Дневник Анны Франк

Анна Франк стала иконой как жертва нацистского террора, поэтому писать честный отзыв на её дневники сложно. Давайте тогда сделаем вот так. Представим, что я просто полный идиот, который не знает, почему оборвался её дневничок и что случилось дальше. Не знаю, что Анну с семьёй загребли под белы рученьки из-за предательства и сгноили в лагерях. Ну вот не знаю и всё. Допустим, в моей прекрасной стране воображения неизвестно, почему в один прекрасный момент она перестала писать дневник. Надоело, наверное, да там уже и конец войны близился, скоро моя воображаемая Анна Франк вылезла из убежища и начала весело скакать по улицам.Я могу позволить себе это вообразить по одной простой причине. Потому что я рассматриваю конкретную книжку, которая в определённый момент заканчивается, а всё то, что произошло после событий в этой книжке, в этих дневниках — это уже другая история. Страшная, грустная история, но никак не связанная с литературой.Так вот, читать эту мою Анну Франк... Странно. Потому что искренне не понимаешь, почему эти записочки стали такими важными. В литературном плане они плохи. Документальной ценности не представляют абсолютно никакой. А почитать дневничок любой другой девочки тинэйджера — там всё то же самое будет, разве что не так мерзотно. Хотя, может, и так, подростковый бунт у всех по-разному проходит.Повторюсь ещё раз, в мире моей воображаемой Анны Франк я не знаю о последствиях, поэтому сужу о тяготах войны и угнетении исключительно по записям. И что получается? После блокадных записок или даже после немецких воспоминаний о войне — это всё цветочки. Семья Анны Франк плюс ещё несколько человек вынуждены прятаться в "убежище", чтобы их не загребли из-за их расы под нацистскую гребёнку. Было ли это нестерпимо трудно? А вот нет. И я цинично заявляю это с тёплого дивана не потому, что мне так легко рассуждать тут из квартирки со всеми удобствами, а потому что я сравниваю вообще с существованием людей в то военное время. У семьи Франк в качестве убежища есть целая полноценная квартира, с санузлом, с возможностью помыться, с огромными запасами жратвы, с несколькими комнатами, библиотекой и ещё кучей всего для того, чтобы не стухнуть взаперти. Да, сидеть в изоляции без возможности погулять сложно. Но не смертельно. Тем более, это изоляция не одного человека, а группы лиц, семьи, которые могут друг друга развлечь, поддержать и... Да что там говорить. Почитайте дневники. Все только и делают, что грызутся и собачатся из-за мелочей. Будь всё действительно хреново, они бы не стали этого делать. Из-за еды бы собачились, но не из-за косых взглядов и собственной мнительности.Так вот. Условия проживания в убежище у них отличные. Еды навалом. Каждый день у них трёхразовое питание, обязательно мясо, овощи, картоха, масло, все дела. За все годы сидения в убежище они ни разу действительно не голодали, хотя Анна Франк с ужасом описывает, как им однажды пришлось некоторое время обойтись без завтраков. Ужас-то какой! К слову сказать, не в убежище люди голодали куда сильнее, чем семья Франков. Поэтому особенно неприятно читать о том, как Анна пишет про помощников. Помощники каждый день прибегали к Франкам, как мальчики-портье, таскали им жратву, вещи, покупки, рисковали жизнью, сами голодали, болели и пухли. А эта говнюха Франк начинает ворчать, что вот эти гадкие помощники смеют к ним за стол садиться и жратву вкушать, противные, нам самим не хватает.