Поклонник

– А у нас так всегда, – с отвращением кривит губы подруга, – пока не случится что-то действительно страшное, никто и не почешется. Надо подумать, что делать. Может быть, чаю попьем? Холодно. А спать не хочется больше.

Я киваю и на всякий случай проверяю все замки.

Мы идем на кухню, в окна которой бьют ветки; за окном барабанит дождь. Гроза не стихает, яростно ревет и швыряется молниями. Мне приходит в голову, что Поклонник стоит под холодным дождем и пронизывающим насквозь ветром, перед дверью, которую ему так и не открыли. И на мгновение мне становится жаль его. Но эта жалость моментально испаряется. Пошел он… Плохо, что окна не выходят во двор – не удастся его увидеть.

Мы с Алисой сидим за столом, пьем чай с гибискусом и грейпфрутом, слушая грозу и негромко переговариваясь. Приходим в себя и даже начинаем улыбаться. Алиса объявляет, что у нее от переживаний разыгрался аппетит, и отрезает пирог. Мне же кусок в горло не лезет.

Вроде бы это такой пустяк – подумаешь, кто-то разбудил звонком в домофон, но ночью всё кажется другим, нежели при свете дня. Ночью оживают тени – не те, что прячутся по углам, а те, которые кроются в лабиринтах души, которые заперты в самых потаенных ее уголках. Они пытаются вырваться наружу, ищут лазейки, скребутся, кричат и исчезают лишь с первыми лучами солнца. Пока мы удерживаем тени внутри, всё хорошо, но стоит им выбраться из своей клетки, как они пытаются завладеть нами.

Зависть, вина, страх, ненависть, саморазрушение, желание причинять боль – это всё они, тени. Демон – тоже тень, которая однажды сумела выскользнуть наружу и которую я сдерживаю изо всех сил.

Тук-тук-тук.

Я едва не проливаю на себя чай. Алиса давится и со стуком ставит кружку на стол. Кажется, в мою дверь кто-то слабо постучал.

– Это он, – говорит слабым голосом подруга. – Это твой проклятый Поклонник.

***

Человек в черном медленно поднимается по лестнице. Спортивный костюм, бейсболка, кроссовки – всё мокрое насквозь, а руки, держащие корзину с цветами, озябли от холода, но ему на это плевать. Он думает лишь о ней.

Ангелина Ланская. Милая девочка с длинными карамельными волосами и невинными глазами. Знают ли другие, какая она настоящая? Вряд ли. Ее тайна известна только ему.

Он поднимается на ее этаж и подходит к ее двери. Смотрит на замок, будто хочет открыть – дубликат ее ключей всегда у него в кармане, но просто упирается рукой в дверь и опускает голову. С мокрых темных волос стекают капельки воды. Он вспоминает ночь, когда умер брат, – вспоминает каждый раз, когда идет гроза. И не может отделаться от ощущения глухой тоски.

Ангелина там, за дверью, вместе с подругой, которая изрядно раздражает его – громкая развязная девка. Она совсем близко, но при этом ужасно далека от него. Но это дело времени.

«Ты будешь моей, девочка», – думает он, и на его губах появляется улыбка. И он снова вспоминает ее обнаженную около зеркала. Это воспоминание будет преследовать его еще долго.

Человек в черном трижды тихо стучит в дверь Ангелины и уходит. Быстро спускается вниз и открывает дверь квартиры, расположенной точно под квартирой Ангелины. Он снимает ее с недавних пор, всегда находится рядом.

В квартире темно, голубоватый свет исходит лишь от экранов нескольких мониторов на столе – на них транслируется всё, что происходит в каждой комнате Ангелины, за исключением ванной комнаты и туалета.

Он стягивает кепку, сбрасывает кофту на молнии, оставаясь в одной футболке – единственной белой детали его гардероба. И садится в кожаное кресло. Его взгляд направлен на монитор, в котором видна прихожая ее квартиры. Ангелина и ее подружка стоят у двери, в нерешительности переговариваясь и заглядывая в глазок, – пытаются понять, был ли стук или им послышалось. Малышкам страшно – это видно по их лицам, а он наблюдает за ними обеими с самого начала.

И ему смешно.

***

На цыпочках мы с Алисой идем в прихожую и по очереди смотрим в глазок. В коридоре светло и никого нет. Что происходит, мы не понимаем.

