Саги огненных птиц
Когда Ингрид решила уйти со двора да вернуться на пир, её вдруг позвал стражник, стоявший у ворот.
– Там пришёл человек. Тебя просит, госпожа, – произнёс он.
– Кто же? – спросила Ингрид. Голос её дрогнул от догадки, однако глупо было надеяться, что это мог оказаться её отец.
– Сын Снорри Дублинского. – Стражник почесал бороду, забывши имя.
Ингрид нахмурилась, не понимая, о ком он говорит.
– Ситрик, – наконец выдохнул стражник.
Она замерла, услышав имя.
– Привести его сюда?
– Пожалуй.
В темноте Ингрид заметила знакомые очертания сутулого человека, но одет Ситрик был непривычно – в длинное тёмное одеяние с худом. Он спешно подошёл к ней, но остановился, не решаясь ступить ближе. Его лицо озарил свет, льющийся из открытой двери, и Ингрид заметила, что раны почти полностью исчезли.
– Здравствуй, госпожа, – тихо приветствовал он.
– Зачем ты пришёл? – Ингрид недоверчиво сощурилась.
Ситрик, явно ожидавший иного приёма, растерялся.
– Я… я хотел вручить тебе подарок на свадьбу, – нашёлся он что сказать.
Он запустил руку за пазуху и выудил небольшой длинный свёрток. Ингрид неохотно приняла дар и тут же развернула тряпицу. В руках её оказалась простенькая, но новенькая дудочка.
– Кажется, ты говорила, что твой отец складывал слова, а у тебя выходило лишь складывать музыку на дудочке, – принялся оправдываться Ситрик. – Я знаю, госпожа, что тебя одарили многими богатствами, но это всё, что я смог раздобыть, уж прости меня.
Ситрик потупил взор. Тяжело было Ингрид признать, что подарок и впрямь растрогал её, но нельзя было показывать слабину. Она чувствовала на себе взгляд стражника. Наверняка и Вигго посматривал за ней из дверного проёма Большого дома – оттуда её сейчас можно было увидеть как на ладони.
– Спасибо, – сухо произнесла она. – Но как ты здесь оказался? Ольгир сказал, что ты решил посвятить себя богу. Отплыл в монастырь…
– Епископ решил расписать резьбу на опорных столбах в церкви и для этого вызвал меня и ещё одного рисовальщика. – Ситрик бегло улыбнулся, пряча в рукавах перепачканные краской пальцы. – Я стараюсь не показываться, но тут уж не стерпел, вернулся. К тому же я теперь почти что никто, с меня спрос невелик…
Ингрид кивнула. Они ещё немного постояли молча, пока она не произнесла:
– Тебе пора идти. Нельзя, чтобы Ольгир увидел тебя здесь.
– Будь по-твоему, госпожа, – негромко произнёс Ситрик, склонив голову.
Но он остался стоять, переминаясь с ноги на ногу, всё так же глядя на землю. Ингрид нахмурила брови и в тревоге обернулась на Большой дом, а после взглянула на стражника у ворот. Тот не смотрел в их сторону.
– Чего тебе ещё? – Ингрид понизила голос до шёпота.
Ситрик перевёл дыхание и наконец поднял на неё глаза.
– Мне надобно сказать тебе, что… Хотя нет, это неважно. Прости.
– Говори уже. – Голос Ингрид стал властным.
– Мне не пристало говорить такое замужней женщине, – еле слышно пролепетал он.
Лицо Ингрид ожесточилось, но ни один мускул на нём не дрогнул.
– Что это значит?
Щёки Ситрика вспыхнули, и это было видно даже в чёрной густоте ночи.
– Я каждый день думаю о том, что… Ольгир меня тогда за дело разукрасил. – Рука его дрогнула, сама потянулась к зажившим на лице рубцам. Ситрик вновь уставился в землю, качая головой. Казалось, сквозь кожу его наружу лезло чувство вины. – Ох, нет-нет. Я лишь хотел сказать, что… восхищаюсь тобой.
Ингрид глубоко вздохнула.
– Тебе пора идти, – терпеливо повторила она и твёрдо добавила: – Прощай.
– Я понимаю тебя, – прошептал Ситрик и вновь поклонился. – Мне не стоило беспокоить твой покой.
– Уходи.
– Прости меня. Это было глупо и бессмысленно.
