Билли

* * *

Мы с Франком ходили в один и тот же колледж, но лишь за два года до его окончания впервые заговорили друг с другом. На самом деле это был единственный год, когда мы с ним учились в одном классе. Позже выяснится, что впервые мы оба заметили друг друга еще в пятом классе, на общей линейке в первый учебный день. Да, мы узнали друг друга с первого взгляда, но бессознательно избегали общаться все эти годы, словно чувствовали, что у каждого своих проблем выше крыши, и не решались взвалить на себя хоть что-то еще.

В школе я в основном искала дружбы с девочками в стиле Polly Pocket[16 - Polly Pocket (англ., букв. Карманная Полли) – линия игрушек, включающая в себя миниатюрных пластиковых кукол и множество аксессуаров. Первоначально наборы выпускались в футлярах карманного размера, с конца 90-х куклы Полли существенно «подросли» и в современном виде похожи на мини-Барби. (Прим. переводчика)]. Такие длинноволосые милашки, у каждой – отдельная комната, целые коробки дорогих пирожных и мама, которая еженедельно подписывает дневник. Я делала все возможное, чтобы им понравиться, чтобы они почаще приглашали меня к себе.

Но, увы, всегда наступал такой момент, когда мои котировки резко падали… Обычно это случалось с приходом зимы… Значительно позже я поняла почему – всему виною был… была моя водогрейка… ну и… и в общем… соответственно, запах… грязной девки… уф, я даже заговариваюсь, настолько стыдно вспоминать. Ладно. Проехали.

Все эти годы я столько о себе врала, что вынуждена была писать своеобразные шпаргалки, чтобы не запутаться, переходя из класса в класс.

Дома я скалилась, как львица на голодном пайке – другого все равно не было, а вот в школе не высовывалась. В любом случае у меня бы сил не хватило обороняться двадцать четыре часа в сутки. Это надо на собственной шкуре испытать, чтобы понять, и те, кто испытал, прекрасно знают, о чем я говорю: круговая оборона… все время, всегда начеку… Особенно когда вокруг все спокойно… Моменты затишья – это самое худшее, это значит… Уф, да ну его на фиг… Наплевать.

Как-то раз на уроке географии наш учитель мсье Дюмон, сам того не ведая, открыл мне глаза на мою жизнь. «Четвертый мир… – сказал он, – это население, живущее за чертой бедности». Он говорил об этом запросто, как об экспорте полезных ископаемых или о песчаных наносах в бухте острова Мон-Сен-Мишель, но я, помнится, покраснела от стыда. Я и не знала, что в словаре есть специальный термин для обозначения той помойки, в которой я жила… Уж мне-то было прекрасно известно, что такого рода общество не особенно бросается в глаза. Никакие соцработники никогда к нам не приходили… Если на тебе нет следов побоев и ты каждый день ходишь в школу, то для всяких комиссий по защите прав ребенка ты просто не существуешь, а моя мачеха – не скажу, чтоб она выглядела уж очень прилично, но все же к ней относились с уважением, здоровались, когда она шла в супермаркет, спрашивали, как дети и все такое.

Я так никогда и не узнала, где она брала свое пойло…

Кому-то в детстве не давала спать Зубная фея, кому-то Санта-Клаус, а для меня самой большой загадкой было – откуда берутся все эти чертовы пустые бутылки. Откуда?

Большая, большая тайна…

* * *

И вовсе не государственная школа вытащила меня из этого дерьма. Не училки, не преподы, не милая мадемуазель Жизель, готовившая нас к первому причастию, не родители одноклассников, вечно негодующие по поводу веса портфелей своих детей, не более продвинутые родители моих чудесных подружек, слушавшие «Франс-Интер», читавшие книги и все остальное, нет, не они, а он… (в кромешной тьме я указала на него пальцем) он, Франк Мюллер…

Да, да, это именно он и есть… Этот дохляк Франк Мюмю, который был на полгода меня младше и на пятнадцать сантиметров ниже ростом, который терял равновесие всякий раз, когда его хлопали по плечу, и которому вечно доставалось на автобусной остановке. Это он меня спас…

Он один.

