Красивая женщина умирает дважды

Открыл дверь рывком, сразу отпрыгнул. Уткнул луч фонарика в перепуганное девчачье лицо. Как и предполагал. Застыла у входа, руки стискивают тяжелый медный подсвечник. Охотиться на него собралась.

Видимых признаков нет, но все равно сразу понял: тоже беременная. Две добычи вместо одной? Когда нет живота, не возбуждает. Но оставлять свидетеля нельзя, пусть лицо и скрыто под балаклавой.

Вынул нож.

– Нет, пожалуйста! – отступила, залепетала.

А ведь хороша. Волосы русые, глазищи – два родника.

Снизу глухой стук. Судя по звуку, первая очнулась. Смогла, пусть и связана, спуститься с постели. Отвлекся на долю секунды – и еле успел увернуться. Невинное, перепуганное с виду создание метнуло в него канделябром. Ясное дело, промазала. Но изрядно разозлила.

Связать покрепче обеих. Еще раз проверить дом. И спокойно позабавиться. От души.

Но тут в дверь громко заколотили. Зазвенело, разбиваясь, окно. Дом наполнил мужской голос:

– Полиция! Немедленно откройте!

По всполоху торжества во взгляде понял: ее рук дело. Но как менты смогли добраться в глушь настолько быстро?!

В окно на первом этаже вспрыгнули. Топот ног.

Кинулся к окну – во дворе пусто. Один, максимум, двое. Вряд ли бы успели столь быстро созвать спецназ. Но свидетель – кем бы он ни был – ему не нужен.

Не колебался ни секунды: распахнул створку, сиганул со второго этажа. Упал удачно, в сугроб. Кинулся к лазу в заборе.

Сверху неслось:

– Стой! Будем стрелять!

Но ни единого выстрела не последовало. Да и полицейской машины, как успел ухватить краем глаза, у ворот не стояло.

Соседа на помощь позвала? Справиться мог бы и с ним. Но засвечивать себя, вступать в схватку в планы Самаэля не входило.

Машина рядом. Он успеет незаметно удрать.

Димка примчался через три четверти часа. По навигатору, Надя вспомнила, от их дома вчера рисовало семьдесят две минуты.

Полиция – хотя сосед-старик немедленно ее вызвал – до сих пор не подъехала.

Люська от «Скорой помощи» категорически отказалась и изо всех сил хорохорилась. На ее подбородке проступали два кровоподтека, запястья и щиколотки почернели от веревок.

– Я ведь говорил, девчонки! Нехорошо у нас! Бомжи озоруют! – причитал седобородый сосед.

Но Надя сомневалась, что деклассированный элемент отправится на взлом в одиночку. Да еще наденет балаклаву, хирургический костюм, перчатки и бахилы.

Какое счастье, что старик не спал! Мгновенно прочитал ее отчаянное сообщение, смог быстро добраться до дома и не растерялся: поднял шум, выбил окно!

Димка выглядел совсем зеленым.

«Волнуется за меня», – порадовалась Надя.

На Люську ноль внимания, первым делом обнял, прижал к себе, прошептал:

– Никуда больше одну не отпущу!

Соседский дед церемонно шаркнул, представился:

– Аким Ильич.

Полуянов с чувством потряс ему руку:

– Спасибо, Аким Ильич. За неравнодушие. За оперативность.

– Служил во флоте, – отрапортовал старик.

Экран его старенького мобильника засветился. Он нажал на прием – слушал и хмурился. Разговор завершил коротким:

– Свинство с вашей стороны.

Убрал телефон в карман, буркнул:

– У полицейских машина сломалась. Сказали, раз пострадавших нет, утром самим приезжать, писать заявление.

Дима обернулся к Люсе. Та глядела на него с несомненным любопытством, и Митрофанова сразу почувствовала к подруге неприязнь. Полуянов, впрочем, взглянул в ответ как надо – холодно, даже зло. Спросил отрывисто:

– Кто знал, что вы сюда едете?

Та растерялась:

– Васька.

– Ты докладываешь своему работодателю, куда едешь?