И он отступил во тьму. Когда Ситрик повернулся спиной, Ингрид заметила небольшой выбритый участок у него на темечке и недовольно скривилась.
– Ты теперь жрец? – бросила она вслед, не сдержав ожесточённого любопытства.
Ситрик остановился. Долго думал, прежде чем что-то ответить Ингрид.
– Нет, – наконец ответил он. – Только послушник. Но позже, видимо, да, я стану жрецом. – Последнее слово он произнёс нехотя.
– Послушник? – переспросила Ингрид.
– Да… госпожа.
– Больно ты послушный.
Ситрик не знал, что ответить. Была ли это вымученная шутка или колкость?
Наконец он направился к воротам, и Ингрид проводила его долгим взглядом. Ситрик обернулся, прежде чем выйти за стены двора, и беспокойно посмотрел на неё. Ингрид лишь легонько кивнула, даже не уверенная в том, что он различит это движение в темноте. Но Ситрик слабо улыбнулся в ответ, удалился, и Ингрид осталась одна, крепко сжимая в руках дудочку.
Спрятавшись от лишних глаз за стеной хлева, она несколько раз тонко дунула в дудку, извлекая негромкие звуки. Голос у дудочки был тихий, несмелый, но стройный. Ингрид усмехнулась тому, что звучание инструмента было похоже на голос того, кто принёс этот скромный дар. Она сыграла небольшую мелодию, то и дело прерываемую близко звучащим пьяным смехом, и только собралась вернуться, как из-за угла показался Вигго. В самом деле он не сводил с неё глаз.
– Идём, госпожа, – произнёс он скупо. – Тебя зовут.
Вздохнув, Ингрид пошла следом за хускарлом. Ноги не хотели нести её в Большой дом. За четырьмя стенами всё так же стояла невыносимая духота, состоящая из запаха дыма, мяса и пота сотни людей. Ольгир, верно, и не заметил отсутствия Ингрид, по-прежнему балагурил с Хьялмаром и Рыжебородым. Но только Ингрид присела на своё место, как его пьяный взор тут же нашёл её. Его глаза горели жёлтым огнём.
Немного времени прошло, но голоса мужчин становились всё неразборчивее и пьянее. За столами потихоньку затихали разговоры, а кое-кто уже успел уснуть, положив голову на стол. Меж столов показалась Тила, сжимавшая в руке небольшой мешочек. На голове её был венок из колосьев ржи и пшеницы, а на плечах лежало белое льняное покрывало. Наступило сердце ночи, и молодых пора было класть на одно ложе.
Ольгир поднялся из-за стола и потянул за собой Ингрид. Та неохотно подчинилась. Он взял её за руку, крепко стиснул ладонь, оглаживая кожу большим пальцем. Тила приблизилась к ним, и кто-то из женщин затянул ритуальную песню, которую подхватили хором все, кто ещё мог ворочать языком. Запела и сама Тила. Она развязала мешочек, что держала в руках, и выудила оттуда пригоршню ржаных зёрен. Осыпала ими Ингид с ног до головы, а после и Ольгира. Белой лентой, что прежде связан был мешочек, она обмотала руки молодых и крепко завязала, чтобы шли они рука об руку в покои, где лягут вместе.
– Если кто против этого брака, пусть выйдет да выставит меж Ольгиром и Ингрид меч. Пусть попробует разрезать эту ленту, – произнесла Тила и обвела взглядом большую залу.
Ингрид бросило в жар. Ждала она, что кто-то встанет да разрушит их договор.
– Никто, – наконец сказала Тила. – Пусть тогда молодые мужчины и женщины проводят их до ложа да осмотрят их комнату, чтобы не было в ней ничего дурного.
Гости охотно поднялись с насиженных мест, обступили молодожёнов со всех сторон и проследовали за ними до покоев Ольгира, куда Ингрид шла словно на казнь. Когда проводили молодых, пиршество продолжилось с новой силой. Греметь свадьбе ещё два дня, покуда не будет выпит весь онасканский мёд.
Дверь закрылась, и они остались одни. Слышно было, как шумят за стеной да смеются. Но после смолк и шум, и Ингрид слышала лишь нестерпимый звон, наполнивший её сознание. Будто сквозь облако, она почувствовала, как Ольгир развязал ленту, скреплявшую их запястья, а после прислонился к ней всем телом, тяжело дыша в самое ухо.
