SPA-чистилище
В беседке, где они пребывали с радушным бандюком, вчера явно происходило пиршество. Об этом свидетельствовали пустые бутылки в углу: из-под «Хеннесси», «Мартини», «Перье» и «Эвиан». Бутылок имелось примерно столько, чтобы хорошенько гульнуть вдвоем. На барбекюшной решетке лежали немытые шампуры. На тарелке, забытой на столе, засыхали кинза, укроп и крупно нарезанный болгарский перец.
И еще: на полу, рядом с бутылками, стоялнаполовину полный пакет из «Рамстора».
Продолжая беседу с хозяином, Ходасевич, словно в задумчивости, встал и прошелся по беседке. Попутно заглянул в полиэтиленовый пакет. В нем лежалисвежие грибы. И принесли их явно не с рынка, а из леса. Об этом свидетельствовали золотые листики вперемешку с грибами, и еловые веточки, и крошки земли. Дары леса явно еще не перебирали.
– А вы что, Роман Георгиевич, – вежливо перебил Жучкова полковник, – по грибки сегодня ходили?
– Я?! – хозяин изумился, словно Ходасевич спросил, любит ли он переодеваться в женское белье.
– Откуда же, если не секрет, грибочки?
– А, это Мишка где-то надыбал.
– Кто такой Мишка?
– Мой лакей. Живет здесь, пока я в Белокаменной вопросы решаю. За домом присматривает.
– О! Значит, он был здесь, в Листвянке, в минувшую среду? И мог что-то видеть или слышать… Могу я с ним поговорить?
– Да не вопрос!
Жучков раззявил пасть и проорал что есть силы:
– Мишка!!! Ко мне!
Через пять секунд на крыльцо псевдо-Горок выскочил лысый мужчинка лет пятидесяти. Его лысина (в отличие от Жучкова) имела естественное происхождение, и весь он был какой-то замухрышистый, типичныйбич – бывший интеллигентный человек. На рысях он побежал на зов хозяина.
КогдаМишка предстал перед ним, как лист перед травой, Роман Георгиевич гаркнул:
– Ты, Мишка, где грибочки-то эти взял?! Которыми нас вчера с Лялькой потчевал?!
– Собрал-с, – вытянулся во фрунт пятидесятилетний Мишка.
– Где собрал? В лесу?
Присутствие внушительного, загадочно покуривающего Ходасевича сбивало приживальщика с толку: кто таков и о чем успел нажаловаться хозяину? Слуга шмыгнул носом, забегал глазами, опустил очи долу и наконец молвил:
– Здесь я их нашел, в поселке. Да вы не сомневайтесь: грибы хорошие, боровики, один к одному. И если про меня говорят, что я украл, то имейте в виду, Роман Георгиевич, врут. Ничего я не крал. Нашел просто. Кто-то потерял, а я подобрал.
– Так, – тоном, не предвещающим ничего хорошего, молвил Жучков, – ни хера я не понял, давай-ка рассказывай все по порядку.
Мишка откашлялся, внутренне собрался и голосом, в коем изначально звучала вина, пояснил следующее.
Он в эту пятницу вечером на станцию, значит, ходил. За продуктами.
– За водкой бегал, байстрюк! – осклабился Жучков.
Да ведь не только ж за водкой, приложил руки к груди Мишка. И за продуктами для вас, Роман Георгиевич, чтобы хлебушек у вас свеженький был да молочко…
– Кто ж это с вечера за свежим хлебом-то ходит! Что ты пиндишь?! Я говорю: за водкой!
Пусть так, возразил лакей, как будет угодно, а только отношения это к делу, то есть к данному пакету, не имеет.
– А что имеет?!
А имеет то, что, возвращаясь из магазина и уже свернув на родимую Чапаева, увидел он у забора валяющийся пакет из «Рамстора», причем полный. Подошел потихоньку и решил осторожненько посмотреть: а вдруг там бомба или еще что-нибудь неприятное. Посмотрел – батюшки! – а там грибки. На первый взгляд вроде съедобные, насколько в темноте видать. Ну, он, Мишка, и решил их с собой взять. На свету дома оказалось, и правда хорошие. Видать, собрал кто-то в лесу, а до дому не донес. Может, перепил по дороге, потому и бросил. А может, тяжело ему нести показалось. А ему, Мишке, все впрок; все полезно, что в пузо полезло. Он вечером в пятницу грибочков отварил, а потом и поджарил. И сам ел, и вас, Георгиевич, потчевал. И вы, если помните, хвалили. А эти сырые, что в беседке остались, он, Мишка, приготовить не успел – да они уж теперь, наверно, слежались, надо будет выбросить…
Жучков по ходу рассказа постепенно наливался яростью, и в этом месте дал эмоциям выход. В несчастного Мишку полетела керамическая пепельница. Тот увернулся, пепельница ударила в перила беседки и разлетелась на осколки.
