Смерть за добрые дела

Идеально прибранный дом. Коридор плавно переходит в единое пространство – кухню-гостиную. Везде полумрак: хоть и день, шторы плотно задернуты.

– Есть кто-нибудь? – позвал Дима.

В ответ снова – ни шороха, ни звука. Он забеспокоился. Одно из двух: или горничная в полной панике (и, конечно, уже успела вызвать подмогу), или с ней что-то случилось. Уйти и оставить дом не запертым прислуга вряд ли могла.

– Марта, не бойтесь! – крикнул Полуянов. – Я не грабитель!

Опять тишина. Первый этаж благодаря свободной планировке и второму свету просматривался целиком. Единственная комната с закрытой дверью оказалась спортзалом, и там не обнаружилось никого.

Дима взбежал на второй этаж. Снова позвал:

– Марта, пожалуйста! Я хочу поговорить!

Но в ответ только часы пробили. Дима отыскал их взглядом, машинально взглянул на циферблат: четверть третьего.

Ему вдруг стало страшно. Больше не старался соблюдать политес. Начал, одну за одной, распахивать двери в комнаты. Хозяйская, по виду, спальня – пустая. В кабинете тоже никого, как и в претенциозной «зале» с огромным телевизором. А в четвертой по счету – скромно, в сравнении с остальными, обставленной – комнате на полу, лицом вниз, лежала женщина.

Он сразу понял, что это Марта. И она мертва.

С раннего утра Зевса одолевала тревога. Хотя уснул только часа в четыре, с первыми лучами тусклого осеннего рассвета будто в грудь толкнули, и попытки снова задремать успехом не увенчались. Встал, накинул халат, с неудовольствием увидел в зеркале: потрепанный, старый. Под глазами мешки.

«Да ты и в юности никогда не был богом!» – ехидно усмехнулся внутренний голос.

На душе тошно. Во рту горечь. Выпил смекты – не полегчало. Сварил кофе – затошнило от первого глотка. Отставил чашку, прошел на второй этаж, в кабинет. Кресло стояло не у стола – давно перенес к окну, откуда часами, сквозь просвет в портьерах, смотрел на соседский дом. Там по-прежнему ни шевеления, ни шороха. Кухарка с экономом уехали, а сама Марта даже во двор не выходила.

И на его сообщения со звонками по-прежнему не отвечала.

Похоже, действительно все кончено.

Надю настиг невроз. Ехала в метро на работу, и целых два раза казалось: пассажиры на неесмотрят. Что мужик противно, маслянисто глазел – еще ладно, даже показатель: не потеряла товарный вид. Но почему две девчонки, по виду студентки, не сводили глаз, перешептывались и хихикали, – загадка. Колготы целы, без затяжек, и с макияжем все в порядке – специально доставала зеркало, проверяла.

Пока шла пешком от станции «Китай-город», немного успокоилась. Прохожие, как и положено в Москве, равнодушно текли мимо. А в родной библиотеке и вовсе стало уютно, как дома. Выдала читателям книги, обработала новые заказы. В одиннадцать сбегала в буфет – как раз в это время там пирожки выпекали.

Юля в читальном зале не появлялась, и Надя, пока пила традиционный чай, полистала на компьютере светскую хронику. В Главном театре накануне прошла премьера одноактных балетов – один из них в постановке Феликса Шарыпова, и бывший премьер на спектакле ожидаемо присутствовал. На банкете по окончании спектакля его сопровождала, как писали бульварные журналисты, «очаровательная незнакомка». Надя признала в ней свою читательницу. Выглядела Юлька прекрасно: вечернее платье с открытой спиной, изысканная укладка, каблуки. Дорогие наряды очень девушке шли. «Я ведь ей давно говорила: смени свой имидж дурацкий. Почему только сейчас-то созрела?»

Надо бы радоваться, что все у влюбленной пары прекрасно, но Надя почувствовала к ним отвращение. Феликс – бесчувственная свинья. Одну бросил, ушел к другой. И вернулся к прежней, когда новую еще даже не успели похоронить. Да и Юлька хороша. Какой надо быть дурындой, чтобы считать, будто ее именно Митрофанова от соперницы избавила. Да еще орать свои благодарности на весь читальный зал.

Впрочем, ее публика до сплетен, к счастью, не охоча, все в свои книжки погружены.

