Дар императора
Тишина в комнате стала такой густой, что, казалось, её можно было потрогать. Чтобы разрядить атмосферу, я попросил:
– Можно воды? Горло пересохло.
Тётя встрепенулась, словно её застали врасплох, и тут же засуетилась.
– Боже мой, до чего же я нерасторопна! Подавайте обед, – скомандовала она слугам и, обернувшись ко мне, добавила уже мягче: – Ты не против подождать, пока накроют стол? Я бы очень хотела разделить с тобой трапезу.
– Конечно, тётушка, с удовольствием, – вежливо ответил я.
И вот тягостную тишину сменила оживлённая суета. Комнату наполнил мерный гул шагов и тихий звон приборов – слуги сновали взад и вперёд, расставляя сверкающую посуду и расстилая белоснежные скатерти. В воздухе поплыли соблазнительные ароматы дичи, свежеиспечённого хлеба и пряностей – настоящий пир, достойный наследного принца.
Пока слуги накрывали на стол, я пробежался глазами по комнате в надежде увидеть ту самую девушку. Но её ни среди прислуги, ни среди служанок не было. И тут меня досадно кольнуло: выходит, я так и не узнаю, кто она.
Мы приступили к трапезе, а я всё не мог отогнать мыслей о той девушке. Кто она? Почему её не было среди прислуги? У тёти большой штат, я мог и не заметить её раньше. Но если во дворце она была в свите, то куда пропала здесь?
И тут меня осенило: её контракт мог просто закончиться. Но следом, острой колючкой, вонзилась другая мысль – а что, если её выдали замуж?
– Ариан, тебе всё нравится? – спросила тётя, явно заметившая моё отсутствующее выражение лица.
– Блюда восхитительны, тётушка. Просто дорога дала о себе знать, – вежливо улыбнулся я, откладывая вилку.
– Может, останешься у меня на ночь? Утром дорога всегда кажется легче.
– Пожалуй, нет, – покачал я головой. – Я всем сказал, что уехал на охоту. Если я не вернусь, меня потеряют.
– Ерунда! – тётя махнула рукой, будто отгоняла мои сомнения. – Отправь одного из своих гвардейцев, пусть предупредит твоих. Мои люди проводят его до места. Им смена обстановки только на пользу, а ты хоть немного отдохнёшь в нормальных покоях, а не в походной палатке.
– Хорошо, – согласился я почти машинально, не успев как следует обдумать её предложение.
Вот ведь искусница! Всего парой фраз она сумела развеять все мои сомнения. В этом и есть её главный дар – умение расположить к себе любого.
– Замечательно! – просияла она.
И за этим обедом я почувствовал себя немного легче. Тётя рассказывала забавные истории из своей юности, расспрашивала о всяких мелочах, и её звонкий смех заполнял комнату. Да, это, безусловно, был хороший день.
***
Хоть я и свалился к тётушке как снег на голову, она оказалась готова ко всему. Весь день мы провели в беседах и прогулках: она с гордостью показывала мне свои владения, мы неспешно бродили по тенистым аллеям сада, а я всё это время украдкой искал её. И нигде не было ни намёка на тот самый силуэт, те самые глаза.
– Всё готово, моя госпожа, – доложил подошедший слуга и, склонившись в почтительном поклоне, поспешил удалиться.
– Уже вечереет, – тётя обернулась ко мне с лукавой улыбкой, – и я бы не хотела упустить момент, пока ты не свалился с ног от усталости. Позволь сделать тебе небольшой сюрприз. Пройдём в гостиную.
Когда мы вошли в гостиную, там уже царила оживлённая атмосфера. Музыканты настраивали инструменты, а танцоры в лёгких, развевающихся нарядах замерли в ожидании. Мы расположились на мягкой кушетке, и почти сразу же служанка подала нам кубки с густым, рубиновым вином. Я машинально принял бокал, но взгляд мой продолжал скользить по залу, выискивая в полумраке единственное лицо, ради которого согласился остаться.
Да, нрав этой женщины поражал! Пока перед нами выступали танцоры, она сама едва усидела на месте, прищёлкивая пальцами в такт и покачивая плечами. Эта безудержная атмосфера веселья, эти улыбки – всё это было так заразительно, что у меня начала кружиться голова. Или, быть может, вино оказалось крепче, чем я предполагал. Я чувствовал, как по лицу разливается жар. Что удивительно, тётя, выпившая куда больше меня, сохраняла идеальную ясность взгляда и твёрдость руки. В её глазах читалось лишь весёлое оживление, но ни грамма опьянения.