– Чтоб ты мне еще!.. – проревел Жучков. – По помойкам лазил!.. И меня г…м кормил!..
– Все! – залепетал дворецкий. – Виноват! Не подумал! Больше не буду!..
– Вы мне позволите, Роман Георгиевич, – мягко осведомился Ходасевич, – поговорить с вашим подчиненным лично?
– Да забирайте вы его! – отмахнулся Жучков. – Хоть к себе в подвалы Лубянки! Хоть иголки там ему под ногти загоняйте!
– И пакетик, разрешите, я с собой возьму. Можно без грибов.
– Нет уж, заберите-ка вы их все. А то этот, – уничижающий жест в сторону Мишки, – опять их мне на стол подаст… – И гаркнул слуге: – А ты что стоишь? Не слышал, что тебе сказали? Бери пакет и иди с товарищем полковником. Не будет же он сам эту грязь таскать!.. А потом приберешь здесь все. А то, ишь, грязищу развел!.. Дармоед.
Ввиду того, что пепельница была изничтожена, Жучков яростно раздавил окурок сигары в решетке барбекю и отправился к выходу из беседки.
– Последний вопрос, – остановил его Ходасевич. – Видеокамера, установленная у вас над калиткой, – пишущая?
– Только на одну кассету – на три часа. Потом запись стирается и начинается по-новой. А что?
– Тогда ничего. Вы рассказали мне даже больше, чем я рассчитывал.
***Смотритель жучковского дома, проведший в Листвянке безвылазно всю последнюю неделю, ничего подозрительного в течение последних пяти дней не видел и не слышал.
Ходасевич сМишкой (несшим пакет с грибами) не спеша, разговаривая на ходу, профланировали от калитки дома номер три к углу улиц Чапаева и Советской.
Здесь «хаускипер» показал место, где вечером в пятницу нашел пакет с грибами.
Оно, это место, оказалось прямо у забора Любочки, в пятнадцати шагах от ее калитки.
Глава 6
Кто знает, заметила ли полковника возле своего забора востроглазая Любочка.
Даже если заметила, из калитки не выглянула, виду не подала. Ее нелепый дом был повернут к улице тылом – ни единого окошка. Поэтому, может, и не увидела она Ходасевича – как он с пакетом грибов марширует от угла Советской. Он миновал сперва ее забор – коричневый, а потом Аллин голубой.
Следом начинались владения Василия. «Рейнджровер» возле калитки свежеиспеченного нового русского отсутствовал. С участка доносилось равномерное уханье бетономешалки.
Было похоже, что хозяин куда-то отбыл, а таджики тем временем трудятся.
Калитка, ведущая во владения Василия, оказалась не заперта. Валерий Петрович вошел на участок. Здесь царило полное запустение. Газон, казалось, не косили последние пятнадцать лет. Всюду рос бурьян в человеческий рост. Сквозь него пролегали тропинки. Старый дом (где, видимо, нынче проживали гастарбайтеры) казался раза в два меньше и запущенней, чем тот, коим владела Алла Михайловна. Зато перед ним на земле имелась разметка и подготовка под мощный фундамент. Часть его была залита бетоном. На свежей заливке таджик, одетый в халат, делал стяжку – то есть ровнял поверхность огромной клюшкой. На незабетонированной части другие азиатские рабочие сколачивали опалубку и ровняли землю. Возле крутящейся бетономешалки глубокомысленно стояли еще четверо азиатов с совковыми лопатами. Отца пропавшего Бури нигде видно не было.
Ходасевич подошел к служителям бетономешалки – все искоса оглядели и его самого, и пакет с грибами. Спросил:
– Где Имомали?
– Позвать?
– Давай зови.
Гастарбайтер бросил лопату и исчез в старом доме.
Вернулся, сообщил:
– Придет сейчас, – и, словно зачарованный, снова уставился на бетономешалку.
Через минуту появился Имомали.
– Здравствуйте, – поклонился он гостю.
– Салям алейкум, – ответствовал Валерий Петрович. – Пойдем, Имомали, поговорим – туда, где потише.
Бригадир кивнул.