До обеда читателей немного, и Надя пока что решила навести порядок в тех книгах, что в открытом доступе. Огромный стеллаж на всю стену, и народ активно пользуется. Тома Большой энциклопедии достают, потом ставят не по алфавиту. Иные книги вверх ногами обратно засовывают. А некоторые несознательные даже смеют нужные им страницы вырывать. Подобный вандализм Надю страшно возмущал, и она с ним активно боролась.

Сегодня вот тоже: возвращала книгу на место, а из нее вылетел обрывок странички. Насторожилась, стала перелистывать: как и боялась, опять изуродовали. Выдрано грубо, даже следы не попытались замести. Книга про сталинские репрессии, из читателей этой темой единственный человек занимается. Думает, сложно будет вычислить?

Пару месяцев назад в зале поставили видеокамеру, и Надя специально просила установить так, чтобы открытый доступ под обзор попадал. Она немедленно написала руководителю службы безопасности жалобу. Но вместо заверений принять срочные меры получила хамский ответ, что вырванные странички «не входят в сферу приоритетных» и вопрос будет рассматриваться, «когда для этого появится возможность». Впрочем, если и. о. начальника зала всемирной истории желает, то может сама прийти в аппаратную и просмотреть видеозаписи.

«И приду! И посмотрю!» – в азарте подумала Митрофанова. Но в рабочее время зал надолго не оставишь, так что пока составила табличку: в какие дни подозреваемый (пожилой дядечка с перхотью) присутствовал в библиотеке. Тот, к сожалению, был пенсионером, в зале торчал почти каждый день, так что работа предстояла объемная.

«Сегодня вечером и займусь». Домой, колотиться с ужином, Надя решила не спешить. Димка в последние дни уж слишком по-деловому себя вел. Про ее проблемы, настроение даже расспросить не пытался. Только поручения раздавал, а как расследование продвигается – ни словечка.

В запале собственной разыскной работы Надя сама не заметила, как умяла сразу три пирожка (два из которых предполагались на обед). Сначала мужественно решила терпеть, но к четырем не выдержала. Снова побежала в буфет с твердым намерением позволить себе только салатик.

Выпечка у них классная, но вся остальная еда – хуже, чем в школьной столовой. Митрофанова ковырялась в тарелке, откладывала в сторону пожухлые листья «айсберга» и кусочки помидоров с гнильцой. Не наелась в итоге даже близко. К тому же опять стало казаться: три юные, веселые читательницы за столиком у окна обсуждают именно ее. То и дело поглядывают. Перемигиваются.

Надя снова украдкой оглядела одежду, собственное лицо в зеркале – никаких видимых ляпов не обнаружила. Но девчонки продолжали коситься, шептаться, прыскать в ладошки, и Митрофанова не выдержала. Подошла решительно к их столу. Строго спросила:

– Могу я узнать, о чем ваш разговор?

Две девицы смутились, опустили глаза. А третья нагло ответила:

– Про вас.

– Откуда вы знаете, кто я?

Среди читательниц зала всемирной истории столь юных не было: к ним допускались только с научным званием от кандидата наук и выше.

– Но это ведь вы Надежда Митрофанова? – строгим тоном спросила девица.

– Да, я, – растерялась.

И тут уж все трое заржали.

– Охренеть, – выдавила самая смелая. – Вот это люди в научной библиотеке работают!

– Да в чем дело, можете объяснить?!

– Не, – тихо ахнула одна из девчонок. – Свингеры такими не бывают.

А другая, с некоторым даже сочувствием в голосе, сказала Наде:

– Вы сегодняшнюю «XXL» почитайте. Там про вас много интересного!

Первой мыслью Димы было бежать. Без раздумий, без оглядки. Но потом ему показалось, что Марта пошевелилась. Он схватил девушку за плечо, перевернул на спину. В лицо ему уставились приоткрытые, мертвые глаза. Кофточка на груди вся в почерневшей, запекшейся крови.

– Боже, – прошептал Полуянов.

Но мозг, хоть и в стрессе, продолжал работать. Перед глазами сам собой всплыл портрет Милиной. Тот же овал лица. Аккуратный, чуть вздернутый носик. Нижняя губа более пухлая, чем верхняя. Эта мертвая молодая женщина действительно могла быть ее дочерью.

Кофта Марты пропиталась кровью, но отчетливо видно: на груди, в районе сердца, дыра. По форме похоже на удар ножом. Орудия убийства поблизости нет. Тело на ощупь прохладное, ближе к комнатной температуре. Точные сроки наступления трупного окоченения Дима не помнил, по ощущениям мертва уже несколько часов.