Вот честно — Анна Франк вообще мерзотная деваха. Пройди у неё этот подростковый бунт, усиленный изоляцией и невозможностью общаться с себе подобными, и могла бы вырасти приличная дама, но дневник этого периода читать просто гадко. Уж все-то у неё кругом говноеды. Мама — тупая, ненавижу её, курица, чтоб она сдохла, видите ли, надо мной посмеялась. И ничего, что я сама хамло и со своими замечаниями в каждой бочке затычка, я-то ребёнок, а она, а она! Вот пойду и нахамлю ей, а потом ещё нахамлю, а потом до слёз доведу... Ой, а что это она меня не любит-то совсем? Не понимаю, как так. Ну и я эту дуру любить не буду, буду любить папу. Сестра моя тоже дура, я про неё в своём дневнике вообще только две-три строчки за всё время напишу, как будто и нет её. Сосед по комнате — мерзкий тупой говнюк. Семья, которая прячется с нами, — жирный властный говнюк, тупая говнюха курица и их идиот-сынок. Одна я королева в царстве идиотов, не такая, как все, красавица и... Ну, вы поняли, короче. Типичный тинейджерский кризис. И зачем это надо было публиковать? Ведь все эти бурления говн занимают даже не половину дневника, а, наверное, четыре пятых.О войне, собственно, в дневнике совсем мало. Разве что в один какой-то прекрасный момент Анна Франк отвлекается от рассказов о том, какая она офигительная, умная, ловкая, красивая и на порядок выше всех остальных лохов в этом убежище, и слышит, как по радио объявляют о ценности всех дневниковых записей после войны. Вот те на. Анна-то как раз мнит себя поверх всех прочих прелестей ещё и великим писателем (после того случая, как она нахамила своему учителю литературы). После этого она иногда пытается воткнуть что-то эдакое, но получается с трудом. Как ни крути, а это всё-таки не дневник военного периода, а личный дневничок маленькой глупенькой девочки. Где очень много про мальчиков, страдашки, менструации, секс и целовашки. Ну и про то, что кругом все говнюки. А вот про окружающий мир она ничего не знает, в изоляции же сидит. И какая тут ценность, непонятно.Как итог — скучнейшие девичьи писульки о банальнейших вещах, которые ни один нормальный человек не захочет просто так читать. Интересен может быть разве что сам быт и функционирование убежища, о котором Анна говорит крайне скупо и всегда так специфически (чтобы не просто рассказать, но и всех своих сожителей обмазать), что читать это неприятно.А теперь разрушаем мой воображаемый мир Анны Франк и пытаемся совместить это с реальным. Получается когнитивный диссонанс. С одной стороны о покойниках плохо нельзя, о мучениках плохо нельзя и Анну действительно жалко. Кто ж виноват, что её личный блевничок для страдашек вывесили на всеобщее обозрение, как нижнее бельё. С другой стороны, это откровенно гадкое и плохое чтение, но сказать о нём плохого не моги, чтобы память жертвы не замарать. Получается, что дневники Анны Франк читать трудно, больно, сложно и плохо вот из-за этого несоответствия, а вовсе не из-за ужасов войны, которых в дневничке-то как раз и нет.Поэтому самыми ценными, на самом деле, являются воспоминания знакомых семьи Франк о том периоде, когда семью уже загребли в концлагерь. Там у Анны из головы быстро выветрилась вся дурь, которая лезла на странички личных писулек, и она превратилась в прекрасную рано повзрослевшую Анну Франк, которая достойна стать той иконой, которой она и стала. Вот только заслуга в этом не её дневничков, которые надо бы по-хорошему (да и уважая её память) сократить на две трети. Уж слишком личное, слишком наивное, девочковое... Строение письки, например. Зачем это было печатать отцу? Чтобы показать, что вот была его дочка такая славная и наивная, а потом её война под собой погребла? А хотела ли бы дочка, чтобы именно вот это, сокровенное, вывешивалось на всеобщий обзор, а не только те странички, которые она специально готовила для своего великого писательского таланта в изображении подретушированной реальности?Аннушку жалко, но лучше любить её издалека, не притрагиваясь к этому дневнику. И лучше, и проще.