По одной из тропинок они прошли в глубь участка. Тропинка заканчивалась грубо сколоченным столом и двумя лавками. На столе стояли горкой немытые миски и кружки. Рядом на березе висел рукомойник. На дереве был также закреплен двумя огромными гвоздями осколок зеркала.
– Попросить, чтобы принесли вам чаю? – изогнулся перед гостем таджик.
– Нет, спасибо. Скажи, Имомали, тебе знаком этот пакет?
Полковник водрузил его на стол.
Ожидая, видимо, подвоха, гастарбайтер осторожно сказал:
– Пакет как пакет. Много таких.
– Такой пакет брал с собой твой Бури, когда пошел за грибами?
– Наверно. Не знаю.
– Но ты же говорил, что у него с собой были пакеты именно из «Рамстора»?
– Да, правда. Из «Рамстора». Но я не уверен, что это точно тот самый пакет.
– Если Бури пошел с пакетом «Рамстор» за грибами – а потом я нахожу на улице такой же пакет, но полный грибов, разумно предположить, что данный предмет оставил твой сын.
– А где вы его нашли? – первый проблеск любопытства.
– Неважно, где. Ты уже ходил в милицию?
– Сегодня воскресенье. Наверно, там и нет никого, с кем поговорить можно.
– Все ясно. Ментов ты боишься. Учти, Имомали: я пообещал – я искать твоего мальчика буду. Без всяких денег. Но ищу я его постольку, поскольку разыскиваю Аллу Михайловну. Их исчезновения, я считаю, могут быть связаны. А могут – и нет. И для того чтобы я помог тебе, Имомали, ты мне должен все рассказать. Все, что знаешь. Все, что видел. Или слышал.
Ходасевич помнил: сегодня утром, когда бригадир таджиков приходил к нему утром вместе с Василием, он хотел что-то сказать, да осекся, не договорил.
Таджик приложил обе руки к сердцу.
– Я все вам, товарищ полковник, рассказал.
– Нет, не все. Ты что-то видел недавно. Или слышал. Что-то про Аллу Михайловну. Или художницу Любочку. Что?
– Клянусь мамой, ничего я не слышал.
– Слышал, Имомали, ты правильно оговорился. Ты то, что между ними происходило, не видел, а именнослышал.
Да, конечно, слышал. Просто потому, что нелегальные гастарбайтеры не любят без крайней необходимости выходить за калитку приютившего их дома. И не имеют они в отличие от хозяев привычки ходить в гости к соседям.
В то же время, будучи на долининском участке, Валерий Петрович слыхал доносящуюся отсюда таджикскую речь. Значит, и на участке Василия могли, в свою очередь, слышать разговор, долетающий с соседних владений. Особенно если беседа велась на повышенных тонах.
Валерий Петрович сделал выстрел наугад:
– И, знаешь,что ты конкретно слышал, Имомали? Ты слышал, как выясняют отношения, ругаются между собой Алла Михайловна и художница Люба.
По дернувшимся зрачкам гастарбайтера Ходасевич понял, что попал в точку.
– Так ведь? – поднажал он.
Собеседник опустил глаза.
– Н-ну…
– А теперь ты должен вспомнить, о чем они конкретно говорили.
– Я слова плохо запоминаю. Особенно русские. Плохо язык знаю.
– Во-первых, знаешь ты язык очень хорошо, а, во-вторых, я не прошу тебядословно пересказать разговор Аллы Михайловны с Любой. Скажи мне, о чем у них там речь шла, своими словами.
– Давно это было. Забыл совсем.
– Слушай, Имомали, не зли меня. Этот разговорможет иметь отношение к пропаже Бури. И если ты хочешь, чтобы я твоего мальчика нашел, – рассказывай.
Азиат опустил голову и, глядя в сторону, пробурчал:
– Они ссорились.
– Они – это Алла с Любочкой?
– Да.
– Из-за чего возникла ссора?
– Не знаю. Из-за мужчины, кажется.
– Хорошо, Имомали. Спасибо. Молодец, что сказал. Ты, случайно, не слышал, из-за какого, конкретно, мужчины они ссорились? Имя они его называли?
Таджик кивнул.
– Называли.
– Какое?
– Иван.
– Я так и думал… – прошептал Ходасевич. – А как точно они его называли? Просто Иван? Или Ванечка? Или, может, по отчеству? Иван Иванович?
– Просто Иван.
– Очень хорошо, Имомали. Ну, давай теперь, скажи, что именно они говорили. Хотя бы одну фразу.