Честно, я ни на кого не в обиде, сами видите, даже сейчас, я вот вам все это рассказываю и ведь ничего, справляюсь. Все это было давно. Все это так далеко от меня, что это как будто уже и не я в самом деле…

Хотя, признаюсь, меня всегда охватывает паника, когда приходится заполнять какие-нибудь бумаги. Фамилии родителей, место рождения, от одного этого у меня сразу подводит живот, но ничего, потом проходит. Это быстро проходит.

Единственное, что не проходит, – это то, что я больше никогда в жизни не хочу их видеть. Никогда, никогда, никогда… Никогда я не вернусь обратно, никогда. Ни на какую свадьбу, ни на какие похороны, ни за что. Да я даже если на машине замечаю номер с цифрами этого департамента, сразу перевожу взгляд на что-нибудь другое, чтобы приободриться.

Давным-давно – не думаю, что сегодня ночью успею вам это рассказать, поэтому вкратце, – так вот, давным-давно, когда меня постоянно перемыкало, мое детство еще слишком часто и больно напоминало мне о себе, а сама я все чаще тянулась к бутылке, как говорится, для самозащиты, так вот, тогда я послушалась Франка: осуществила принудительную перезагрузку.

Я полностью вычистила свой жесткий диск, чтобы начать все сначала – в режиме «без неудач».

Это заняло кучу времени, и, думаю, у меня получилось, но все, чего я прошу взамен, это никогда больше их не видеть.

Никогда в жизни.

Даже мертвыми. Даже сожженными. Даже истлевшими на дне канавы.

И знаете, даже если… на этот раз буду с вами честна до конца… Даже если вы скажете мне сейчас: ладно, даю тебе двух санитаров, сэндвич с маслом и ветчиной, и ящик воды «Сан-Пеллегрино», а взамен ты помашешь ручкой своей мачехе или еще какой сволочи, так вот, тут я скажу вам «нет».

Нет.

Я отвечу «нет» и найду другой способ вытащить нас отсюда – без вашей помощи.

* * *

Ну так вот, значит, мы с ним ходили в один и тот же колледж в городке с населением меньше трех тысяч человек в так называемой сельской местности. «Сельская местность» – это красиво сказано. Так и видишь ручьи да холмы. Только поселок, откуда я родом и где прошло мое детство, вся эта местность ничем таким «сельским» не отличались. Это была, да и есть, та часть Франции, где уже давно ничего не течет, ничего не происходит, одно сплошное разложение.

Да, этот край гниет… Он умирает… Край, где хорошие парни слишком много пьют, слишком много курят, слишком сильно верят в лотерейное счастье, слишком сильно вымещают свою злость на близких и на животных.

Это мир самоубийц, сжигающих себя на медленном огне и тянущих за собой тех, кто слабее…

Их послушать, так проблемы только у молодежи с окраин, но жить в деревне, моя дорогая, это тоже, знаете ли, не так-то легко.

Вот только чтобы жечь машины, для начала нужно, чтоб они были, – а у нас хорошо, если одна за день проедет!

И деревня, если ты не такой, как все, убивает быстрее, чем равнодушие.

Конечно, всегда найдутся разного рода туристы от политики, от всяких там ассоциаций, типа здорового питания биологически чистыми продуктами или еще чего-нибудь в том же сказочно милом духе, которые скажут вам, что я сильно преувеличиваю, но я-то их знаю, всех этих людишек… О да, я прекрасно их знаю… Они, как работники социальных служб: в конечном счете видят лишь то, что им показывают.

И я их понимаю.

Я понимаю их, потому что сама стала, как они.

