Дар императора

Глава 2. Крушения и созидание

Лёгкие мелодии, пойманные ветром, переплетались с ароматом цветущего сада. Шёлковые шторы шатра трепетали на ветру. Детский смех, радостные возгласы, большая семья за одним столом – вся эта картина твердила: «Смотрите, мы счастливы!». Но под слоем этого сияющего лака скрывалось иное: тихая скорбь, укоренившаяся боль и притворство, возведённое в привычку.

Император Эйнар праздновал свои пятьдесят четвертые именины. Но в этом году событие не носило прежних грандиозных масштабов. Ни послов из заморских царств, ни военных парадов, ни раздачи золота толпе на площадях. Лишь закрытый ужин в кругу семьи и самых доверенных сановников в дворцовом саду.

– Государь, какая же сегодня приятная погода! – пролепетала средняя наложница, пытаясь поймать его взгляд.

Император медленно повернулся к ней, его глаза были устремлены куда-то вглубь себя.

– Много лет в мой день рождения лил дождь, – произнёс он задумчиво, и в его глазах на мгновение отразилась память о тех штормовых днях. – Я видел в этом знак небес, обетование обильного года. Но нынешнее лето выдалось на редкость тёплым…

Он обвёл взглядом собравшихся, и в уголках его губ дрогнула тень улыбки.

– Поэтому я решил не гадать, а просто посмотреть, что уготовила мне судьба в этих лучах солнца.

Собравшиеся смотрели на него, и в этом взгляде читалось полное понимание. Все знали, почему в этом году дворец погрузился в тишину.

– Ваше Величество, в следующем году отмечает юбилей, – пропела сестра императора, великая княжна Сафина, и её голос зазвенел, словно хрустальный колокольчик, призванный развеять тягостное молчание. – Вот тогда-то мы и устроим настоящее веселье. С фейерверками, балом и толпами гостей.

Она произнесла это с лёгкостью, но её слова повисли в воздухе неуместной нотой.

Император посмотрел на сестру, и в уголках его губ дрогнула едва видимая, усталая улыбка.

– Об этом рано говорить, – произнёс он тихо, но так, что слова прозвучали чётко в наступившей тишине. – Давай сначала доживём до того дня.

Стоило императору сказать это, как с его же собственных уст сорвался короткий, хрипловатый смех. Его тут же подхватила княжна – её звонкий, почти девичий смех прозвучал как разрешение на всеобщее веселье. Напряжение, висевшее в воздухе тягучим туманом, мгновенно рассеялось, уступив место оживлённому гулу голосов, вновь наполнившему сад.

Но пока гости, успокоенные, возвращались к своим беседам, юный принц, наследник, чей титул всё ещё казался ему чужим, вдруг почувствовал на себе чей-то взгляд. Не мимолётный, не случайный, а тяжёлый и пристальный. На него смотрел император.

***

«Я не могу игнорировать его», – промелькнуло в голове Ариана, и в следующее мгновение он уже гордо вскинул голову, чтобы встретиться взглядом с отцом.

Воздух между ними сгустился, наполнившись невысказанными словами. Взгляд императора, холодный и оценивающий, был устремлён на сына. Ариан чувствовал его тяжесть, но не отводил глаз, принимая безмолвный вызов. В этом молчаливом поединке решалась не только судьба наследника, но и будущее всей империи.

«Мне нельзя отводить глаз, отец этого не простит».

Мысль пронеслась огненной полосой, заставляя Ариана замереть. Он чувствовал, как под этим взглядом замирает сама вечность. Император смотрел на своего «нового» наследника, будто на непрочитанную книгу, написанную на незнакомом языке. В его пристальном, анализируем взгляде читалось слишком многое, чтобы быть безразличием. Интерес? Страх? Или сожаление?

Увы, Ариан так и не узнает, какой вердикт вынес ему отец в тот миг. Лёд во взгляде императора растаял на мгновение, сменившись тихим принятием. Уголки его глаз дрогнули в намёке на улыбку, которую видел лишь его сын. А следом – всё кончено. Он уже отвернулся, с лёгкостью возвращаясь к роли гостеприимного правителя, отвечая на вопрос одного из сановников.

Не отдавая себе отчёта, Ариан поднялся. Он помнил, как механически склонил голову перед отцом, помнил изумлённые взгляды, провожавшие его. Но это доносилось будто сквозь воду – глухим, искажённым гулом.

Ему отчаянно нужен был воздух. Ноги сами понесли его вглубь сада, под сень сплетающихся крон, прочь от удушья, сжимавшего горло. Удушья, что пахло несправедливостью.

