Логовокружение

вновь отдавшись в прокуренном тамбуре вредной привычке…

Ночь баюкает небом бездонным и отсветом фар,
сквозняком, тишиною, легчайшим привкусом дыма…
По краям сигареты помада и красный пожар.
Докурю – и погаснет, сейчас докурю – и остынет…

Боже, где я сейчас? А была бы флейтой твоей,
тихим звуком высоким, который как сказка на ночь
о маленькой лодке, плывущей сквозь летний день,
заблудившихся птицах без клеток и без цепей,

о мышином горошке, который тихо цветет
лишь неделю в июне, в самом его разгаре,
прячась в тени окраины вдоль дорог,
о детях цветов, о зарницах степного пожара…

а потом захлестнет волна лизергиновых снов —
неглубоких, как лужа; вода вперемешку с бензином —
маслянистая радуга маленьких диких цветов,
что росли без надзора винтом и погибли невинно…

Заблудись в лабиринтах туманно-дымного сна,
полной грудью дыши тем нездешним воздухом странным.
Там, во сне, уже лето, ли цветет весна?
Здесь, в зиме, за одною одну поджигает Анна.

Скоро утро. Я выйду на мост, раскачаю зарю,
Разогрею рассвет своей горькой кофейною кровью.
Я всю ночь то с тобою, а то о тебе говорю,
Предрассветный свой бред именуя зачем-то любовью…

Клубничное варенье

Ну нету его…
Смешай абрикосовое с малиновым – будет клубничное
(так считают художники). Черт знает что за окном – ни снега, ни дождика. – Апч-хи! – Будь здоров, дорогой. Нафига тебе эта ангина…
Что? Ты бредишь, дурак, или правда клубничное любишь?
Ну я тебе говорю – смешай абрикосовое с малиновым…
Давай сюда градусник, братец. Чай будешь?
Ну нету клубничного, нету, достал, идиот. Потерпи, скоро будет полегче, температура спадет – вылетишь вон из квартиры, пойдешь за клубничным своим, нафиг провалишь!.. Плохо? Выпей таблетку…
Цитрамон, аспирин…

«скажи мне хриплым как в телефоне…»

скажи мне хриплым как в телефоне
или прерывистым будто в скайпе
что холода уже на исходе
что возвращаются птичьи стаи

чтоб плюс пять-семь стали чуть теплее
и чтобы солнце и чтобы ясно
и чтобы время пошло быстрее
но как картинка гудки двоятся

не ровен пульс холодны ладони
неровен час я услышу голос
и на прощание «до созвона»
и вспыхнет зелень и тронет поезд

и тронет сердце знакомым взором
и милым голосом да тем самым
что с хрипотцою был в телефоне
и прерывался местами в скайпе

Календарь

Январь дурачок, не поймешь его – снег или дождь,
февраль холодней, и его попробуй пойми,
а март – это бред, под ветровкою тоненькой дрожь,
в апрель уходящая – к маю хотя бы уйми.

Желты одуванчики в нем, будто стены палат,
они выпускают в заснеженный пухом июнь,
поднимающий ртуть под полтинник, вносящий разлад
в наступающий ночью уставший от солнца июль,

почему-то столивневым названный. Пусть себе врут,
Бог им судья и рубиновый август судья —
протравленный дымом и горький не как грейпфрут,
но как полынь, этот месяц тоски и жнивья,

этот месяц костров в огородах, мелеющих рек,
он на убыль идет, как солнце – наискосок,
уходя, он молчит нам, что скоро выпадет снег,
и пускает себе молчаливую пулю в висок.