Всякий раз, как я еду в Ранжис или возвращаюсь оттуда, а это минимум четыре раза в неделю, я точно знаю момент, когда мне лучше полностью сконцентрироваться на дороге. Да, дважды за время пути я не отрываю взгляд от разметки, жму на газ и изо всех сил соблюдаю безопасную дистанцию. Знаете почему? Потому что там, в этих местах, где-то между Парижем и Орли, на обочине, прямо вровень с шоссе, расположены две отвратительные помойки.

Проблема не в том, что они мерзко выглядят, проблема в том, что на самом деле это не помойки… Нет, это жилые дома. С комнатенками, в которых спят девочки, вынужденные постоянно обороняться.

Ладно, проехали. Как я уже говорила, у каждого свои геморрои. Что до меня, то я столького натерпелась, что превратилась в законченного эгоиста, в настоящего монстра, и мой эгоизм – это лучшее, чем я могу поделиться с малышками Билли с автотрассы А6.

Смотрите, девульки, смотрите на меня, в моем старом битом фургоне, полном цветов, – я являюсь живым доказательством того, что из этой безысходности есть выход.

* * *

Да, мы заметили друг друга, но все эти годы избегали общаться, потому что оба были изгоями в нашем колледже имени Жака Превера[17 - Превер, Жак (1900–1977) – французский писатель, поэт, сценарист. (Прим. переводчика)].

Я – потому что жила в Сморчках (это не название какой-то дыры или грибной поляны, это… сама не знаю… никогда на самом деле не знала… типа рабочий квартал… или свалка, где мусор не сортируют… все думали, что там жили «цыгане», но они были никакие не цыгане, просто там жила семейка моей мачехи. Ее отец, дядьки, ее двоюродные сестры, мои сводные братья и все прочие – жители Сморчков, попросту говоря…), и каждый день утром и вечером я чуть ли не по два километра топала до следующей остановки, чтобы залезть в автобус как можно дальше от всего этого бардака и моего Home Sweet Mobile-home[18 - Дома, милого дома на колесах (англ.).], так как боялась, что никто не захочет сидеть со мной рядом; ну а он потому что слишком сильно отличался от всех остальных…

Потому что он не любил девочек, но только они-то ему и нравились, потому что он прекрасно рисовал и был абсолютно неспособен к спорту, отличался хилостью и аллергиями на все и вся, вечно таскался один и, наглухо отгородившись от всех, витал в облаках, даже в столовую заходил последним, чтобы избежать шума и толкотни у турникетов.

Знаю, звездочка, знаю, моя дорогая… моя история сильно смахивает на дешевую штамповку… Маленький несчастный педик со своей помоечной Козеттой – довольно грубо, признаю, ну что ж… вы бы предпочли, чтоб я наплела вам что-то другое? Рассказала бы, что, мол, зимую я в настоящем доме, или добавила бы Франку мотороллер и пару браслетов на запястья, чтобы не выглядеть персонажами из идиотского телесериала?

Но нет… Мне бы очень хотелось, но не могу… Потому что это все про нас… Первый акт нашей с ним жизни… Neverland[19 - «Neverland» (англ., букв. Земля, которой нет) – калифорнийское ранчо Майкла Джексона, названное им в честь страны проживания его любимого персонажа – Питера Пэна. (Прим. переводчика)] и Dadou Ronron[20 - Отсылка к песне Франка Аламо «Da Dou Ron Ron» (1963 г.). (Прим. переводчика)]. Нежная ярость и упрямая башка. И не стану я ничего тут приукрашивать ради утешения сердобольных домохозяек…

So, Beat It.

Just Beat It[21 - Здесь: Так что проваливай. Просто вали отсюда (англ.).][22 - Слова из песни Майкла Джексона «Beat It» (альбом «Thriller», 1982 г.). (Прим. переводчика)].

Чего еще? Да хватит, пожалуй, разве нет? Я же не стала втирать вам про всякие приставания и прочие гнусности такого рода…

Мне повезло: в нашем доме это не практиковалось.

В нашем доме больно били, но в трусы не лезли.