Несправедливостью мира, где кровные узы рвутся по воле трона. Несправедливостью участи – вечно быть запасным игроком в чужой игре. Несправедливостью, что пропитала каждый камень этого дворца.

Его шаги учащались с каждой новой мыслью, пока он не осознал, что уже бежит. Бежит, как будто за ним гонится нечто ужасное, что живёт у него в голове. Это было необходимо – двигаться, чувствовать, как земля уходит из-под ног, лишь бы не оставаться наедине с этим ужасом.

Сердце колотилось где-то в висках и горле, ноги одеревенели и не слушались. Когда он остановился, опершись о холодный ствол дерева, его вырвало тихим, прерывистым дыханием. Горло сжимали невидимые тиски, и с каждой секундой они сводились всё туже. А самое страшное началось потом – когда он осознал, что не может контролировать даже это. От этого понимания стало только хуже.

Он ударил кулаком по шершавой коре, чувствуя, как боль пронзает костяшки и на мгновение затмевает собой всё.

«Он столько лет видел лишь его! Его одного он держал на руках при рождении. Ему одному он отдавал всего себя. В нём одном он видел своего приемника!»

Ещё удар, уже окровавленными суставами.

«И он… он так поступил с ним. Со своим первенцем. С золотым сыном».

Третий удар, уже почти беззвучный, от которого дрогнули ветви.

«А со мной он как поступил? Лучше бы и дальше не замечал».

Сознание плыло. Мир сузился до борьбы за глоток воздуха. Тогда его взгляд упал на собственную руку, сжатую в кулак. Ариан разжал пальцы и медленно, с невероятным усилием, прижал ладонь к груди. Он чувствовал, как под пальцами бьётся его безумное сердце. И ему оставалось лишь считать удары. Пять… Десять… Пятнадцать… И с каждым ударом ритм дыхания выравнивался, подстраиваясь под этот навязанный порядок. Он не успокаивался – он возводил новую стену из обломков собственного контроля.

Ариан шёл, с силой пиная попадавшиеся под ноги камни. С каждым ударом носка сапога о бездушную гальку из него будто выходила часть той ярости, что сжимала горло. Он не мог объяснить как, но ему и вправду стало легче. Воздух снова наполнил лёгкие, а в висках отступил тяжкий гул. Если бы время позволяло, он бы остался, но ему пора было возвращаться.

Ариан шёл по аллее, пытаясь прогнать навязчивые мысли, но они всё равно возвращались. Он сопротивлялся, пытаясь сосредоточиться на шуршании гравия под ногами, на шепоте листьев над головой – но тщетно. Память цепко держала его в своих тисках, возвращая к тому самому моменту, когда он впервые понял, что никогда не будет для отца тем, кем был его старший брат.

В конце концов, Ариан сдался. Он позволил воспоминаниям накрыть себя с головой, как волне. Иногда нужно пережить боль до конца, чтобы она наконец отпустила.

И в этой горькой капитуляции была странная свобода.

***

Мой отец, император Эйнар, взошёл на престол в тридцать лет. К тому времени у него уже была официальная супруга и пятеро детей – трое мальчиков и две девочки. Двое сыновей, увы, не пережили младенчества, но первенец рос крепким и был всеобщим любимцем.

В те годы отец управлял отдалённой губернией в Пятой провинции, живя там с семьёй. Именно поэтому он мог позволить себе роскошь – воспитывать своих первых детей, уделять им своё драгоценное внимание. Я часто представляю эти картины: он, ещё не отягощённый короной, учит моего старшего брата держать меч или читать древние свитки.

Всё изменилось, когда он взошёл на трон. Появились новые жёны и наложницы. Среди них была и моя мать. После моего рождения её ранг поднялся до среднего, а после появления на свет двух моих сестёр её положение в гареме окончательно укрепилось. Но не в сердце отца. Оно, кажется, навсегда осталось в тех далёких днях, в той губернии, с той первой семьёй, которую он знал как отец, а не как император.

Но всё же мне было далеко до престола. У меня были братья. Двое. Мы даже успели подрасти вместе.

Но они не смогли дожить до крепкого возраста. Сначала один – от внезапной горячки, сжёгшей его за неделю. Потом другой – упавший с коня на ровном месте. Двор шептался о проклятии, о заговоре. Отец же просто… замолчал. И в этой новой, гробовой тишине я вдруг осознал, что нас осталось двое.