Марте уже ничем не помочь. Но что самому делать? Первому порыву – просто удрать – Дима решил не поддаваться. Он открыто шел по поселку. Общался с рабочими. По всему дому его следы.

Вот и получай теперь, горе-детектив. С места убийства домой не отпустят. А ты даже душ с утра принять поленился, думал вечером в ванне понежиться. Эх, дурак!

Дима достал телефон и набрал 112. Сообщил об убийстве: поселок Пореченское, улица Цветочная, дом номер тринадцать.

– Кто говорит? – спросила оператор.

Дима назвался.

– Кем вы приходитесь погибшей? – спросила девушка.

– Никем, – вздохнул журналист.

– Оставайтесь на месте и ничего в доме не трогайте.

Да, оправдаться будет сложно.

Сколько времени у него есть? Минут десять точно. Убирать следы своего присутствия уже бессмысленно. Надо постараться узнать хотя бы что-то.

Дима еще раз оглядел комнату Марты. Ни следов ножа или иного колюще-режущего предмета. А телефон? Вот он, на тумбочке. Трогать голыми руками не стал – коснулся экрана через салфетку. На дисплее высветилось: «Лицо не обнаружено. Введите пин-код».

Здесь ловить нечего.

А что в тумбочке? Выдвинул верхний ящик – обычная дамская ерунда: витаминки, пачка прокладок, блеск для губ.

В нижнем – книга. Изрядно потертая. Дэн Вальдшмидт. «Будь лучшей версией себя». Странный выбор для горничной. Дима сам не читал, но про автора слышал. В двадцать два года создал удачный бизнес. В двадцать пять – пытался покончить с собой. Теперь других учит, как жить.

Решил быстренько пролистать – книжка распахнулась сама. Любимое, видно, место: две строчки подчеркнуты, на полях три красных восклицательных знака. Полуянов прочитал:«Я обнаружил, что всем успешным людям присущи одни и те же четыре качества: 1. Они не боятся идти на риск».

Следующие пункты – надо быть дисциплинированным, щедрым и уметь ладить с людьми – никак не отмечены.

Дима сфоткал страничку. Сразу переслал себе на почту и снимок уничтожил: телефон, конечно, будут просматривать.

Принялся обыскивать комнату дальше. В шкафу ничего примечательного – одежда, обувь. Несколько по виду дизайнерских, явно не про горничную, нарядов – эти, в отличие от скромных одежек на пластике, развешаны на дорогих деревянных плечиках.

Девчонки – знал по Надюшке – обожают хранить секретики в нижнем белье. Дима по-прежнему через салфетку разворошил трусики с лифчиками и обнаружил между практичными хлопковыми бюстгальтерами два запечатанных теста на беременность.

От кого, интересно, горничная может быть в положении?

И не этот ли человек ее убил?!

Надя сидела за компьютером. Текст жег глаза. Щеки пылали. Ну что за гадина, какая редкостная тварь!

Фамилия журналистки показалась знакомой. Нашла в списке сотрудников газетенки фотографию, увеличила, узнала. Ну, да. Она. Мерзотная, наглая Ксюша. Димина практикантка. Посмевшая однажды явиться в библиотеку и заявить, что Полуянов принадлежит ей. А Митрофанова должна посмотреть правде в глаза и не мешать чужому счастью. Потому что Дима живет с ней только по привычке, но ни капли ее не любит.

Друг сердечный, ясное дело, клялся, что Ксюша все напридумывала и он ее никак среди прочих юных созданий не выделял. Однако Надя считала, дыма без огня не бывает. Полуянов – тот еще кобель, а уж перед наивными студенточками хвост павлиний пораспускать особенно любит. Жениться, понятно, не обещал (она сама сколько лет безуспешно ждет), но комплиментики явно отвешивал, а то и по тощей заднице оглаживал.

С чего б иначе Ксюша посмела заявить:

– Вы для него слишком старая. И жирная.

Надя тогда – как человек разумный – в склоку вступать не стала и просто вызвала охрану. Юную журналистку из зала вывели, но на прощание та пообещала:

– Я с тобой еще посчитаюсь.