Та совсем растерялась:

– Так это ведь его дача.

Надя покраснела, залепетала:

– Прости, Дим. Я сказала тебе, что дом Люсин… чтоб ты точно меня отпустил.

– Понятно, – метнул в Митрофанову уничижительный взгляд. Снова обернулся к Люське: – С какой стати Василий пригласил тебя на свою пустую дачу?

– Я сама попросила! Потому что с матерью погрызлась!

– Кто еще знал, что вы сюда едете?

– Ну… Черемисина. Врач наш.

– Конкретно адрес?

– Нет. Просто, что мы за город собираемся!

– А матери ты что сказала?

– Да ничего, – фыркнула Люська. – Еще отчитываться перед ней! Просто сумку собрала и ушла.

– Ты когда решила уехать?

– Да еще позавчера.

– С кем-то обсуждала, куда собираешься?

– Нет.

– Дим, – горячо сказала Надя, – это явно не вор был. У него в глазах что-то… прямо совсем безумное.

– Как он сюда добрался? Как попал во двор? Вошел в дом?

Аким Ильич с готовностью доложил:

– Пришел, вероятно, пешком – следов шин я не видел. Калитка была закрыта; на счастье, Васька мне ключ оставил. Дверь в дом тоже заперта, поэтому я сразу окно разбил, чтоб время не терять. Взглянул остро на Люсю, добавил: – Но если всего ущерба – пара синяков да окно разбитое, полиция дело возбуждать точно не станет.

– Да и не нужно никакого дела, – фыркнула та. – Подумаешь, окно! А синяк заживет. Но Ваське я устрою!

– Это точно был не он?

– Господи, нет, конечно! Он худее в два раза. Ниже. И глаза у него голубые.

– А нападавший?

Надя с готовностью ответила:

– Рост примерно метр восемьдесят пять. Плотный, но не толстый. Физически крепкий. Глаза карие. И такой, знаешь, хищный. На рысь похож.

– Скорей, на шакала, – проворчал Аким Ильич. – На девушек беззащитных нападать!

Но Люся Митрофанову поддержала:

– Во-во. Мне тоже показалось: настоящий зверь. Опасный. Двигался плавно, и в лице такое… ему явно хотелось: не просто убить. Поиграться прежде. Помучить.

– Да вор это был! – не согласился Аким Ильич. – У нас давно озоруют!

Но Надя решительно помотала головой. Никакой не вор. Кошелек, золотые сережки, колечко – интересовали их мучителя в последнюю очередь.

А вот это могло быть серьезно.

Савельев Полуянова знал давно и пусть посмеивался над «сыщиком-любителем», признавал: разум у парня имеется. И голова холодная. Для красного словца сгущать краски не будет. Надя тоже – девушка адекватная, не истеричка.

Но сейчас они оба выглядели неприкрыто испуганными.

Дима, хотя прежде никогда не показывал на людях своих чувств, не убирал руки с Надиного плеча. Она жалась к нему.

На вторжение случайного бомжа действительно походило мало. Балаклава, перчатки – ладно, но не станет мелкий воришка надевать поверх одежды хирургический костюм, а обувь прятать под бахилами.

– Опиши, пожалуйста, еще раз, как он выглядел. Во всех деталях, – попросил Надю Савельев.

– Ну…высокий, крепкий. Глаза карие.

– Разрез?

– Обычный. Не восточный, в смысле.

– Сколько лет ему?

– Не поняла. Но, по-моему, молодой. Тридцать, может, и двадцать пять. Хотя вокруг глаз морщинки. Только мне показалось: не от возраста.

– А от чего?

– Ну, он такой… явно не офисный клерк. Продубленный. Лицо обветренное. И двигался быстро, бесшумно. Как охотник.

– Цвет волос?

– Он в балаклаве был. Только глаза запомнила. И этот нож ужасный, – всхлипнула Надя.

Дима еще крепче сжал ее руку, и Савельев машинально отметил: он впервые видит бравого журналиста настолько беспомощным и уязвимым.

– Нож описать сможешь?