Сложно что-то написать.Ну да, есть о чем поворчать и в процессе чтения, и после. Ждала я немного другого: не думала, что дневник, написанный в военное время, в основном будет об отношениях с мальчиком, о ссорах с родителями, об обычном подростковом одиночестве и всеобщем непонимании. И собственно убежище представлялось иным: оно напоминает скорее обычную коммунальную квартиру, в какой у нас, в России, многие жили и до войны, и после. И люди какие-то.. Война, а мадам ван Даан флиртует с другими мужчинами на глазах у мужа, Дюссель прячет передачки от жены в шкафу от людей, которые его приютили. Детский сад, а не сплоченный избранный народ.Я бы разнесла эту книгу в пух и прах, если бы не одно но. Дневник этот – настоящий.Его писала настоящая живая девочка, которая мечтала стать писательницей, считала себя очень взрослой, думала об отношениях с мальчиком и о семейной жизни и умерла в концлагере.При чтении совершенно не чувствуется, что автор этих писем, в отличие от адресата, выдуманной Китти, настоящая. Но в памяти то и дело всплывало: это так. Это было. Была девочка, которая несколько лет сидела взаперти в нескольких комнатах (а ведь даже заключенных выводят на воздух размяться и погулять). Несколько лет дышать затхлым воздухом, бояться лишний раз открыть окно или спустить воду в туалете, делить комнату с ворчуном в возрасте, видеть от силы десять человек, жить только книжками и надеяться, что может быть скоро наконец-то кончится война. Были люди, которые приютили ее вместе с семьей Франк, ван Даанами и Дюсселем, рискуя собственным здоровьем. Это не выдумка, это по-настоящему.Больше всего бьет несправедливость: чуть-чуть не вытерпели, чуть-чуть не дотянули. Ведь и убежище было обнаружено уже ближе к концу войны; и в лагерях Анна и ее сестра погибли за три недели до освобождения, а Петер не дожил всего три дня.Я люблю книги со счастливым концом, но читая дневник Анны, знаешь точно, каков будет конец, и знаешь, что счастливым он не будет.На встрече книжного клуба мы говорили, что война каждого коснулась по-разному, и семье Анны еще сравнительно повезло; к тому же, они сидели в своей норе, не высовываясь, в то время, как другие гибли, пытаясь их спасти. В блокадном Ленинграде люди держались на трех крохотных сухарях в сутки, а Анна рылась в картошке, выбирая к празднику самые маленькие, и жаловалась, что приходится есть шпинат для витаминов, закручивать банки с клубничным вареньем и часами лущить горох. Все это так, но мне не хочется сравнивать. Не хочется судить о том, кому было тяжелее, кому проще. Мне кажется, мы, сытые, одетые и свободные, просто не имеем на это права. И честно говоря, у меня нет однозначного ответа на вопрос, что проще: умереть от пули быстрой смертью героя, спасая чью-то жизнь, или тихо надеяться и ждать несколько лет, но так и не дождаться. Особенно когда тебе пятнадцать лет, и жить ты еще не начал.UPD Все-таки исправила оценку с 4 на 3: все вышенаписанное - правда, но оно больше относится не к книге, а к моей голове.

Вечер 31-го декабря - самое время подводить итоги уходящего года. И для меня самым сильным впечатлением в этом году стало посещение Освенцима. Потому и решила его закончить совершенно не праздничной, но очень созвучной с этим посещением книгой - дневником еврейской девочки Анны Франк, родившейся в Германии, выросшей в Голландии, скрывавшейся там от нацистов, но все же жестоко преданной и вместе с семьей отправленной в Польшу, в Освенцим, откуда - в немецкий концлагерь Берген-Бельзен, где ей и было суждено погибнуть от эпидемии тифа.