Димка утверждал: пустые угрозы, никаких возможностей у девушки нет. Но поди ж ты – сдержала слово. Да еще нашла, как ударить побольнее. Главное, и доказательства представила, хотя Полуянов клялся, что способностей у Ксюши ноль целых ноль десятых и в журналистике от нее толку не будет.

Надя в ярости разглядывала собственные – в очень приличном качестве – фотографии. Кто ж из любимых читателей ее сдал? Это ведь целый детектив: библиотека закрыта, охрана вроде бы должна удостовериться – вышло ровно столько, сколько и вошло. Но кто-то остался. Крался за ней. Подслушивал. Фотографировал. Боже, какая мерзость! Значит, и утром не показалось. Люди в метро тоже читали гадкую газетенку. Узнавали ее. Хихикали.

И что делать теперь?

Следствие, насколько понимала Митрофанова, версию с клубом свингеров не считало приоритетной. Но как оправдываться перед начальством?Телеведущая Асташина посещала свингерский клуб на пару с библиотекаршей! И фамилия – ее. И должность. И фотография!

Только подумать!

Надо Димке сказать. Немедленно.

Набрала номер – недоступен. Вот что за гадство! Почему он всегда недоступен, когда ей нужен?!

Набрала снова. Отправила яростное сообщение – даже не прочитал.

Чуть не швырнула телефон об стену, да вдруг призадумалась. Бывало, Димка не отвечал просто из прихоти, чтоб она его с мысли не сбила. Но совсем недавно снять трубку не мог реально: в момент, когда она звонила, получал в глаз от начальника службы безопасности «Спартака». По ее, между прочим, вине.

Может, и сейчас что-то случилось с ним?!

Набирала знакомый номер еще и еще – по-прежнему без ответа. Куда он уехал? Чем занимается? Почему его вдруг заинтересовали юная девочка по фамилии Милина и какая-то тетка из соседнего с асташинским дома?!

Подошли читатели, Надя отвлеклась.

– Вы что-то хмурая сегодня, – попенял молодой кандидат наук.

А Митрофанова злобно подумала: «Ты точно в библиотеке в тот день, когда Юлька из окна прыгать пыталась, был. Может, и продал – за тридцать сребреников?!»

Сердито шваркнула о стойку книжки. Ехидная докторша наук (стояла в конце очереденки) шепнула такой же ученой, ни рожи ни кожи, приятельнице:

– Вероятно, давно в своем любимом клубе не была.

Значит, и эти знают!

Да что ж это происходит! Надо срочно искать юриста. Иск о защите чести и достоинства подавать!

«Только ведь тыдействительно имеешь отношению к клубу. Да еще какое! Начнешь шуметь – только хуже сделаешь».

Нет, самой ничего в такой ситуации предпринимать нельзя. Ей срочно, просто немедленно нужен Димка!

Плевать на читателей. Вышла из зала, еще раз набрала номер. Снова не отвечает.

Тогда дрожащими руками пролистала телефонную книжку. Звонить Селиванову не решилась: Димка, хоть номер своего друга из полиции дал, настрого велел его беспокоить только в самых исключительных случаях.

А вот главному редактору «Молодежных вестей» позвонить можно. Телефон прямой, с секретаршей объясняться не надо.

Димин начальник ответил сразу.

– Василий Степанович, это Надя Митрофанова. Извините, пожалуйста, за беспокойство. Я никак не могу дозвониться Диме, а он мне срочно нужен. Его на работе случайно нет?

– Случайно нет, – ледяным тоном ответствовал редактор.

– А не знаете, где он может быть?

– Знаю. Полуянов задержан. Пока на сорок восемь часов.

– К-как? За что?

– Его подозревают в убийстве. Наш адвокат уже выехал. Но взяли Дмитрия у мертвого тела, так что не могу сказать, чем дело обернется. Он в ИВС, адрес скину. Свидания не дадут, но передачу, возможно, примут. Так что теплые вещи ему привези и еще что там нужно.

– Боже мой, – ахнула Надя.

На подгибающихся ногах вернулась в зал. Читатели уже не ждали смиренно, пока их очередь подойдет, – возмущались открыто. Докторша наук едко заявила:

– Да, Надежда. Личные интересы вы явно ставите выше работы.

Митрофанова хотела рявкнуть в ответ, но только пробормотала:

– Имею право на технический перерыв.

А когда народ у стойки наконец рассосался, даже выбежать из зала не успела.

Слезы из глаз потекли прямо на рабочем месте.

Делом Асташиной Селиванов лично не занимался, но на контроле держал – как и все резонансные преступления.