– Да я не разбираюсь в этом. Запомнила только, что там бороздка была. Для крови, – вздрогнула она.

Местные полицейские выездом на происшествие так и не озаботились, но Полуянов, пусть в сыскном деле дилетант, постарался собрать максимум информации.

Предоставил Савельеву фотографии.

Замки на калитке и входной двери – оба визуально без повреждений, вероятно, вскрывали отмычкой.

Следы на снегу – тип обуви из-за бахил определить невозможно, размер – сорок третий российский.

Как нападавший попал в поселок – Дмитрий тоже предположительно выяснил:

– Я девчонок дома оставил, под присмотром соседа, а сам по улицам пробежался. Снег, очень удачно, шел весь вечер, а к ночи кончился. Так что без проблем удалось понять, куда он побежал. В двух кварталах дом недостроенный. Следы туда вели. Ворота не заперты, рядом проволока валялась – видно, обычно на нее закрывали, но преступнику было не до этого. Там у него машина стояла. Вот рисунок протектора.

– По виду: легковушка. Обычная, не джип, – пробормотал Савельев.

– Я попросил Акима Ильича обзвонить соседей. Старуха из дома на въезде в поселок сказала: вроде видела незнакомую иномарку. Причем и позавчера, и накануне. Серую. Номеров, конечно, не запомнила, в марках-моделях тоже не разбирается. Но, судя по ее описанию, «Рено» седан. Если машина его, похоже, заранее знал, что они там будут одни! И готовился! – нервно хрустнул пальцами Полуянов.

– Откуда мог узнать? – спросил полковник.

– Люся клянется: вообще никому не говорила. Ни матери, ни знакомым. Только этот ее Василий был в курсе. Мы с Надей тоже ни с кем не обсуждали. Она спонтанно собралась, а я, дурак, отпустил.

Конечно, следовало разобраться пристальнее, кто есть эта Люся. И что за человек хозяин дачи.

Но Савельеву сразу на ум нечто иное пришло.

Он взглянул на Митрофанову, спросил:

– Ты когда последний раз ела?

Та слабо улыбнулась:

– Вчера. Вечером. Когда Люську блинами кормила.

– А сейчас полдень.

Взглянул с укоризной на Полуянова:

– Ты о чем думаешь?

– Так утром мне кусок в горло не лез, – начала оправдываться Надя, – а Дима торопил, что к вам надо быстрей. Вот мы сразу и поехали!

– Вот что, девушка. Отправляйся немедленно в нашу столовую. Выпечка там отменная – знаю, ты любишь. А ты, – взглянул на Полуянова, – задержись.

Надя, видно, реально проголодалась – сразу вскочила, спросила:

– Меня пустят?

– Пустят, пустят.

И едва Митрофанова вышла, внимательно посмотрел на журналиста:

– Дима. А не в тебя ли целились?

Полуянов скрипнул зубами:

– Не исключаю. Только не понимаю: кто? И почему сейчас?

– Сейчас – потому что любимая женщина ждет от тебя ребенка. И ты, наконец, стал уязвим. Кто может желать тебе зла?

– Да многим я успел насолить, – скривился Дима. – Кормушки из-за меня теряли, хлебные должности. Двоих посадили – один вышел, про второго не знаю. Но это все было давно. Я на котиках с енотами второй год. Да и как ты себе представляешь – они много лет копят ненависть… следят за мной, моей семьей. Дожидаются, пока Надя забеременеет и только тогда выходят на охоту? Но зачем так долго ждать?! Хотели бы – давно отомстили.

– Может, именно беременность – ключевой момент? Ты вроде однажды писал об этом…

– Да, было дело, – кивнул Дима, – но совсем давно. Семь лет назад. Деревня Монахово, Курская область. Но там я, наоборот, человеку помог! Ему не за что мне мстить!

– Все равно расскажи.

Семь лет назад

Коля против Нинкиной беременности не возражал, но к седьмому месяцу подруга конкретно его утомила. Вроде в деревне живут, его самого мамка вообще в бане рожала безо всяких акушерок. А Нинка начиталась глупых журналов и начала капризную барыньку из себя строить. Арбуз соленый ей подавай (где его возьмешь, в июне-то?), добрых слов вечно требовала, а ему когда болтать? Нужно теперь крутиться, на пеленки с распашонками зарабатывать.