И в этот миг дверь в гостиную едва заметно приоткрылась. И там, в проёме, промелькнув словно тень мимо суетливой прислуги, возникла она. Та самая девушка, чей образ не выходил у меня из головы все эти недели.
Я не смотрел – я пялился на неё, заворожённый каждым движением. Наблюдал, как она улыбчиво обменивается приветствиями, словно своя среди этих людей. Как она движется в нашу сторону, и лёгкая юбка колышется в такт её шагам. Она оглянулась через плечо, улыбнулась кому-то, и на её щеках проступили ямочки. Эти ямочки стали моим проклятием. Раньше я видел её недвижной и холодной, но сегодня эта девушка оказалась в тысячу раз очаровательнее.
Я не мог оторвать от неё взгляд, но краем глаза успел заметить тётю. Она наблюдала не за танцорами и не за огнём в камине – она смотрела на меня, пока я смотрел на неё. И её ухмылку я не забуду никогда: она улыбалась так, словно сегодняшний вечер наконец-то оправдал все её ожидания.
Я поспешно отвёл взгляд, сделав вид, что всецело поглощён выступлением танцоров. Но было уже поздно. По едва уловимому блеску в глазах тёти, по той самодовольной улыбке, что тронула уголки её губ, стало ясно – она всё поняла. Или, как минимум, догадалась о самом главном. Эта мысль заставила меня почувствовать себя сорванцом, уличённым в шалости.
А тем временем девушка приблизилась к нам, и вновь её лицо застыло ледяной маской. Она склонилась в почтительном поклоне, и лишь на мгновение, встречаясь взглядом с тётей, её губы дрогнули в лёгкой, почти невидимой улыбке. Тётя ответила ей сдержанным, загадочным кивком.
– Милая, я уже начала волноваться. Всё в порядке?
– Да, госпожа. Всё исполнено, как вы велели, – её голос прозвучал тихо и ровно, без единой нотки волнения.
Тётя довольно кивнула и жестом указала на место среди других служанок, расположившихся на низких скамьях с мягкими подушками.
– Молодец. Теперь отдохни, ты заслужила.
«Милая». Почему «милая»? Почему не по имени, тётушка? – яростно бушевал я про себя. Хотя тут же с едкой усмешкой поймал себя на мысли, что и меня она вот уже который час величает не иначе как «мой дорогой», а не «Ариан». Видимо, это её излюбленный способ держать всех на почтительной дистанции, прикрываясь сладкими словами.
Едва девушка устроилась на подушках, как к ней тут же подлетела та самая юная служанка, что резвилась с ней в саду. Та прижалась к её плечу, словно замёрзший птенец, и девушка молча приобняла её, укрыв рукой от посторонних взглядов. В этом жесте, таком простом и естественном, сквозила безмолвная нежность – видно было, что для этой малышки она стала настоящей защитницей и старшей сестрой.
Весь вечер я ловил себя на том, что кидаю на неё взгляды – короткие и быстрые. А она… она ни разу не взглянула в мою сторону. Неужто пир в честь наследного принца – не повод удостоить его вниманием? Меня это задело куда сильнее, чем хотелось бы признаться. Пока прочие служанки поглядывали на меня с любопытством и перешёптывались, пряча улыбки, она была всецело поглощена то представлением, то тихой беседой со своей юной подругой. Будто для неё в этой зале не было никого интереснее.
– Благодарю за гостеприимство, тётушка, но, пожалуй, я удалюсь. Завтра меня ждёт долгий путь, – я поднялся и, сам того не ожидая, почтительно поцеловал ей руку.
Она расцвела от этого жеста. Не знаю, что на меня нашло – подобную честь я оказывал лишь матери.
– Не смею более мешать вашему веселью.
Я уже собрался уходить, но тётя мягко остановила меня.
– Нур проводит вас до покоев, – произнесла она с той самой хитрой улыбкой, что так меня насторожила. – Слуги уже подготовили для вас всё необходимое. Нур, проводи гостя в большие гостевые.
Какая же она лиса! Всё-таки заметила. Она специально отправила меня с той самой девушкой, и теперь я даже знаю её имя – Нур. Оно ей подходит. Она, действительно, излучает свет.