Мой брат, наследный принц Аурум, и я… Он был живым отражением нашего отца-императора, в нём все видели будущее династии. Его обожали все – от придворных до гвардейцев. И, видимо, эта всеобщая любовь помутнила ему разум. Аурум собрал войско с трёх губерний и пошёл войной на отца, желая свергнуть его и взойти на престол раньше срока.

Но его бунд потерпел неудачу. Брата арестовали, и он провёл в тюрьме три года. Расследование выявило, что многие придворные поддерживали его заговор, а помимо них – и сама императрица. Её сослали в монастырь, а заговорщиков казнили.

Этой зимой Аурум скончался. Лекари объявили, что он умер от болезни: его лёгкие не выдержали суровых тюремных холодов. Но далеко не все в это поверили.

Теперь его место занял я. Моя же участь – выйти из тени, чтобы вечно жить в сравнении с отцом и призраком брата.

***

И вот я уже подходил к дворцовому саду, как вдруг услышал женские голоса. Это служанки, дожидаясь своих хозяек, коротали время кто как мог. Старшие девушки неспешно беседовали, а те, что только поступили на службу, ещё позволяли себе детские забавы.

Я собирался уйти, но мой взгляд зацепили две служанки с цветами. Младшая что-то оживлённо рассказывала старшей, а та слушала её с легкой улыбкой. Их лица были скрыты, но по спине старшей было видно, как она смеётся. В ответ на очередную реплику подруги она нежно шлёпнула её по голове своим скромным букетом.

Не знаю почему, но от этой картины я и сам невольно улыбнулся. Но в тот же миг девушка с букетом обернулась и заметила меня. Её широко распахнутые глаза были такими глубокими, что мне захотелось навсегда запомнить их цвет.

И в этом мгновении я наконец разглядел её полностью. Тёмные волосы, не стянутые, как у прочих служанок, а свободно ниспадавшие на плечи, казались отражением ночи. А на голове её красовался венок из полевых цветов, такой же простой и естественный, как и вся она. Всё в ней дышало свободой, и от этого вдвойне болезненным показалось её внезапное преображение. Игривость, что светилась на её лице мгновение назад, сменилась ледяным спокойствием. Девушка резко переменилась в лице и, опустив взгляд, поклонилась.

Это заметили и другие служанки. Они обернулись, и, увидев меня, разом склонились в почтительном поклоне. Мне ничего не оставалось, кроме как молча удалиться.

Теперь все мои мысли были поглощены этим мигом. Мне отчаянно хотелось сохранить его в памяти – запечатлеть каждую деталь, но особенно те бездонные глаза.

Глава 3. Уроки долга и глоток свободы

Пир переместился из сада в приёмную повелителя, и теперь здесь присутствовали лишь мужчины. Однако весь вечер я думал о той девушке и не мог отогнать мысль о том, как бы встретить её снова. И тут мне в голову пришла идея: если девушка – служанка, значит, она приставлена к одной из дворцовых дам. Я вышел раньше других, ведь мне больше не было смысла там оставаться. У женщин тоже идёт пир, и я могу зайти пожелать доброй ночи матери – это будет прекрасным предлогом.

Но, к моему разочарованию, женщины разошлись по своим покоям гораздо раньше мужчин. В общей зале гарема находились лишь служанки, убирающие последствия празднества.

Значит, не судьба, – подумал я и направился в свои покои. Зачем мне это? Может, мне просто нужно было переключиться, и этот образ стал для меня спасением?

Пока я шёл по коридорам дворца, моё внимание притягивали причудливые тени, пляшущие на стенах от света факелов. Впереди показался женский силуэт, направлявшийся мне навстречу, а за ним целая вереница служанок. Лишь сблизившись, я разглядел в этой даме мою тётушку Сафину. Я уже собрался молча кивнуть и пройти мимо, но вдруг мой взгляд уловил букет цветов в её руках. И в этот миг она заговорила:

– Дорогой племянник! – тётушка широко развела руки, приглашая к объятиям. – Ну, как тебе праздник?

Она смотрела на меня, и я видел: даже такая жизнерадостная женщина к концу дня устаёт от непрерывных улыбок, но всё равно держится.

– Всё было на высшем уровне, – с лёгким поклоном ответил я.

– И я так считаю, – поддержала тётя. А я в это время краем глаза пытался отыскать ту девушку. И за спинами двух придворных дам мне удалось её разглядеть.

Она стояла, не поднимая глаз, среди других служанок. Густые чёрные ресницы были опущены, а лицо застыло, словно выковано из стали. И всё же в его чертах сквозили мягкость и нежность. Меня вывел из наблюдения голос тётушки.