Сегодня, на излете ночи, они опять поругались. Коля встал до рассвета: собирался на охоту, кабана попробовать шмальнуть. А Нинке приперло: «Пойдем на озеро!»

Коля и по-хорошему: рань, утро холодное, маленького простудишь. Плюс дело прежде всего. Кабана, если повезет, тыщ за десять сдать можно – приличные деньги, на нее и потратит. Но Нинка уперлась, начала истерить:

– Не поддерживаешь! Не любишь!

А когда прикрикнул, вообще распсиховалась, убежала во двор, там голосила, перед соседями его позорила.

Он тоже на принцип – утешать не стал. Отправился, как собирался, на охоту. Иначе совсем на шею сядет.

Вернулся к обеду. Голодный (тормозок обиженная Нинка не собрала). Злющий – всех трофеев единственный глухарь, да едва на егерей не нарвался, пришлось улепетывать.

Ждал: подруга раскаялась, встретит с пирогами. Но Нинки дома не оказалось. В доме бардак и плита холодная. К маме, что ли, сбежала – на мужа-злодея жалиться?

Ну, теща будущая у него с пониманием. Кинул глухаря в холодильник, прогулялся – благо рядом, через два дома. Уже на пороге принял суровый вид.

Нинки там не нашлось. По подружкам искать? Но день будний, девки все на работе, одна она бездельничает в декрете. Нинка иногда грозилась: «Уеду я от тебя в Москву». Но он всерьез не воспринимал. Кому она там нужна, с пузом? На всякий случай все-таки проверил: чемодан на месте. А из вещей – только махровое полотенце из ванной исчезло. И ушла она в калошиках. Видно, на озеро.

Неужели там и сидит до сих пор? День раскочегарился, жара, духотень – малыша совсем заморит.

Закинул в рот наскоро кусок вареной колбасы и отправился вразумлять. Чем дальше по лесу шагал, тем сильней себя настропалял. Надо Нинку, наконец, приструнить. Раз и навсегда. Что еще за выходки глупые? Муж голодный, ребенка не бережет.

К озеру вышел в самый солнцепек – в три. Когда выходной, в это время купальщики перекликаются, но сегодня тишина, народу никого. И Нинки тоже нету. Плюнул в сердцах, хотел обратно идти. Но вдруг приметил на песке что-то бурое. Присел, пригляделся – на пятно крови похоже. Заволновался: неужели ребенка потеряла?

Крикнул:

– Нинка!

В ответ только птицы откликнулись.

Но Николай – охотник. Дичь выслеживать умел. И вот что странным ему показалось. Нинка-то здесь, похоже, была – куда ей еще из дома пойти, в калошиках, да с одним полотенцем? Но никаких следов, песок аккуратно разглажен. Будто заметали специально.

А вышел с пляжика – заметил: пара камышей сломана. И трава примята – будто волокли по ней что-то.

Совсем затревожился, крикнул еще раз:

– Ниночка!

Из камышей недовольно всколыхнулись две утки.

Но Николай даже не подумал, что хорошо б их сейчас из ружьишка. Повернулся и бросился прочь, в деревню. За подмогой.

В деревне все знали: с Нинкой у них сложно. Сегодня – любовь-морковь, завтра – скандалы и крики. Когда прибежал с вестью: «Жена пропала!», первое, что услышал: «А не ты ль, мил человек, ее грохнул?»

Но отправились всем миром искать. Пятнышко крови на пляже, песок, словно кем-то подметенный, – все безжалостно затоптали. А фотографий никто сделать не догадался. Да и телефоны с камерами в деревне только у пары человек имелись.

Когда Нинку не нашли (и дома она не появилась), сообщили в полицию. Николай стражам порядка честно поведал: как ругались накануне, как на заре на охоту ушел.