Имомали наморщил лоб, а потом выдал:
– Одна женщина – наверно, Алла Михайловна – кричала: «Я всегда знала, что ты с Иваном спала!»
«Значит, с Иваном, – подумал Валерий Петрович. – Значит, Любочка спала с исчезнувшим пятнадцать лет назад мужем Аллы… Но, впрочем, Иваном зовут и внука… Или, скорее, родная бабушка будет звать егоВанечкой ?.. Не слишком ли я загибаю: половая связь между пятидесятилетней женщиной и студентом-подростком, почти ребенком?.. Да нет, не слишком, чего только не случается на свете в нынешние вольные, развратные времена… А Любочка штучка еще та… Это по всему видно… Наверно, она способна и парнишку двадцатилетнего – гиперсексуального, как все подростки, совратить… Но… В том споре, что слыхал таджик, скорее всего, речь все-таки шла об Иване Ивановиче… Это куда больше похоже на правду… Итак, пятнадцать лет назад, когда пропал Иван-старший, Любочке было под сорок, а Долинину – пятьдесят пять… И самой Алле около пятидесяти… Весьма подходящий возраст для адюльтера… И для последующего за тем убийства… Но это все домыслы, решительно никакими уликами не подтверждающиеся…»
Вслух полковник спросил Имомали:
– А вот интересно: та, вторая женщина, Люба, что она на обвинения Аллы ответила?
– Я плохо слышал. И слова незнакомые были. Но общий смысл такой, что это не твое, мол, Алла, дело.
– А что еще ты слышал?
– Больше ничего, детьми клянусь! Они потом только так, подвывали, что ли… Вроде бы, наверно, плакали. Обе…
– Понятно, Имомали. А скажи, в какой день тот разговор был?
Таджик задумался. Пробормотал:
– Сегодня воскресенье, да?.. Не вчера был – раз, – он загнул палец, – не позавчера, – загнул второй…
– И не четверг, точно… Среда это была. Нет, в среду я на завод ездил. Или, может, вторник? Скорее, наверно, во вторник они спорили…
– Во вторник, значит? Да, это совпадает с другими данными…
Ни с какими другими данными сведения, полученные от таджика, не совпадали – да и не было их, других данных, только догадки. Но по старой чекистской привычке полковник сделал вид, что информация, сообщенная ему азиатом, хоть и важна, но не бесценна.
– Ну, Имомали, молодец, помог… – сказал Ходасевич, закругляя разговор. – Я тебе пакет с грибами оставлю. Все-таки, наверно, их твой сын собрал.
– Господин полковник, – со жгучим интересом вдруг спросил таджик, – а где вы этот пакет нашли?
Долго же он сдерживал себя, пока не спросил об этом.
– Неважно. Одно могу тебе сказать: твоего сына рядом не было. И быть не могло.
***Валерий Петрович вернулся к себе на участок.
Прохладное солнце светило во всю свою ослабевшую мощь, честно прощаясь с россиянами до будущей весны.
Сосны и ели, вековые кладовые хлорофилла, деятельно вырабатывали кислород.
С какого-то из участков – кажется, от пианиста Ковригина – доносился запах сжигаемой листвы. Где-то в другом месте жужжала сенокосилка. Стоял тот чудный воскресный денек, когда дачники стараются вовсю, готовя свои угодья к скорому приходу зимы. И на участке Аллы Михайловны, верно, остался бы к первому снегу идеальный порядок – да только не успела она закончить садовые работы. И успеет ли?..
Две грядки под пар оказались перекопаны, а третья – нет.
Газон успели усыпать желтые листья.
Под деревьями валялись ставшие никому не нужными яблоки.
Пять дней прошло со времени исчезновения хозяйки, а сад уже потихоньку приходил в запустение. И никаких следов Аллы Михайловны Ходасевич пока не нашел. Правда, сегодня у него появился новый подозреваемый – сторож Миша, который, оказывается, пребывал в Листвянке всю нынешнюю неделю.
И еще – удалось узнать о ссоре между Аллой и Любочкой.
Любочка не совсем откровенна с ним – это полковник понял еще вчера. Ее рассказ об исчезновении Ивана Ивановича был полон недомолвок и женского лукавства.
Надо поговорить с ней. Еще раз, и, наверное, более жестко.
Коль муж пропал, а спустя пятнадцать лет после его исчезновения исчезла жена, может, тому причиной банальный любовный треугольник? Страсть, оскорбление, ревность? И если мотив находится в интимной сфере, то единственная сторона треугольника, доступная для допроса, – художница Люба.