Девушка, Нур, шла чуть позади, ровно настолько, чтобы я видел направление её жеста. Воздух между нами казался густым и звенящим от невысказанного. Когда мы достигли дверей в покои, она бесшумно склонилась в безупречном поклоне и тут же развернулась, чтобы уйти.
В этот миг я не смог сдержаться. Рука сама потянулась в её сторону, преграждая путь. Слава богам, я успел одуматься и лишь мягко остановил её жестом, не схватив за локоть, как это делают большинство мужчин, облечённых властью. Я не смел так поступить. В этом грубом жесте, полном собственничества было бы всё, что я презираю, и ничего от тех чувств, что заставили моё сердце биться чаще.
– Подожди.
Слово вырвалось само, прежде чем ум успел его обдумать. Да, сегодня я окончательно пустился во все тяжкие, целиком отдавшись на волю чувств. Или же во всём виновато это дьявольское вино, развязавшее мне язык и волю.
Девушка замерла на месте. По её лицу промелькнуло недоумение, явно она не ожидала, что её окликнут. Вся её поза, каждый мускул выдали мгновенное напряжение: плечи слегка поднялись, спина выпрямилась, словно по струнке, а пальцы сжали складки платья. Теперь в ней не было и тени той мягкости, с которой она обнимала подругу, только настороженность и полный контроль, будто перед ней не гость, а потенциальная угроза.
– Слушаю, – её голос был ровным и безразличным, словно отстранённым.
– Сколько тебе лет? – спросил я.
– Восемнадцать.
Она стояла неподвижно, взгляд устремлён в пространство где-то позади меня. Ни тени волнения, лишь полная отрешённость. Казалось, даже воздух вокруг неё стал холоднее.
Младше меня на год. Как бы мне хотелось спросить ещё о чём-нибудь: о её жизни здесь, о том, что она любит, о чём мечтает. Но я видел её скованную спину и сжатые пальцы. Любой мой следующий вопрос прозвучал бы как приказ, а не искренний интерес.
– Иди.
Она развернулась и ушла без лишних слов. На её лице на мгновение мелькнуло лёгкое недоумение – словно она и сама не понимала, зачем мне понадобился лишь её возраст. Этого было достаточно, чтобы я почувствовал себя полным дураком.
Слуги, наблюдавшие за всей этой нелепой сценой, молча распахнули передо мной тяжёлые двери. Мне оставалось лишь с безмолвным негодованием шагнуть в покои.
Внутри царила лёгкая суета – прислуга заканчивала готовить комнату. Среди них я заметил того самого слугу, что ранее приглашал нас с тётушкой в гостиную.
– Ваше Высочество, ванна будет готова в ближайшие минуты, – почтительно доложил он.
– Благодарю. По завершении работ можете все удалиться. Я справлюсь без помощи, – отрезал я, давая понять, что жажду остаться в полном одиночестве.
Когда работы были закончены, слуги удалились, и, наконец, меня оставили в одиночестве. В звенящей тишине ванной комнаты я бессмысленно водил взглядом по причудливым узорам на стенах. Да, этот день подарил мне неожиданное облегчение, и я узнал о ней хоть что-то. Но с этим пора кончать. Я не могу позволять себе подобные безрассудства. Главное – вычеркнуть из мыслей Нур. Ведь у меня есть фаворитки: Иоланта и Сана.
С них должно быть довольно. Если в моём гареме прибавится хоть ещё одна фаворитка, эти две устроят такой ад, что я сойду с ума. Может, когда я стану императором, они угомонятся? Хотя… сомневаюсь. Власть над империей – ничто по сравнению с властью двух женщин, делящих внимание одного мужчины.
Глава 4. Перстень и кнут
Меня разбудил настойчивый стук в дверь покоев.
– Ваше высочество, пора вставать. Позволите начать утренние приготовления? – из-за двери донёсся голос слуги.
Голова гудела, во рту стоял противный привкус, и всё моё нутро было против подъёма.
– Входите, – пробормотал я в подушку. К моему удивлению, слуги сквозь дверь всё услышали и бесшумно вошли.
Пока они суетились, раскладывая одежду и готовя умывальные принадлежности, я позволил себе ещё несколько драгоценных минут под одеялом. Но долго отлёживаться было нельзя, сборы в путь никто не отменял.