А следующим днем тело Нины обнаружили. Похоронена была в неглубокой яме. В двухстах метрах от пляжа. Убита ножом в сердце. Плюс много мелких, еще прижизненных, порезов. Женщину, вероятно, уже мертвую, грубо изнасиловали – многочисленные разрывы. Но следов спермы не нашли – преступник использовал презерватив.

Николай рыдал, клялся; что не убивал. Хотя местные были уверены: он, больше некому. И вспыльчивый, и с женой ругался. Опять же шлялся утром невесть где. А потом сам указал на место, близ которого Нинка погибла.

Бабка Ефросинья из дома на околице, правда, пыталась следствию карты путать. Старуха, в тот злосчастный день, тоже бродила в лесу. Собирала целебные травы и будто бы слышала от озера женский крик. Показалось ей: вроде Нинкин голос.

– Что кричала? – потребовали оперативники.

– «Мальчик! Помоги!»

– И кого она звала?

– Про то не ведаю.

А пацаны деревенские рассказали: в доме отдыха заброшенном, что от озера в километре, видели они паренька лет шестнадцати. Не в день убийства – раньше. «Вроде жил он там».

На место съездили, обнаружили кострище недавнее, в одной из комнат с выбитыми стеклами окурок свежий, пакет из-под хлеба.

Но кто там жил – мальчик ли, или кто другой, – выяснить не смогли.

Решили: отношения к делу не имеет. Да и мало ли что старухе Ефросинье послышалось?

Николай получил пятнадцать лет за убийство жены.

И в деревне считали: поделом.

Полуянову часто писали из мест лишения свободы. Цену очень похожим историям про «подставу ментов» и «козни недоброжелателей» он знал. Подозревал даже, что у заключенных специальная «рыба» есть, по которой слезные послания кропают.

Но письмо Рокотова его зацепило. Парень ни о чем не просил – просто честно рассказывал про свою не слишком счастливую любовь, и как трагически все закончилось. Закончил послание красиво: «Я отсидеть готов. Но других женщин жаль. И мужиков ихних, которых тоже зазря обвинят».

Курская область – от Москвы почти рядом, командировку согласуют без проблем. «Если помочь не смогу, так хоть историю распишу, в «Молодежных вестях» про это убийство не было», – решил Дима.

И отправился в деревню Монахово.

В отличие от многих соседних, тихо вымирающих, хозяйство довольно крепкое оказалось – засеянные поля, частная свиноферма, магазинчик, клуб даже.

Дом Рокотова заколочен, на воротах краской из баллончика надпись: «УБИЙЦА!»

Общественное мнение неумолимо: «Он – больше некому!» Охотно рассказывали, как ссорились, и на мороз Николай ее зимой выгонял, босую, без пальтишка. И как в сердцах сказал однажды при всех: «Да не нужен мне твой ребенок! И ты не нужна!»

Старуха Ефросинья повторила свою историю про «Мальчик, помоги!».

Дима прицепился:

– Так не нашли этого пацана?

Только плечами пожала:

– А че его искать? И так ясно, что Колька убил.

Про дом отдыха Монахово (что когда-то работал вблизи озера) Дима выяснил еще в Москве. Два жилых корпуса, столовка. Принадлежал Курскому трикотажному комбинату. Предприятие разорилось, сейчас в новых руках, единственный цех остался – носки шьют. Дом отдыха по-прежнему у них на балансе, но восстанавливать смысла нет: народ даже по социальным путевкам туда особо не рвался – глушь, комары, озеро ледяное, развлечений никаких. А сейчас и штата на комбинате всего двадцать человек, и здания в доме отдыха давно разрушились, коммуникации «отрезали» за неуплату.

Дима нашел в деревне женщину, которая когда-то работала там поваром. Та проворчала:

– Да сразу было ясно, что долго не продержится. Какой только дурак придумал строить в лесу, да когда дороги нормальной нет? Сколько раз было: распутица, даже ЗИЛ проехать не может – нам готовить, а продукты не подвезли. Макароны постным маслом заправляли, хлеб выдавали по крошечной пайке, как на войне.

– А кто туда ездил в основном?

– Народ с трикотажного комбината по бесплатным путевкам, кому еще?