– Надеюсь, скоро увидеться с тобой, – произнесла она на прощание. И тут я будто очнулся.

– Вы уже уезжаете?

– Завтра на рассвете мы выдвигаемся в путь, – спокойно ответила тётя. – Приезжай как-нибудь ко мне в гости.

Сказав это, она мягко, но недвусмысленно дала понять, что разговор окончен. Тётя склонилась в почтительном поклоне, следом за ней склонились и слуги, и вся процессия двинулась дальше. А мне оставалось лишь смотреть им вслед.

***

Прошёл месяц, и я уже забыл думать о той девушке. Всё моё время поглотили государственные дела и подготовка к переезду в свою губернию, где мне предстояло начать правление.

Помимо этого, у меня появилась новая наложница. Её выбрала матушка – девушка из знатного рода, лояльного нашей семье. Её семья, видимо, давно прочила её мне в супруги, поэтому снарядила богатым приданым. И хотя девушка эта, бесспорно, красива, она не вызывает во мне ни малейшего интереса. Пока что она остаётся у меня в ранге любимицы. Я не желаю допускать дворцовых интриг и, даже взойдя на престол, не позволю фракциям меряться силами.

Ирония судьбы: едва обзаведясь парой наложниц, я уже наблюдаю, как между ними зарождается вражда. Если две женщины в ограниченном пространстве гарема не могут ужиться, какие же страсти кипят на просторах всей империи? Что уж говорить о целом государстве, где ставки неизмеримо выше.

А потому – всё лишнее в сторону. Думать мне стоит лишь о моём долге.

***

Дорога в губернию оказалась утомительной. Измученный трудным переходом, я вспомнил, что путь мой лежит мимо поместья тётушки Сафины, и решил воспользоваться случаем нанести ей визит. Чтобы не обременять её свитой, я оставил придворных и слуг в лагере, а к её порогу направился в обществе двух гвардейцев. Мы свернули с дороги, чтобы немного поохотиться и размять кости.

Едва мы подъехали к поместью, слуги доложили о нашем прибытии. Когда мы переступили порог, нас уже ожидал весь двор – прислуга замерла в почтительном поклоне, а во главе её стояла моя тётушка.

Тётя широко развела руки и совершила глубокий, почти театральный поклон. Тотчас же, будто по незримой команде, в унисон склонились и все её слуги. Казалось, невидимая сила заставляла их вторить каждому её движению. Но едва она выпрямилась, как стремительно направилась ко мне, обняла и воскликнула:

– О, мой дорогой! Ты осветил мой день.

– Ну что вы, тётушка! – смущённо улыбнулся я, отвечая на её объятия. – Это я должен благодарить вас за тёплый приём.

– Я невероятно рада твоему неожиданному визиту! – тётя одарила меня сияющей улыбкой и легким движением руки указала в сторону приемной. – Пройдем, не будем стоять. Так чем же я обязана такой чести, мой дорогой?

Мы направились по коридору, и с первых же шагов становилось очевидно, кто истинная хозяйка поместья. Стены, затянутые шелком и увешанные гобеленами, могли бы показаться безвкусными, будь они чуть пышнее. Но здесь каждая деталь – от старинной вышивки до скромного пейзажа в позолоченной раме, была подобрана с такой безупречной точностью, что это выдавало в хозяйке не просто ценительницу, а настоящего знатока.

– И только не говори, что ты соскучился! – воскликнула она, и в её голосе снова зазвенели те самые игривые нотки, что были так заметны в саду.

– Я очень рад вас видеть, тётушка, – вежливо поклонился я.

– О, не будь таким чопорным, племянник, здесь не дворец, – она снова рассмеялась и, подойдя ближе, окинула меня с ног до головы. – Позволь на тебя взглянуть. Ты так похож на своего отца в свои годы… – её взгляд на мгновение смягчился, став тёплым и задумчивым, но почти сразу же в нём вновь запрыгали озорные искорки. – Но куда красивее, конечно!

Мы устроились на кушетке, и тут меня наконец охватило легкое волнение. Я с ясностью осознал всю нелепость своего положения: поддавшись сиюминутному порыву, я примчался к тётушке, с которой много лет не имел ничего, кроме светских бесед на официальных приёмах. Конечно, она всегда была добра ко мне и, в отличие ото многих, не делила императорских детей на «родных» и «чужих». Но теперь в воздухе повис невысказанный вопрос, и я поймал на себе её проницательный взгляд. Мои поступки вызывали подозрения – и это понимали все в этой комнате.

– Я знаю, что мы мало общались, – первые слова дались мне с трудом, – но мне нужен совет.

