Мне должно это нравиться

– Он сможет устроить твою маму в хорошую клинику. Сейчас езжай за историей болезни, и звони, пока будешь ехать. Скажи, что от Кости. Я предупрежу его.

– Ладно, – она пожимает плечами. – А ты сам меня найдёшь? Или я должна буду только твоему Елисею? – встаёт, спускается со ступеньки, приглаживает промокшую юбку.

– Мила, да?

Кивает, протягивает мне руку. У неё ледяные пальцы, как лягушки, только выпрыгнувшие из тёмной глубины пруда. У Мари всегда были тёплые пальцы, ладони горячие и сухие. Любил прятать в них нос с мороза. Она грела мои обветренные щёки. Даже у моря не мёрзла зимой. А потом я показывал ей нашу дачу с видом на воду. Там я трахнул её прямо на балконе. Она всегда хотела заниматься любовью, нежно. Но моя любовь к ней была другой, несдерживаемой. Я не хотел медленно. Я изучал её тело рывками, глотками, сбивчивым шёпотом. А она только гладила в ответ.

– А ты, значит, Костя? – убирает руку.

– Верно. – Вглядываюсь в её лицо. – Мила, никогда не спи с мужчиной из-за денег. Тебя это уничтожит.

– Мораль решил мне почитать? Поучаешь, а сам отправляешь меня к какому-то Елисею.

– Он ничего от тебя не возьмёт. Обещаю.

– Кто тогда?

– Просто вызови такси и звони ему.

Я к парку. Тянет как магнитом к скоплениям деревьев. Чтобы много кислорода. Чтобы было что-то выше, но созданное не людьми, самой природой. Не всегда хочется с ней бороться.

Мне навстречу девушка в салатовой жилетке. Маленькая, она надвинула до самых глаз шарф. В руках листовка с белокурой девушкой. Волонтёрша встречается со мной взглядом, цепляет им как рыболовным крючком за губу: глаза такие, будто сама потерялась, или саму себя ищет.

Значит, пропала очередная нелюбимая. В таком возрасте они сбегают сами чаще всего. Вот и Мила может такую родить. Мысли о том, сколько их ещё вокруг, таких отчаявшихся женщин, и таких ненавистных детей, забивают сознание, вспухают под его натянувшейся оболочкой. А потом эти дети вырастают, и начинают причинять боль другим. Как я.

Деревья расступаются перед краем парка. Набираю номер Елисея. Он выслушивает внимательно. Обещает всё сделать. И опять просит поговорить с отцом.

В обратную сторону. Возвращаюсь к магазину. Прежде, чем дверь разъезжается, взгляд спотыкается об листовку с фотографией, прикреплённой к стенду с общей информацией. Наклейка на стекле закрывает лицо пропавшей наполовину, но мне уже становится не по себе.

– Нин! – я стою перед стендом и глажу взглядом глаза и губы девушки на фотографии. – Нина!!!

– Что? Что случилось? Кость? – её испуганное лицо у моего плеча.

– Кто это сделал? – вжимаю указательный палец в надпись: «Пропала без вести», будто пытаюсь насквозь её проткнуть.

– Господи, ты так кричал. Я перепугалась до смерти.

– Кто, блядь, это сделал?

– Девушка. Девушка-волонтёр. Она спросила. Всё в порядке. Татьяна Владимировна сказала, что можно.

Я на улицу. Найти в бело-чёрном пейзаже из снега и деревьев девушку в салатовой жилетке. Рыщу.

Впереди. Чуть правее. Схватил за кудрявые волосы взглядом. Несколько метров до неё. Преодолеваю одним броском.

За локоть. Разворачиваю к себе. С такой силой, что она едва удерживается на ногах. Я не даю ей упасть. И не дам уйти, пока не ответит. В её глазах всё та же растерянность. Попытка сказать спокойно сходит на хрип:

– Ты… – выдох-вдох. – Это ты наклеила листовку в магазине?

– Мне разрешили. Отпустите, пожалуйста, мою руку.

– Кто тебе их дал?

– Группа.

– Какая группа?

– Оперативно-розыскная. Её организатор. Александр Дмитриевич. Отпустите, пожалуйста…

– Какой Александр Дмитриевич? – цежу я. Меня бесит, что она говорит со мной сквозь шарф. Как через медицинскую маску. И я не вижу её губы. Издеваются ли они надо мной, ухмыляются? Сдавливаю сильнее. В её глазах растерянность тонет, и на её месте выступает злоба.

– Пусти! – она изо всех сил отдёргивает руку. Падает на шаг назад. Ловит равновесие.

Выхватываю из её голых пальцев листовки. Перебираю их в спешке. Они мнутся, не попадают друг под друга. Потому что руки-предатели дрожат как у старого алкоголика. Здесь только стопка объявлений о розыске белокурой девушки.

– Это – другие. Почему ты наклеила ту? – вцепился взглядом в её глаза. Она молчит. Смотрит исподлобья. – Почему? Ты. Наклеила. Ту.

– А что? Что тебе до этой девушки? – с вызовом. Даже подаётся вперёд. Её рука вцепилась в шарф. Будто он душит её. Будто она хочет его сорвать. И плюнуть мне в лицо.

Специально. Ты сделала это специально.

– Она уже давно мертва, – я делаю к ней шаг. – И не говори мне, что ты не знала.

– Знала! – выпаливает. – Хотела посмотреть на твою реакцию!

Я стискиваю девушку за плечи. Поднимаю. Она больше не владеет своим телом. Беспомощная и моя. Несу её дальше от дороги. Через сугроб. Пока не припираю спиной к забору.

Держит голову высоко. Таращится на меня испуганными глазами. Зрачки сужены в маленькие точки. Они будто меньше, чем у нормального человека. Или просто круг радужки слишком светлый. Её лоб взбухает от морщинок.

– Ты виноват в её смерти, – цедит она сквозь шарф.

И в ту же секунду она зажмуривается, потому что я бью кулаком в забор. Рядом с её лицом. Он прозвенел, прогудел, как сорвавшийся с высоты металлический лист. С деревьев, которые упирали в него свои ветки, посыпался снег. На её голову, на вьющиеся волосы, на узкие плечи.

Я сдёргиваю шарф с её лица. Она распахивает рот, будто ткань мешала ей дышать.

– Кто ты такая?

Лишь хмыкает. Зло. Как будто она на грани безумия.

– Я читала про вас. Убийцу так и не нашли. Убийцу отмазал богатый папа. Так?

– Что ты несёшь, дура?

– Твой папа? Или папа твоей невесты?

Приближаю к ней лицо:

– Не лезь в мою семью.