А золотое правило расследования бытовых преступлений: обычно убивает самый близкий – пока никто не отменял.
***Любочка в саду поливала цветы из лейки. Валерий Петрович без стука прошел в калитку, напрямую соединявшую их участки. Так же, как у Аллы Михайловны, вокруг дома художницы имелся цветник – правда, гортензии и хризантемы в ее саду казались менее пышными, чем у соседки. Почему-то Ходасевичу пришло в голову, что данное обстоятельство могло задевать Любочку. Бог его знает, к чему они там ревнуют, эти дачники.
Лицо у соседки было сосредоточенное и грустное. Она подняла голову на шаги Валерия Петровича, но на ее лице не отразилось особой радости.
– А, это вы, – безразлично протянула она.
– Явился с ответным визитом, – отрапортовал полковник и протянул ей небольшую коробку конфет.
Зная, что на даче не принято приходить в гости с пустыми руками, он еще в Москве запасся коробками со сладостями и фляжками коньяку. Но визит к художнице спиртное категорически исключал. Оставались конфетки – причем ни в коем случае не с ликером.
– Может быть, я не вовремя? – галантно поинтересовался Ходасевич.
– Что вы, что вы. Вы очень кстати. Сейчас я закончу. И мы с вами будем пить чай. А потом я покажу вам свои картины. Вы ведь еще не видели моих картин?
– Увы, нет.
– А может быть, вы хотите есть? Слушайте, давайте вместе пообедаем? Время уже обеденное, а у меня от вчерашнего празднества осталась тьма продуктов. Только не думайте, пожалуйста, что я вас приглашаю оттого, что мне некуда их девать, просто мне приятно угостить вас…
– Огромное спасибо, но я очень сытно позавтракал. В том числе и вашими пирожками. Поэтому давайте ограничимся чаем.
После того как ритуалы вежливости были соблюдены, а художница закончила с цветочками, они уселись пить чай. Устроились опять на улице. Солнце уже начало потихоньку сваливаться в сторону тополей, трепещущих на Советской. Осенний день короток.
К чаю художница подала, кроме конфет Ходасевича, все те же вчерашние пирожки (разогретые в микроволновке), а также рулет с маком.
– Не буду делать вид, что я зашел к вам просто поболтать, – заметил полковник. – Вы мой самый ценный свидетель, потому что вся жизнь Аллы Михайловны проходила на ваших глазах. Поэтому я прошу: расскажите мне, желательно по часам и минутам, чем ваша соседка занималась свои последние дни в Листвянке.
– Как вы нехорошо это сказали, – элегично заметила Любочка, – последние дни…
– Последние перед исчезновением, – уточнил Ходасевич. – Я здесь, чтобы ее найти. Живой и невредимой. И в данном пункте моиобязанности и ваши желания совпадают, верно? Вы ведь ее подруга.
– Да, я подруга… – задумчиво протянула соседка. – И вся жизнь Аллы действительно у меня перед глазами… Точнее, то, что происходило с ней летом… Вы спрашивайте, что конкретно вас интересует.
– Расскажите, чем она – и вы – здесь занимались начиная с прошедших выходных.
– Выходные, выходные…Так. По-моему, субботу – воскресенье мы провели как обычно. К Аллочке приезжали ее родные…
– Все трое – дочь, зять, внук?
– Нет, только Стас с Еленой. Ванечку я в прошлый уик-энд здесь не видела. Он почему-то не почтил бабушку своим присутствием. Не знаю, почему… Что вам рассказать про те выходные? Алла, по-моему, занималась обычными домашними делами: кормила дочку с зятем, ковырялась в огороде… Ничего такого… Да ведь и я, знаете ли, Валерий Петрович, когда ее родные приезжают, особенно к Алле-то не суюсь: что я там будут надоедать, отсвечивать… Да к тому же этот Стас… Он ведь…
Художница начала было, да замолчала, нахмурилась, а потом махнула рукой:
– Ладно, замнем для ясности…
Ходасевич не стал настаивать на немедленных объяснениях, но упоминание Стаса в негативном контексте на ус намотал. К Стасу надо будет еще вернуться.
– Когда родственники покинули Аллу Михайловну?
– Да как обычно: в воскресенье, уже смеркаться начало – значит, где-то в полседьмого – в семь.
– Стало быть, они, Стас и Елена, с прошлого воскресенья Аллу больше не видели?
Любочка усмехнулась:
– А вот этого я утверждать не берусь.