Говорить о таких книгах невероятно сложно. Ведь, с одной стороны, в дневнике 13-15-тилетней девочки нет ничего сверхнеобычайного. Более того, читая эти страницы, мне временами казалось, что я читаю свой собственный дневник, написанный в таком же возрасте. Конечно, речь идет не об условиях жизни, но об этом звенящем ощущении собственной такой непризнанной окружающими взрослости, об эмоциях и влечениях, о мечтах и планах. А уж когда речь зашла о чувствах, возникших по отношению к Петеру, то ощущение дежавю просто зашкалило. Анна действительно была крайне светлой и жизнерадостной девочкой, потому читать ее дневник и не улыбаться нельзя. Только вот, пробегая глазами строки о первых чувствах, испытывая вот это ощущение общности, не можешь не улыбнуться от мысли: "А лет через 5 перечитаешь и будешь смеяться", а потом улыбка переходит в слезы - настоящие, горячие. Ведь это я могла перечитать спустя 5 лет писанное в 13-14 и посмеяться над собой, а у Анны этих "спустя 5 лет" просто не было. Их, как и ее спустя 10, 15, 20 лет, как и ее мужа, ее детей и внуков, у нее отобрали. Она умерла в концлагере, а я, родившаяся спустя 40 с лишним лет после ее смерти, осмелилась на снисходительную понимающую улыбку, хотя вряд ли имею такое право.Но не только Анна вызывает мое восхищение. Необычайные люди и все ее соседи по Убежищу - родители, сестра, ван Дааны и врач. Эти люди прожили бок о бок в закрытом помещении два года, и за это время они смогли банально не поубивать друг друга. Да, они ссорились, но боже правый! Живя в таких условиях невозможно не злиться на эти самые условия, одной из составляющих которых является как раз очень ограниченное общество. А еще потрясло меня мужество их помощников, людей, рискующих всем, лишь бы помочь выжить другим - не родственникам, но просто друзьям, знакомым. Нежелание смиряться с несправедливостью уже делает людей героями. И Беп, Мип, Ян, Клейман, Кюглер - они ставили на кон собственные жизни, чтобы несправедливо не лишили жизни других.Не знаю, можно ли кому-либо советовать такую книгу. Она не принесет радости ни в плане эмоций, ни в плане литературной изысканности. Но сама не прочитать ее не могла. Потому что это было. И лично мне надо об этом помнить.

В музыке есть такое понятие: "бассо остинато" (итал. basso ostinato, буквально — упорный бас). Это когда мелодия в верхнем голосе идет своим чередом, а басы многократно и размеренно повторяют одну и ту же тему. Вот и у меня было такое же ощущение, когда я читала "Убежище". Мелодией был именно рассказ Анны, девочки-подростка, вынужденной прятаться вместе со своей семьей от фашистов. Мелодия была то полна оптимизма, то грусти, то раздражения, то печали. Иногда она наполнялась милыми девичьими глупостями, иногда не по-детски взрослыми размышлениями...Но она была очень живая эта мелодия!
А в басах у меня звучали стихотворные строчки совсем другого автора, Сергея Михалкова, которые-то и были для меня этими "упорными басами". Они давили и не давали забыть, что конец неотвратим и неизбежен: Занесенный в графу
С аккуратностью чисто немецкой,
Он на складе лежал
Среди обуви взрослой и детской. Его номер по книге:
"Три тысячи двести девятый".
"Обувь детская. Ношена.
Правый ботинок. С заплатой..." Кто чинил его? Где?
В Мелитополе? В Кракове? В Вене?
Кто носил его? Владек?
Или русская девочка Женя?.. Как попал он сюда, в этот склад,
В этот список проклятый,
Под порядковый номер
"Три тысячи двести девятый"? Неужели другой не нашлось
В целом мире дороги,
Кроме той, по которой
Пришли эти детские ноги В это страшное место,
Где вешали, жгли и пытали,
А потом хладнокровно
Одежду убитых считали? Здесь на всех языках
О спасенье пытались молиться:
Чехи, греки, евреи,
Французы, австрийцы, бельгийцы. Здесь впитала земля
Запах тлена и пролитой крови
Сотен тысяч людей
Разных наций и разных сословий...


Страшно читать такие дневники. И неважно, чьи они: Анны Франк, Тани Савичевой, Лены Мухиной. Это дневники детей, которых не пощадила война. Просто надо помнить об этом.

Погано на душе. Кто мы такие, чтобы оценивать эту вещь? Какое право мы имеем ставить ей 2 звезды, 3, 5 звезд? Зачем? Ведь человек писал для себя. Реальный человек записывал свои мысли для себя в дневнике и старался быть честным с самим собой. А если и не старался, то кому какое дело? У каждого ведь свои способы терапии. И у Анны не было в планах вынести всё это на всеобщее обозрение, она не писатель.У нас просто есть шанс увидеть, как люди вели себя в тех тяжких обстоятельствах. А вели себя ведь все по-разному. У нас есть шанс оценить изменения в отношении человека к своей собственной жизни, после того как у него отнимают некоторую степень свободы.У нас есть шанс увидеть, оценить, извлечь урок и запомнить.