– Возможно, он снова оставил что-то под дверью, – выдыхаю я, чувствуя злость. Да сколько уже можно издеваться надо мной? – Посмотрим?

– Ты что! Не открывай, – умоляющим тоном просит Алиса. – Вдруг это ловушка? Так во всех фильмах бывает.

Но спустя минут десять мы всё же высовываемся за дверь, вооружившись сковородками, – наверняка со стороны это кажется весьма забавным.

Под дверью ничего не лежит. И никого нет. Только ярко светит электрическая лампочка.

Мы захлопываем дверь и снова смотрим друг на друга. Теперь нам кажется, что стук в дверь почудился. Мало ли какие звуки можно услышать во время такой страшной грозы, разрывающей небо на куски? Страх – генератор самых мощных иллюзий.

Какое-то время мы снова сидим на кухне. Изредка я перевожу задумчивый взгляд на нож, лежащий на столе, и пытаюсь подавить воспоминание о девочке, чьи руки и нарядное платьице испачканы кровью. Я не замечаю, как сжимаю ручку кружки.– Ты в порядке? – спрашивает меня внимательная Алиса.

– Да.

– Хорошо, что я приехала сегодня! Представляю, каково бы тебе сегодня одной было! Психопат, – шипит она, вспоминая Поклонника.

Именно в этот момент снова раздается резкий стук. Подруга вскрикивает от неожиданности, я сжимаюсь в комочек – нам снова кажется, что это стук в дверь. Однако спустя несколько мгновений мы понимаем, что это обломившаяся ветка ударила прямо по стеклу, а другая висит на одном обрывке коры.

Видимо, и в первый раз мы ошиблись.

– Господи, что за ночка! Мне чуть плохо не стало! Так ведь и с ума сойти можно! Слушай, Ангелина, может быть, все-таки расскажешь маме? – предлагает Алиса.

– У нее проблемы со здоровьем, ты же знаешь, – отвечаю я довольно жестко. – Не хочу ее пугать.

– Слушай, а у тебя нет никого кроме мамы? – с сочувствием спрашивает Алиса.

– Да. Мы друг у друга одни. Бабушки с дедушкой давно нет. Остальные родственники живут где-то на Урале, но мы почти не общаемся. Сестра – в Крыму, мама как раз у нее гостит. А крестная переехала в Германию, к сыну.

– А у папы родственников не было? – допытывается Алиса.

– Были, но они ненавидели маму, – честно говорю я. – И сейчас с нами никто не общается.

– За что ненавидели? – удивляется подруга.

– За то, что отец на ней женился, – отвечаю я. – Моя бабка была против. Папа же из Питера, уехал оттуда к маме. А его семьи даже на свадьбе не было. Они довольно богаты и хотели, чтобы папа взял в жену подобающую девушку. Подобающую – это обеспеченную, чтобы ты понимала. А когда он попал в аварию, перед моим рождением, во всем обвинили маму. Не знаю, как она это пережила, – вздыхаю я, думая, что, если бы был жив папа, он бы обязательно защитил меня. Разобрался бы с Поклонником.

Мы разговариваем еще о чем-то, даже смеемся, а после идем спать – на этот раз вдвоем на моей кровати.

Я не говорю Алисе, что не помню себя до семи лет. Совсем.

Об этом не знает никто, кроме мамы.

Гроза успокаивается, ворчит из-под толстого слоя налившихся свинцом туч, и я медленно засыпаю, слыша мерное дыхание подруги.

Мне снится странный сон – наверное, в этом виноват дождь.

***

Я лежу на кровати рядом с окном, по которому барабанят косые струи, и крепко прижимаю к себе большого плюшевого зайца с длиннющими ушами. Я укрыта одеялом с ног до головы. Одеяло и заяц – моя единственная защита.

В комнате темно, и мне страшно, очень страшно. Я боюсь пошевелиться и высунуться из-под одеяла, хотя мне нечем дышать. Если я сделаю это, то меня утащит чудовище с белым лицом, затаившееся в шкафу. Я вижу этот шкаф сквозь крохотную-крохотную щелку – на него падает тусклый лунный свет.

Шкаф закрыт, но я точно знаю, что там внутри.

Монстр.

И я боюсь, что он догадывается, что мне тяжело дышать. Он ждет, когда я высунусь, но я не буду этого делать. Ни за что!