилась к распростертой на траве мертвой подруге.
– Лина, что мне делать? – рыдала я, и тело мое сводило судорогой, потому что мне надо было смотреть в ее полуприкрытые глаза, видеть глубокий невозможный разрез на горле, кровь, которой напитывалось все вокруг…
Конечно, никто мне не ответил. Да и как она могла мне ответить, когда ее голова уже почти отделилась от тела. Она уже вообще ничего не могла. А я – могла. И должна была спасти хотя бы ее дочку, нашу Улю.
… Марина наконец очнулась. Тряхнула головой.
– Так где она? Что ты сделала с ее телом?
Вот теперь я видела перед собой уже другую Марину, с более осмысленным взглядом и проблеском разума в глазах. Кажется, до нее начал доходить смысл всего того, что я ей сказала.
– Понимаешь, если бы я просто оставила ее в лесу и, предположим, позвонила бы в полицию и сообщила о ее смерти, то колесо бы завертелось и рано или поздно ее личность была бы установлена. Вышли бы на меня. Задержали бы, но уже не как свидетельницу, нет, на это и рассчитывать не приходилось. Конечно, я знаю о полиции только из сериалов, это да, но нетрудно предположить, что меня бы обвинили в ее убийстве в первую очередь, понимаешь?