Что старый приятель Полуянов крутится вокруг да около, атакует окружение покойной, ему тоже доложили. Он про себя усмехнулся: проныре журналисту наконец надоело писать про котят, застрявших в водосточных трубах.

Но пока что Дмитрий шебуршил в рамках разумного. И хотя Шмелев уже успел настрочить жалобу на незаконное проникновение в жилище, угрозы и побои, Селиванов велел Дмитрия не трогать.

Майор полиции, признаться, ждал: его, так сказать, дружок в ближайшее время объявится. И, как не раз бывало (иногда с пользой для дела), предложит взаимовыгодный обмен информацией. Но Полуянов о себе знать не давал.

О смерти Марты Костюшко Селиванов узнал почти сутки спустя – наутро следующего дня.

Полуянов, задержанный по подозрению в ее убийстве, к тому времени провел в СИЗО почти двадцать часов. Но его, гордец, по-прежнему не беспокоил.

Следствие собиралось выходить в суд с ходатайством о заключении журналиста под стражу.

Судебно-медицинские эксперты определили предварительное время смерти Марты – между восьмью и одиннадцатью утра. Журналист, как свидетельствовали очевидцы, в Пореченское явился позже – примерно в половине первого дня. Машину оставил в близлежащей деревне, на территорию проник через дыру в заборе. В начале второго беседовал с рабочими и вроде как только потом отправился к дому Асташиной.

Однако домашняя система видеонаблюдения в особняке оказалась выключена. Камеры не работали с восьми утра. Поэтому следствие предполагало: подозреваемый мог на самом деле оказаться в поселке раньше. А последующий приезд вскоре после полудня и демонстративный проход по улице стали отвлекающим маневром.

Тем более сам Полуянов не отрицал: во двор особняка он проник незваным гостем, через забор. Дверь в дом, по его словам, оказалась отперта. На вопрос, зачем ему понадобилась Марта, отвечать не желал.

Первым делом Селиванов запросил данные о передвижениях Полуянова со столичных уличных камер. Следствие прилагало все силы, чтобы расколоть подозреваемого по горячим следам, и, разумеется, этого не сделало.

А пока ждал информацию, решил поработать с личностью погибшей. Имя-фамилия ему ни о чем не говорили. Но лицо – что живое, что мертвое – почему-то казалось Селиванову смутно знакомым.

Он насыпал в стакан три ложки растворимого кофе. Залил кипятком. Вдыхал ароматный пар, вспоминал. Думал.

Лишь когда сделал первый глоток, обжегся, чертыхнулся – осенило.

Бросился к компьютеру. Ввел служебный пароль, потом следующий: папку с агентурными донесениями он защитил дополнительно.

И уже через минуту рассматривал размытое, сфотканное скрытой камерой лицо.

То была женщина, чрезвычайно похожая на Марту. Она фигурировала в сообщении от давнего негласного помощника, проходившего под кличкой Авиценна. Фото было подписано:«Моя заказчица».

Марина росла в бедности, без отца. Когда девочке исполнилось десять, мама решила все изменить. Бросила родной, тихо умирающий поселок, где даже школы не осталась, перебралась в Москву. Устроилась уборщицей в гимназию. Получила служебную квартиру и подсобку под лестницей на работе. Маринка, если не высыпалась, любила туда прокрасться и вздремнуть урок-другой.

Учиться девочка искренне старалась. Но хотя всегда честно делала домашку, в классе не блистала. Профильный предмет – английский – вообще с трудом вытягивала на троечку. Тяжело ей оказалось тягаться с детьми дипломатов, кто с рождения в стране языка или при репетиторах. Одноклассники открыто не притесняли, но с первого дня дали понять: место у дочки уборщицы (бедной, не шибко умной и некрасивой) – строго в последних рядах.

Поддерживал ее только Толик. Он, пусть москвич, в гимназии тоже обретался на вторых ролях. Джинсы из «Детского мира» и скромный нрав здесь категорически не котировались.

Маринка и Толик сидели за одной партой. Рядышком обедали в столовке. После уроков резались в «дурачка» на продавленном диванчике подсобки под лестницей. Одноклассники презрительно кликали их «подвальными крысками». А Толик уже лет с тринадцати начал робко мечтать, как они – по-прежнему вместе – окончат школу. Поступят в один институт. Поженятся. Заведут детишек.