Полуянов пообщался и с подростками местными, порасспрашивал их про парнишку, что вроде жил в заброшенном доме отдыха в момент убийства. Ему описали:

– Городской. Но не хлюпик.

– А выглядел как?

– Да обычный. Как все. Белобрысый. Рыбу еще ловил на Монаховом.

– Вы общались с ним?

– Ну… пытались нагнуть. Чего он на территории нашей? Но чувак бешеный. Орать начал, ножом размахивал: «Мне терять нечего, всех вас порешу!»

– Правда, что ли, киллер?

– Да не, трепался. Но что с придурком связываться?

– А откуда он вообще про это место проведал? Если сам не отсюда?

Парни хохотнули:

– Нам откуда знать?

Но один добавил:

– Я вроде и раньше его видел, только более мелкого. Давно, года четыре назад. Когда дом отдыха еще работал, он с родаками приезжал. С отцом рыбу ловил на озере. Я показывал им, где лучше червей копать.

– Может, и имя вспомнишь?

– Да мы не знакомились, так, трепанули просто. Вроде батек его Саня называл. Или Савва. А может, Сема. Не помню. Но точно на «С».

Негусто. Однако Полуянов все равно отправился в Курск.

На трикотажном комбинате его отшили сразу:

– Списки, кто в Монахово отдыхал? Смеетесь? Зачем нам их хранить, давно уничтожены.

Да если б и были: в один заезд в дом отдыха прибывало до ста человек. Как среди них искать мальчика лет двенадцати с именем на букву «С»? Ну, или «А» – если он Александр?

Однако координаты нескольких бывших сотрудников смог раздобыть.

Что ищет свидетеля убийства, признаваться не стал. Придумал наспех легенду: пишет, что детский отдых в России в загоне. Хочет послушать ребят, кто раньше в Монахово с родителями бывал.

Вышел в итоге на несколько семей. В одной из них имелся сын-подросток по имени Степан. Под описание совсем не подходил (щуплый брюнет-очкарик), но Дима все равно взялся расспрашивать: как ему отдыхалось, чем занимались, что запомнилось.

– Скука там была смертная, – скривился парень, – сети нормальной нету, даже по мобильнику не потрепаться – сплошное кваканье. Кормежка фуфло, на озере комары огромные, как птеродактили.

– Зато рыбы много.

– Не, рыбалка – это тоска.

– Но кто-то ловил?

– Да были мазохисты. Все погрызенные возвращались. С парой чахлых карасиков.

– Можешь кого-то по именам вспомнить?

– Зачем вам?

– Про походную романтику хочу написать, – улыбнулся Полуянов. – А ты, как я понимаю, ее не разделяешь.

– Ну, Санька с батей вечно там торчали. У них одних реально клевало. На костре потом рыбу жарили, угощали.

– А как найти этого Саньку?

– Да никак. В Москву он подался.

– Сколько лет ему?

– Шестнадцать вроде. Или семнадцать.

– Учиться поехал?

– Не, сбежал. У него дома хрень. Батя умер, мать запила. Отчима притащила. Саня с ним воевал, выжить пытался. А когда не получилось, сам свалил.

Полуянов побывал в семье, поговорил с матерью (пусть время утреннее, та уже была выпивши).

– Не знаю про него и знать не хочу, – сказала решительно. – Неблагодарный. Учиться не хотел, по дому тоже не помогал. Хотя кормили, одевали.

Дом запущенный, во дворе мяукает тощая кошка.

– Но сын ваш, получается, даже школу не окончил? Чем он в Москве занимается?

– Да хрен знает. Пусть хоть сдохнет.

Дима, когда вернулся в Москву, попытался найти Александра Кононенко (фамилию теперь знал). К беспризорникам присматривался, на вокзалах расспрашивал, со знакомой инспекторшей по делам несовершеннолетних поговорил. Та посоветовала искать в детприемниках. Дима в некоторые съездил – но Кононенко там не засветился. Журналист попытался обаять сотрудниц, попросил: «Если вдруг привезут, обязательно дайте знать».

Notes