Завершив утренние процедуры, я отправился в столовую, наскоро проглоченная похлёбка и глоток вина так и не смогли до конца прогнать остатки сна. В зале меня уже ждала тётушка, сидевшая во главе стола с видом полной собранности, столь контрастной моему утреннему разбитому состоянию.
– Доброе утро, дорогой! – как всегда, встретила меня тётя с лучезарной улыбкой.
«Это утро не доброе», – мелькнуло у меня в голове, когда я заметил среди служанок Нур.
Тётя отхлебнула из своего кубка, жестом изящно приглашая меня к столу. Стоило мне занять место за столом, как возле меня тут же возник слуга. Он ловко и почтительно поставил передо мной тяжёлое блюдо с завтраком: дымящуюся овсяную кашу с мёдом, груду свежих ягод и тёплый хлеб.
Я принялся за еду, но аппетит мой был не чета тётушкиному. Может, секрет её прекрасного настроения в этом умении наслаждаться простыми радостями вроде плотного завтрака?
Пока тётушка ела, она не произнесла ни слова, да и у меня не было настроения поддерживать светские беседы. Мы завтракали в тишине, и лишь звон приборов о фарфор нарушал её.
Мне было до жути стыдно за вчерашнее нелепое поведение, и я всеми силами пытался выбросить из головы и тот вечер, и особенно Нур. Но чем упорнее я старался забыть, тем отчётливее всплывало в памяти её лицо – не ледяная маска служанки, а то самое, первое, с распахнутыми от удивления глазами и венком из полевых цветов.
Я уставился в свою тарелку, чувствуя, как жар стыда разливается по щекам. Самое нелепое, что я даже не мог толком объяснить, за что мне стыдно: за то, что поддался импульсу, или за то, что отступил, испугавшись её холодности.
А она стояла позади тётушки в ряду других служанок. Я отчаянно старался не смотреть в её сторону, но всякий раз, когда мой взгляд скользил по столу, он натыкался на неё. На этот раз её волосы были убраны в строгую причёску, а одежда выглядела куда скромнее вчерашнего наряда. Видимо, тётя разрешает прислуге вольности лишь по праздникам – распускать волосы и надевать что-то яркое. В обычные же дни всё возвращалось на круги своя: чопорность, строгая форма и незыблемая дистанция между нами. От этой мысли стало вдвойне горько.
Я уткнулся взглядом в тарелку, стараясь сосредоточиться на еде, пока тётя наконец не нарушила молчание:
– Ну как, дорогой, тебе нравится?
Я поднял глаза, чтобы ответить, и в тот же миг поймал на себе взгляд Нур. Но прежде, чем я успел его осознать, она смущённо отвела глаза, уставившись в пол. Это мимолётное движение выдало её с головой – значит, она тоже наблюдала за мной всё это время. Этот внезапный, украдкой брошенный взгляд выбил меня из колеи. Я почувствовал, как по щекам разливается предательский жар, и поспешил собраться с мыслями, прежде чем ответить тёте.
– Вс… кхм-кхм, – я сдавленно прокашлялся, пытаясь вернуть своему голосу привычную твёрдость. – Всё очень вкусно, тётушка.
В этот момент тётя прикрыла рот изящной ладонью, но сдержанный смех всё же выдал её по глазам, в которых заплясали весёлые искорки. И тут я увидел нечто, от чего сердце на мгновение замерло: стоявшая за её спиной Нур тоже улыбнулась. Её улыбка была мгновенной, едва заметным изгибом губ, который она тут же попыталась скрыть, опустив взгляд. Но этого мига хватило, чтобы я снова почувствовал себя тем самым смущённым юнцом, а не наследным принцем.
Она медленно подняла глаза и встретилась со мной взглядом. Мы смотрели друг на друга всего мгновение, но лёгкий румянец на её лице был красноречивее любых слов.
– Благодарю вас, тётушка, за вашу заботу и гостеприимство, – я откашлялся, стараясь придать голосу официальную твердость.
«Мне не нужно быть таким безрассудным. Я наследник», – будто мантру, повторил я про себя, снова и снова возвращаясь к вчерашнему обещанию.
А Нур, будто опомнившись от той же внезапной искры, что и я, поспешно опустила взгляд. В тот же миг на её лице вновь застыла привычная ледяная маска – ровная, бесстрастная и совершенно непроницаемая. Будто той мимолётной улыбки и румянца никогда и не было.
