Северная дорога – II. Of that sort: предыстория об английской магии

– ВЗДОР! – стукнул отец могучим кулаком по своему письменному столу. Чернильница, опрокинувшись, залила какие-то важные бумаги зловещими черными пятнами. – Да как смеешь ты, мальчишка, вообще о таком говорить? Как ты и думать-то о подобном посмел? В нашей семье нет ни чародеев, ни фокусников, ни колдунов! Где это видано? Порядочный человек из уважаемого дома творит магию… нет, это просто уму непостижимо! Ты ведь сам знаешь, что такого не бывает на свете!

Алан понуро опустил растрепанную голову и сказал:

– Но ведь я-то на свете есть.

Почему, о почему это происходит именно в моей семье? не мог понять Сорсби-старший. Он не жалел сил и средств для образования сына. В середине 1780-х, когда Алан был совсем малышом, Реджинальд Сорсби отправился по делам в Лондон, где тогда чуть ли не каждый день выпускали в небо воздушные шары. О, с каким воодушевлением его сын слушал рассказы о том, как человек получил возможность впервые подняться за облака!.. Если бы отец старался лучше, возможно, получилось бы увлечь Алана если не законотворческой практикой, то хотя бы инженерией… или банковским делом… но только не этой непристойностью! Откуда в их дом проникла зараза, развратившая ум и похитившая душу его единственного наследника?

Однако, будучи опытным юристом, Реджинальд Сорсби понял, что идти напролом здесь бессмысленно и решил прибегнуть к другой тактике. Неожиданно улыбнувшись, словно отступая назад, он как можно более дружелюбным тоном произнес:

– Мне кажется, ты просто немного запутался, сынок. Тебе ведь нравятся наши легенды и предания, верно? Давай поступим так же, как бывает в этих историях. Не будем впредь разговаривать о подобных вещах и не станем смущать ими других домочадцев. Мы просто вернемся к этому разговору через один год и один день. Устраивает?

Один год и один день. Точно как в сказках. Гвион Бах[2 - Герой мифологии валлийских кельтов, первое воплощение Талиесина (здесь и далее – прим. авт.).] помешивал котел Керидвен один год и один день, готовя зелье… Все в волшебных историях всегда отмерялось одним годом и одним днем.

На том и порешили.

Спустя указанный срок Реджинальд Сорсби вновь вызвал сына к себе. Но мы все уже знаем, что никакого чуда не случилось – Алан оставался непоколебим:

– Я не передумал.

Мистер Сорсби-старший горестно вздохнул. За минувший год он прибегал ко всем оставшимся рычагам управления, до которых только мог дотянуться: водил сына к себе на службу, пытаясь продемонстрировать ответственность и уважение, которыми может обладать лишь честный человек. Сократил его содержание и велел слугам не выполнять поручения Сорсби-младшего. По-прежнему оставлял сына без ужина и отопления в комнате. Все было безуспешно, потому что сейчас, в свои двадцать лет, Алан совершенно точно был уверен в своем выборе.

Отец знал, каких это мер от него потребует и озвучил их:

– Тогда тебе придется покинуть дом.

Бедный Алан Сорсби почувствовал, будто его колени подкосились – было чудом, что он продолжил ровно стоять в отцовском кабинете:

– Я понял. Хотя мне этого и не хочется.

Реджинальд Сорсби развел руками:

– Что ж, дело твое. Если передумаешь… если разочаруешься в этом богомерзком, отвратительном пути, а я уверен, так оно и случится – я готов принять тебя обратно. Но если ты всерьез замыслил заниматься в будущем своими… – лицо отца исказила гримаса, будто он откусил гнилое яблоко, – своими грязными делами, у меня есть к тебе одна просьба. Хотя бы ради своей семьи я прошу тебя ее выполнить.

– Что за просьба?

– Не представляйся нашей фамилией.

А теперь колени волшебника действительно подкосились, и он тяжело опустился в стоящее рядом кресло.

– Но это и моя фамилия тоже! – возразил Алан, оскорбившись до глубины души.

– Тебе она, судя по всему, не так важна, как всем нам.

После этих слов, сказанных отцом, Алан почувствовал такую обиду, которой не испытывал никогда в жизни. Его обделяли в деньгах, в дровах, в еде? Ну и ладно. Ему отказали в доме? Хорошо, и это переживем. Но забрать у него его же имя?! Это был верх жестокосердия…

Юноша продолжал размышлять об этом дальше, спешно складывая вещи в свой вместительный кожаный саквояж, купленный для гипотетических путешествий в будущем. Внезапно на пороге показалась Кэтрин, младшая из сестер. Она была его лучшим другом на свете – с самого детства и до сих пор они были буквально неразлучны и поддерживали друг друга во всем. Вот и сейчас, завидев на лестнице рассерженного отца и услышав шум в комнате брата, она решила выяснить, что стряслось. Дела обстояли хуже некуда – ведь шумом оказались сборы вещей Алана перед отъездом из родного гнезда.

– Что происходит?! – ахнула Кэтрин.

– Мне нужно уехать.

– Но куда? И на сколько?

– Надолго, Кэти. Может, и навсегда.