После восьмого класса мама Марины решила взять на лето подработку и вместе с дочкой на три месяца уехала к морю – мыть полы в санатории. Девочку не притесняла: та целыми днями валялась на пляже, совершала набеги на плантации черешни, а к концу лета обнаглела настолько, что обрезала косы и покрасила в платиновый блонд. За привольные месяцы на море Маринка вытянулась, загорела. Майки, в начале каникул просторные, теперь вызывающе обтягивали грудь, и мать впервые купила ей бюстгальтер.

Непримечательное прежде лицо тоже заиграло новыми красками. Глаза заблестели, губы налились соком. Старичок-вахтер, что помогал нести вещи, когда заселялись и при отъезде, сказал матери:

– А твой гадкий утенок за лето в лебедя превратился.

– Вижу, – вздохнула та. – Не было б беды.

И всю обратную дорогу, под тряску плацкартного вагона, нудила, что теперь надо себя «особенно беречь».

Маринка не понимала, что она имеет в виду, ровно до момента, как первого сентября явилась на школьную линейку с букетом астр. И Юрик, самый модный парень в классе, решительно оттеснив верного Анатолия, встал рядом с ней. Другие ребята тоже засуетились: сын дипломата Гера в тот же день позвал ее в кино на закрытый показ, Андрюха – поучаствовать в вечеринке на «чистом флэту».

Девочка от своей неожиданной популярности слегка опешила. На «флэт» идти не решилась, фильм на закрытом показе толком не посмотрела: весь сеанс сбрасывала с колен назойливую руку одноклассника. И уже на следующий день покинула блатную последнюю парту пижона Юрика. Вернулась к Анатолию – на непрестижную первую, сказала верному другу:

– Я останусь с тобой.

Покинутый было одноклассник (вчера весь день ходил с опрокинутым лицом) просиял.

Но их проверенная годами дружба теперь тоже обретала новые оттенки. Толик начал дарить ей цветы. На скучной биологии вместо скелета лягушки пытался набрасывать ее портрет. Когда по давней традиции резались в подкидного, начал садиться поближе, заглядывать в карты, жарко дышать в ухо.

Маринка отталкивала, возмущалась:

– Ты такой же, что ли, как все они?

А парень серьезно отвечал:

– Они тебя простохотят. А я – люблю. Всю жизнь.

Новые отношения Маринку пугали и будоражили. Девочка пыталась понять: а кого любит она сама? С Толиком – надежно, уютно, скучно. А с Юркой – круто, но страшно. Да и мать постоянно пугала: «Смотри, в подоле не принеси».

Она по-прежнему сидела за одной партой с верным рыцарем. Но Юрика и прочих звездных-ярких окончательно не отваживала. Идти с ними в кафе «Космос» или в бар «Москва» не решалась, но импортной жвачкой (по тем временам страшный дефицит) угощалась с удовольствием.

Толик страдал. Ревновал. Однажды от конкурентов крепко получил – на разборе у директора, впрочем, настаивал, что просто упал и ударился лицом о кафельный пол.

Он по-прежнему провожал Марину после школы. И она – в конце концов, ей скоро шестнадцать! – даже позволяла ему себя целовать. А если одноклассник пыталась перейти к более решительным действиям, строго говорила:

– Ты ведь говорил, что не такой, как они!

И Толик покорно отстранялся.

Однажды в конце октября шли вдвоем к ее дому через парк. Вечерело (шесть уроков, классный час, а потом по традиции еще в карты играли). Моросил дождь. Одноклассник пытался укрыть ее под смешным клетчатым зонтом, но капли с него постоянно попадали Маринке за шиворот. Ледяной ветер прохватывал тонкую курточку, и девушка думала, что надо было все-таки согласиться добираться домой с Билалом – тот звал подвезти на родительской машине с шофером.

Ближе к концу пути морось сменилась мелким снегом, и Маринка решила, что сейчас она от холода просто умрет. Как раз проходили мимо заброшки (исследованной еще в младших классах), поэтому предложила:

– Давай погреемся?

Окна в здании давно выбиты, но под крышей хотя бы мерзкие снежинки перестанут под курточку залетать.

Толик прислушался:

– Там кто-то есть.

В заброшку частенько наведывались алкаши, и хотя Маринка сама понимала, что с деклассированным элементом лучше не пересекаться, все равно заворчала:

– Умру я от холода из-за тебя!

– Бери мою куртку.