Перед отъездом я попрощался с тётушкой, и на этот раз наше прощание было лишено прежней церемонной холодности. Она обняла меня чуть крепче и задержала в объятиях на мгновение дольше положенного.
– Помни о моих словах, – тихо сказала она так, чтобы больше никто не услышал.
– Помню, тётушка. И снова благодарю вас.
Наши отношения всё ещё оставались игрой в намёки и полутона, но после вчерашних откровений в этой игре появилось новое, тёплое взаимное уважение и понимание, которого не было прежде.
Я уехал, так и не бросив последнего взгляда на ту, чей образ не покидал моих мыслей, а может, уже и сердца все эти недели. Хотя я знал, что она где-то там, среди остальных слуг, я сознательно отвернулся, сжав поводья. Иногда сила правителя проявляется не в том, чтобы что-то взять, а в том, чтобы суметь вовремя отступить. Даже если это причиняет боль.
***
Как и советовала тётя, я въехал в Первую Провинцию с подобающей наследному принцу торжественностью. Под звуки колоколов и приветственные крики горожан я медленно двигался верхом на лошади по главной улице, улыбаясь и кивая толпе. Но за этим скрывалось иное: десятки глаз, изучающих каждый мой жест. Одни смотрели с восхищением и надеждой, другие с холодным расчётом или откровенной враждой. Здесь, в городе, где когда-то начался мятеж моего брата, каждый взгляд словно спрашивал: «Кто ты? Благословение или очередная кара небесная?»
Но к этому я был готов – как и к оценивающим взглядам министров, что наблюдали за мной на первых советах. Я вёл себя так, как велел долг, но при этом старался не рушить установившиеся устои.
Первое время я отдавал работе все силы, но каждый мой шаг встречал шквал критики министров и ропот жителей. Я ожидал этого, был готов к сопротивлению… но с каждым разом чувствовал, как во мне гаснет решимость. Что я должен был сделать? Свернуть горы? Достать с неба луну? Их недоверие было словно стена, о которую я разбивался снова и снова, и с каждым ударом всё громче звучал вопрос: что же я делаю не так?
На одном из советов старый министр, один из самых язвительных, окончательно перешёл все границы, открыто плюнув на мою волю. И в тот миг во мне что-то сорвалось. Я вскочил с места, с такой силой ударив кулаком по столу, что зазвенели хрустальные графины. Я смотрел на него, и вся накопившаяся за месяцы ярость, всё отчаяние и горечь бушевали в моём взгляде.
Эффект был мгновенным. Его самодовольная ухмылка сползла с лица, словно её смыло волной. В его внезапно побелевших чертах не осталось и следа прежнего высокомерия – только животный, неприкрытый страх перед разгневанным правителем, которого он, видимо, считал безобидным мальчишкой.
Я стоял, не отрывая от него взгляда, каждый мускул моего тела был напряжён до предела. И тогда произошло немыслимое: министр, словно подкошенный, рухнул на колени и начал бессвязно молить о прощении, его голос дрожал от ужаса.
В зале воцарилась абсолютная, звенящая тишина. Ни шелеста бумаг, ни скрипа стульев. На лицах остальных министров застыло откровенное потрясение, а ближайшие соратники несчастного сидели бледные как полотно, не в силах пошевелиться и осознать, что только что произошло. В воздухе повис немой вопрос: если наследник способен на такое, то что будет, когда он наденет корону?
– Не забывайтесь… – мои слова повисли в звенящей тишине, а взгляд буквально разрезал его на части.
Я неспеша расправил скомканную ткань жилета и лишь затем вернулся на своё место. В наступившей тишине мой взгляд медленно скользнул по лицам собравшихся, и в каждом встречном глазе я читал одно и то же: страх, уважение и понимание. Понимание того, что игра изменилась.
К моему величайшему разочарованию, лишь после этой отвратительной сцены я наконец добился от министров того, что можно было назвать уважением. Не благородство, не трудолюбие, а вспышка ярости заставила их увидеть во мне правителя. Они не просто стали прислушиваться, они начали предлагать по-настоящему дельные советы, будто до этого лишь наблюдали за тем, как мальчик пытается играть в их игры. Работа улучшилась в разы. И давящая, знакомая боль в висках, мучившая меня все эти месяцы, наконец отступила. Жаль, что спокойствие оказалось куплено ценой части моей же души.
***
Помимо главного совета тётушки, я последовал и другому её наставлению.