Я начал, не понимая, к чему приведёт эта исповедь. Однако стоило мне произнести это, как лицо тётушки преобразилось. Если до этого она смотрела на меня с лёгким прищуром, то теперь её взгляд смягчился, а губы тронула улыбка.

– Я всего полгода как наследный принц, – продолжил я, – и мне всё ещё тяжело осознавать это. А теперь я еду в Первую провинцию…

Тётя внимательно слушала, покачивая головой.

– И я не знаю, как поступить, чтобы не ударить в грязь лицом.

Всё, что я говорил, было правдой. Слова лились сами собой, а тётя, положив руку на мою, внимательно слушала. Я, действительно, переживал: губерния, в которую я держал путь, долгое время управлялась моим братом. Именно там началось восстание, где погибли многие. И до сих пор в народе жива уверенность, что брат мой выжил и сбежал.

А что до меня… С пятнадцати лет я жил в Десятой провинции вместе с матерью. Пусть она находилась на отшибе и не могла похвастаться размерами, зато там я дышал полной грудью. А Первая провинция… Не зря её так назвали. Она была столицей ещё до завоевания. Каждый наследный принц проходил здесь школу управления, оттачивая мастерство властвования. И каждый оставлял в этих стенах свой след и тень своих амбиций.

– Я понимаю тебя, мой дорогой, – начала тётя, выслушав меня. Она крепче сжала мою руку, и на мгновение я даже забыл об истинной цели своего визита. – Ты не был готов к этому, и в этом нет твоей вины.

Она произнесла это, глядя мне прямо в глаза с такой заботой, от которой я давно отвык.

– Всё новое пугает, и это нормально. Твои переживания мне абсолютно понятны. Мне даже приятно, что ты доверился именно мне. Обращайся в любой момент, ты можешь на меня рассчитывать.

Её слова текли сладко, словно мёд.

– Но на будущее, – её голос стал твёрже и прозрачнее, будто очистился от сладости, – пока ты не убедишься в своём собеседнике, не раскрывай ему душу. Это первый урок.

Она помолчала, давая словам просочиться в сознание, прежде чем продолжить.

– Твой отец не был наследным принцем. – Голос её по-прежнему звучал ровно, но черты заострились, будто её уносило в далёкое прошлое. – И он тоже не горел желанием править. Но он понимал, какая участь ждёт его семью, если трон достанется другому. Понимал, что единственный способ защитить тех, кого любит, – это нанести удар первым. Он был хитер и быстр. Примчался в столицу, когда другие ещё собирали совет, и занял престол. Всё, что он совершил, ради семьи.

«Семьи, которую потерял», – пронеслось у меня в голове.

– Ты молод и пока не осознаёшь этого, от тебя этого и не требуется, – тётя смягчилась и ласково провела ладонью по моей щеке. – Если хочешь услышать мой совет… учись на ошибках брата. Въезжай в город торжественно, пусть все видят нового наследника. Но не празднуй с народом. Веселись в своих покоях, пей с фаворитками, тебе нужны наследники, как ни крути. Только не панибратствуй с министрами и не задаривай армию, любая твоя милость будет искажена. Помни: всё, что ты делаешь, доложат императору. А ты ведь не хочешь разгневать его, как это сделал твой брат.

В словах тёти, безусловно, была своя правда. Но, как ни крути, она так и не поняла меня. Или, быть может, просто не знала достаточно хорошо. Для неё свобода неизбежно заключалась в веселье.

И всё же… в её словах скрывался тот самый трезвый, неоспоримый смысл, к которому следовало прислушаться.

– Я понял вас, – отрезал я. – Ваш совет был мне нужен. И я надеюсь на вашу поддержку в будущем.

– Безусловно, мой принц, – ответила тётя. – Если потребуется золото, только напиши. Если понадобятся люди, я отправлю их немедля. Но дай мне слово, что будешь беречь себя. Ещё одну потерю моё сердце не выдержит.

На её лице мелькнула тень неподдельной грусти. И хотя каждое слово тёти я мысленно взвешивал и ставил под сомнение, в этот раз её искренность не вызывала сомнений. Её супруг погиб в битве с кочевниками-завоевателями – харгами, когда те участили набеги на приграничные земли. Тело привезли, но оно было до неузнаваемости изувечено. Тётя горевала ровно год, а затем отправилась в паломничество, из которого вернулась прежней – весёлой и неугомонной. Детей у неё никогда не было – не знаю, была ли тому причина, но одиночество было ей знакомо слишком хорошо.