– Не говори так! – приказала сестра. – Это все из-за отца, да? Он не хочет, чтобы ты…

Укладывая в саквояж льняную рубаху, Алан закончил фразу:

– Чтобы я был тем, кто я есть, совершенно верно. Он просто хочет вылепить из меня копию себя самого, вот и все! Хочет, чтобы я, как и он, стал барристером… чтобы только так мог остаться его «достойным» сыном. Меня тошнит от всего этого! ТОШНИТ!

С этими словами он яростно запихал рукава рубахи поглубже в саквояж и начал возмущенно громко щелкать застежками. Тем временем Кэтрин безуспешно пыталась разобраться:

– Но если ты не будешь его сыном и не станешь барристером, то кем ты тогда будешь, Алан?

И, как много лет назад, брат вновь сказал ей тот же самый ответ:

– Я буду волшебником, – и после этого он оставил, наконец, саквояж в покое, заключил сестру в крепкие объятия и, стараясь не расплакаться, пообещал: – Самым могущественным волшебником. Чего бы мне это ни стоило.

Все было так, как всегда происходило в сказочных историях: герой должен был выйти за порог, чтобы приключение началось. Кости этой земли – легенда о Керидвен и Талиесине – породили графство Корнуолл, и город Пензанс, и самого Алана Сорсби. Керидвен велела Гвиону Баху помешивать зелье в котле один год и один день, а когда по прошествии этого срока котел лопнул, то три капли волшебного зелья попали на палец Гвиона Баха, который тут же свой палец поспешил облизать. Разгневанная Керидвен погналась за присвоившим ее зелье мелким хулиганом, и началась чехарда превращений: Гвион превратил себя в зайца, а Керидвен обернулась преследовавшей его борзой; он стал рыбой в реке, она – выдрой, его ловившей. Гвион взлетел в небесную высь птицей – Керидвен превратилась в ястреба и устремилась за ним. Наконец, он стал зернышком, которое Керидвен, оборотившись курицей, склевала, а после забеременела. Но родила она уже не Гвиона Баха, а другое его воплощение – великого героя кельтских легенд Талиесина. Талиесин был самым прекрасным поэтом, чей дар приравнял героя, когда-то слизнувшего три капли с обожженного пальца, к самим богам.

Алан Сорсби был обречен стать самым могущественным волшебником Англии, но пока что он лишь спешил убраться подальше от только что треснувшего котла преображения.

Глава 2

На отшибе

Несмотря на начитанность, любознательность и острый пытливый ум, в некоторых вопросах Алан Сорсби был крайне неотесан. Как правило, эти вопросы касались всего устройства жизни вне дома. И потому, покинув особняк отца, молодой волшебник не знал, куда он мог бы податься со своей мечтой изучать магию. Во множестве книг он встречал упоминания о том, что странствующие цыгане владели древним колдовским даром и умели делать предсказания на картах, а также совершать обряды. И он не нашел ничего лучше, чем отправиться прямиком в цыганский табор, устроившийся на лето на противоположной окраине Пензанса, в «дурном» районе.

Стоит ли говорить, насколько удивило даже цыган подобное зрелище – хорошо одетый благовоспитанный юноша с саквояжем в руке, со взлохмаченными каштановыми волосами и сгорающими от любопытства карими глазами попросил у пестрой толпы, спящей и живущей под открытым небом, принять его к себе и обучить «духовным мудростям» (памятуя о своей клятой прямолинейности, приносившей всегда столько бед, Сорсби специально придумал и даже записал в блокнот более осторожную формулировку). Обменявшись выразительными взглядами, жители табора согласились на просьбу молодого человека, накормили его и отвели ему место для сна. Непривычный к подобным условиям быта, волшебник всю ночь мерз и мучился на неудобном лежбище, сделанном из сена и собственного сюртука, подложенного под голову вместо подушки, однако решил во что бы то ни стало не отступать от начатого и постигнуть цыганское ведовство.

Никто в таборе с ним не разговаривал. Напрасно он то и дело подходил к разным людям, повторяя свою просьбу – все лишь отводили глаза да избегали его, словно помешанного. Ему по-прежнему давали еду, питье и не выгоняли с копны сена, но ни о каком обучении магии и речи не шло.

Спустя несколько дней главарь табора привел с собой потрепанного вида местного рыжего мужчину лет сорока, который подволакивал левую ногу и, если не присматриваться, мог и вовсе сойти за бродягу.

– Кажется, этот малый для тебя, Румо, – сказал цыган рыжеволосому, когда они дошли до обозов, и указал на сидящего на деревянном ящике Алана Сорсби.

Рыжий, доковыляв до ящика, наклонился и оценивающе оглядел юношу, словно покупая лошадь.

– Парень, а ты случаем не сынок Реджи Сорсби? Того, из крючкотворов? – наконец, спросил он.

О, началось! Алан закатил глаза:

– Да. И что?

– И хочешь быть колдуном?

– Да, хочу! – с вызовом произнес Сорсби. Ему уже надоело спать под открытым небом и торчать среди людей, которые не желали с ним разговаривать. – А что, сэр, у вас есть какие-то соображения по этому поводу?