Иоланта вошла в мои покои и стала моей… Матушка была в восторге, ведь Иоланта была идеальным кандидатом в будущие императрицы: красива, образована и, что важнее всего, происходила из древнего знатного рода. В своем письме матушка настаивала, чтобы я «не медлил с повышением Иоланты», будто и сама позабыла о своём происхождении.
Я последовал её совету. Иоланта из ранга любимицы перешла в ранг официальной фаворитки. Я даровал ей статус «Спутницы», что сделало её положение крепче, а улыбку на лице ярче.
Естественно, Сана не была рада такому повороту. Она, моя первая наложница, надеялась, что именно ей будет даровано повышение, что именно её верность и преданность будут вознаграждены по заслугам.
Теперь же в её глазах читалась не просто обида – жгучая ревность и горькое разочарование. Она всё так же приходила ко мне по вечерам, её песни были всё так же сладки, а прикосновения нежны. Но в их привычной ласке я чувствовал новый, едва уловимый оттенок – настойчивый вопрос. Вопрос, который витал в воздухе каждую минуту нашего уединения: «А когда моя очередь? Когда ты заметишь ту, что была с тобой с самого начала?»
Я бы с радостью повысил и её. Ведь Сана была со мной ещё до Десятой провинции. В ней было всё, чего не хватало безупречной Иоланте: дикая страсть, сочетающаяся с трогательной нежностью. В её объятиях я забывал о давящем бремени власти.
Но наша близость не ограничивалась постелью. С ней было интересно. Она умела рассмешить меня неуместной, но меткой шуткой, поддержать разговор не из учтивости, а из искреннего участия. Да, ей не хватало книжного образования Иоланты, но есть ум, отточенный самой жизнью, проницательный и цепкий. А есть знание, которое так и остаётся мёртвым грузом на полках ума.
И её песни… Она пела мне на своём родном языке, и её голос, одновременно звонкий и низкий, завораживал. В этих песнях была вся её душа – странная, прекрасная смесь безудержной страсти и глубокой, древней грусти.
Да, у меня всего две наложницы, по меркам двора, число более чем скромное. Иные министры среднего ранга содержат куда более обширные гаремы. Но, боги, какие же они разные. Они были полными противоположностями.
Иоланта – бледная, со светлыми волосами и серыми глазами, которые смотрели на мир свысока. Её род древний и богатый, в нём даже есть императорская кровь. Она как дорогой портрет в золочёной раме – красиво, но холодно.
Сана – смуглая, с чёрными кудрями и яркими голубыми глазами. Её продали в гарем из племени свободных кочевников, верв, и она не знала другой жизни. В ней нет благородной крови, зато есть настоящая жизнь – страстная, весёлая и немного грустная.
Но их объединяла одна общая черта – полная неприязнь друг к другу.
Стоило Иоланте появиться в гареме, как между ними началась тихая война. Сана пускала в ход мелкие пакости: то незаметно подсыплет соли в её сладкий шербет, то «случайно» наступит на подол её платья в самый неподходящий момент.
Иоланта отвечала ей холодным, расчётливым оружием. Она могла «похвалить» её передо мной, вложив в комплимент столько яда, что у Саны на глаза наворачивались слёзы злости. Их вражда стала частью дворцовой рутины.
В какой-то момент их вечные стычки так мне надоели, что я перестал звать обеих. Просто устал быть полем боя для их мелких разборок.
Сначала они, видимо, решили, что я охладел к ним, и на время притихли. Но тишина в моих покоях продлилась недолго. Скоро их соперничество нашло новый выход: теперь каждая пыталась привлечь моё внимание.
Иоланта сменила тактику. Вместо привычной сдержанной элегантности она стала выбирать платья с глубоким вырезом и сложной вышивкой, а в её всегда безупречных волосах засверкали диадемы и гребни из горного хрусталя.
Каждое её появление на публике было тщательно продуманным спектаклем. Она не просто входила – она возникала на пороге, словно сошедшая с полотна старинного мастера, и каждый её наряд был шедевром, призванным затмить не столько Сану, сколько моё равнодушие.
Сана действовала проще. Она не меняла тактику, а лишь усилила её. Вместо вычурных нарядов она сама приходила ко мне то с кувшином прохладного вина, то с лютней в руках. И когда её пальцы перебирали струны, а голос наполнял комнату щемящими мотивами её кочевых песен, я чувствовал, как стены моего кабинета начинают рушиться.