Долгий, томительный поцелуй, пахнущий выпитым мёдом и дымом. Ингрид не сопротивлялась, вновь её сковал тот же ступор, что лишил тело подвижности тогда, давно уж… на реке. Снова поцелуй, совершенно непонятный, лишний, толкуемый ею как попытка лишить дыхания.
Звон в голове усилился.
Ольгир был мягок. Достаточно мягок для того, кто выпил столько. Может, мёд и пиво, напротив, делали его характер не таким уж невыносимым и жестоким?
Он запустил руку в её волосы, зацепился перстнями за расшитую тесьму и коротко рассмеялся. Смех его был похож на рычание.
– Хочу, чтобы ты распустила волосы, – произнёс он. Голос его был глухим и немного хриплым.
Ингрид принялась бездумно расплетать косы. Её локоны чёрными змеями сплетались в круги меж пальцев, и Ольгир, чуть отстранившись, заворожённо наблюдал за этим. Первая тесьма упала на пол, за ней и вторая, сверкнув в слабом свете жировой лампы золотным шитьём. Вот уж чёрное полотно волос объяло её плечи, грудь и спину.
Ольгир снял один за другим все перстни, со звоном складывая их на поднос у кровати. Расстегнул тяжёлый пояс с висящим на нём ножом, стянул кафтан, оставшись в насквозь мокрой от пота рубахе. Ингрид не смотрела на него, опустив взгляд в пол. Ольгир протянул к ней руку и поднял за подбородок, пытаясь заглянуть в глаза.
Снова поцелуй, более жадный, требовательный.
– Снимай платья. – Голос донёсся откуда-то сбоку, пусть Ольгир и стоял прямо перед ней так близко, что меч меж ними было бы уже не поместить. – Быстрее.
Его пальцы коснулись обнажённой шеи, и Ингрид словно молния поразила. Она отшатнулась и подняла взор на Ольгира. Жёлтые глаза смотрели хищно, на губах, влажно блестящих от поцелуя, – еле уловимая ухмылка.
– Я не хочу, – срывающимся голосом проговорила Ингрид. Язык не слушался её.
Ухмылка неприятно растянулась в звериный оскал.
– Я могу взять тебя и в одежде, только задеру подолы, – произнёс Ольгир. – Не знаю только, зачем тебе марать кровью дорогие платья.
– К-кровью?
– А ты что, не девица? Что же тогда так мнёшься?
Он принялся раздеваться. Ингрид дрожащими пальцами взялась за фибулы, расстёгивая их. Сарафан скользнул вниз, и она переступила его. Всё нижнее платье её было в поту, Ингрид чувствовала, как мерзко от неё пахнет страхом. Она судорожно соображала, что сейчас сможет сделать, чтобы напугать или отвлечь Ольгира. В руках её всё ещё были зажаты фибулы с тяжёлыми низками бус и цепями, продетыми в большие иглы.
Не только щит может спасти…
Обнажённый Ольгир притянул её к себе, властным движением повалил на кровать, и Ингрид рухнула на ложе так, что из неё выбило весь дух. Низки и цепочки посыпались на пол. Одна из фибул выскочила из руки, другая же осталась, крепко зажатая побелевшими пальцами.
– Что, принцесса троллей, хочешь, чтобы я взял тебя? – прошептал Ольгир на ухо Ингрид.
Она зажмурилась. Ольгир зарылся носом в её волосы, вдыхая запах. От неё пахло речной глиной и хвоей, и этот запах сплетался с терпким духом её тела. И с запахом страха. Ольгир укусил её в шею, легко, осторожно, а потом сильнее, точно пробовал на вкус.
– Любопытно мне, как скоро боги поразят меня, коли я овладею тобой.
Ингрид оттолкнула его от себя, но Ольгир снова припал к ней. Его дыхание жгло кожу, как горячий пар.
– Я убью тебя сама, если ты хоть раз ещё меня тронешь, – змеёй прошипела она.
– Я сам умру, если ты не позволишь мне взять тебя.
– Ещё бы ты спрашивал моего позволения. – Ингрид рассердилась, но её губы тут же накрыло поцелуем.