Валерий Петрович сделал непонимающее лицо.
– Почему? Они что, еще раз приезжали в Листвянку? В будни?
– Нет, но… Понимаете, в понедельник Алла ездила в Москву.
– В Москву? Вот как? Она часто бывала в столице?
– В том-то и дело, что нет. В месяц раз, от силы два. Чтоб в собесе дела какие-нибудь утрясти. Или в поликлинику.
– Но в понедельник – она не за пенсией и не в поликлинику ездила?
– Она мне не сказала, куда направляется.
– Честно говоря, – сыграл недоумение полковник, – этого я не понимаю. Вы же с ней подруги. И вот она едет в Белокаменную и не говорит вам, по какому поводу. Не могу в это поверить! Вы с ней, случаем, не поссорились?
– Нет, – чуть покраснела художница и многозначительно добавила: –Тогда еще нет.
И снова Ходасевич не стал развивать тему, затронутую собеседницей: всему свое время. Хотя сведения о ссоре между женщинами, полученные от Имомали, похоже, подтверждались из первых рук. И Любочка не сочла нужным скрывать размолвку. Это хорошо. Для нее хорошо.
– Стало быть, – повторил полковник, – Алла Михайловна в понедельник отправилась в Москву. И, против обыкновения, даже не поставила вас в известность, зачем поехала…
– Мне она сказала, что едет кподруге, но к какой подруге и зачем ей к ней вдруг понадобилось – не объяснила… И это притом, что практически всех ее подружек я знаю, и летом-то они сами предпочитают к Алле сюда, в Листвянку, приезжать… На клубничку, на смородину, на крыжовник… Как ваша бывшая жена Юлия Николаевна, например, – проявила осведомленность Любочка.
Ходасевич пошел на обострение разговора:
– Значит, вы думаете, Алла Михайловна что-то от вас скрыла? – Он пристально уставился в глаза собеседнице. – И она ездила в столицу по каким-то делам, о которых не сочла нужным вам сообщать?
Любочка прищурилась, секунду подумала и выдохнула:
– Думаю, да.
Валерий Петрович резко спросил:
– Покаким делам?
Художница секунду помедлила, а потом задала встречный вопрос:
– Скажите, вам ведь платят Алла со Стасом?
– Мне? Да.
– А если вы в своем расследовании вдруг придете к нелицеприятным для них выводам?..
– И что?
– Вам, значит, придется данное расследование замять?
Валерий Петрович ответил без малейших раздумий:
– А вам не приходило в голову, что виновный в преступлении вряд ли станет обращаться к частному детективу и платить немалые деньги за то, чтобы данное преступление расследовали?
Любочка усмехнулась:
– Ну, из членов семьи платит – илипринимает решение, что надо платить, – кто-то один. И я знаю, кто он, этот один, в случае с семьей Бартеневых.
– Мне кажется, я тоже знаю кто, – улыбнулся Ходасевич.
– Да, вы правы: это Лена. К тому же, Алла –ее мать.
– Намекаете, что к исчезновению вашей подруги может быть причастен Стас?
– Допустим. А теперь предположим: в бесследном исчезновении тещи повинен он. Вы-то как поступите,если в этом убедитесь?
– Статья триста шестнадцатая УК РФ. Укрывательство в совершении особо тяжких преступлений…
Художница нахмурилась.
– О чем это вы?
–Если в отношении вашей подруги Аллы совершено особо тяжкое преступление; если в нем вдруг повинен мой заказчик или члены его семьи; если я узнаю о сем и не придам делу ход – мои деяния подпадают под действие триста шестнадцатой статьи УК. Следовательно, меня будут судить. И посадят в тюрьму. Чего мне совершенно не хочется, на старости-то лет…
Глаза Валерия Петровича смеялись. Он спросил:
– Но не слишком ли многоifs and buts ?
– Многовато, – согласилась собеседница. – Значит, вы утверждаете, что, в случае чего, не станете выгораживать Стаса?
– Если он виновен – разумеется, не стану.
Любочка вздохнула.
– Мне придется только поверить вам на слово.
– Думаю, придется. Итак?..
Художница оглянулась по сторонам и выразительно понизила голос:
– У Аллы со Стасом были чрезвычайно плохие отношения…
– Девяносто процентов зятьев находятся с тещами в плохих отношениях, – полушутливо ответил Ходасевич. – Меня тоже моя милая тещенька, покуда был жива, не слишком жаловала.
Полковник по-прежнему пребывал (по крайней мере, наружно) в легкомысленном настроении.