Ольгир засунул руку под подол платья, хватаясь всё выше и выше. Ингрид разорвала поцелуй и посмотрела ему прямо в глаза. Пальцы её левой руки ласково коснулись плеч Ольгира, осыпанных крупными веснушками, его спины. Скользнули вниз к животу. Ольгир вновь припал к её губам, закрыв глаза. Он был горяч и неосторожен от пива и мёда, что ударили дурью ему в голову, а потому не замечал, что в правой руке Ингрид сжимала овальную фибулу с отведённой в сторону иглой. Прикосновение за прикосновением, она обманывала его, совершенно не представляя, как иначе можно с мужчиной, что против её воли хотел владеть ею. Ольгир коснулся её груди, сжал почти до боли.
– Сними с себя платье. Хочу видеть тебя целиком, иначе умру.
– Говоришь, умрёшь? – прошептала она прямо в его губы.
Ольгир ухмыльнулся, не разрывая поцелуя. Он упивался ею.
Коротко дёрнув рукой, Ингрид вонзила острую иглу в шею Ольгира. Он вздрогнул от неожиданности, не понимая, что пронзило его. Ингрид воткнула иглу вновь, Ольгир негромко вскрикнул и выпустил Ингрид, вскочил с кровати. По его шее потекла кровь.
– Что ты?.. – Он зажал рану рукой, совершенно сбитый с толку.
Не сразу он заметил фибулу с торчащей в его сторону иглой в руках Ингрид. Пальцы её были окроплены мелкими тёмными каплями.
– Я же сказала, что убью тебя, если ты тронешь меня, – совершенно злым голосом произнесла Ингрид, поднимаясь с мехов. Она вновь стала похожа на то божество, что привиделось Ольгиру в ней в ту ночь на старом капище. Лицо её было темно и пугающе в свете жировой лампы. – Я не отступлюсь от слова своего. Боги помнят вкус твоей крови и легко найдут тебя, даже если ты решишь спрятаться от них.
Ингрид облизала руку и влажно блестящую иглу фибулы. У Ольгира закружилась голова. Он держался за шею, пытаясь зажать кровоточащие раны.
– Клятвопреступник! – вскрикнула она, и Ольгир бросился к ней.
Он прижал Ингрид к стене. Его кровь испачкала белую ткань её нижнего платья.
– Я не боюсь тебя и твоих богов, – сквозь плотно сжатые зубы процедил он. – Я крестил тебя! Их гнев мне больше не страшен!
– Побойся меня, раз тебе плевать на богов.
– Это ты должна бояться меня!
– Я держу свои клятвы, ты!.. – Глаза Ингрид сверкали от ярости. На губах её алела кровь молодого конунга. – Я убью тебя. Убью себя, если будет нужно. Убью всех твоих детей, если понесу от тебя!
– Прекрати!
Ольгир вновь припал к ней, прижал к стене всем своим весом. Ингрид больше не могла вырваться. Она попыталась достать иглой до спины Ольгира, но он, заметив это, ударил её руку об стену. Фибула со звоном упала.
Ольгир схватил Ингрид за волосы, резко наклонил её голову, выгибая загорелую девичью шею. Ингрид охнула, когда зубы впились ей в кожу, сжав её тисками. Она дёргалась, извивалась, пытаясь вырваться, но Ольгир намертво держал её.
Она сможет пошевелиться, только когда он позволит.
Ослабив хватку, Ольгир заглянул в лицо Ингрид, а после поцеловал места укуса, горевшие от боли. Ингрид невольно застонала, и от каждого звука, с болью вырывающегося из её раскрытого рта, Ольгир становился всё нежнее. Злоба кипела в нём, страшная, всесильная, но он ловко управлялся с нею, насыщаясь, точно горячей водой.
– Я твой муж и господин, – шептал он ей на ухо и снова спускался к укусам, налившимся кровью, целуя их. – А ты моя. Я владею тобой так, как захочу.
Ингрид зажмурилась, сдерживая подступившие слёзы. Она рычала как зверь, пытаясь ослабить хватку. Ольгир же, точно насмехаясь, удерживал её, почти не прилагая сил.
– Я буду любить тебя, моя принцесса. Моя сейдкона.
Руки его скользили по девичьему телу, то сжимая до колючего пощипывания под кожей, то чутко лаская. Ингрид замирала под прикосновениями. Страх вернулся к ней, разбуженный болью.
– Будь холодна, принцесса троллей, – прошептал он почти с улыбкой. – Тебе это так идёт.
Звон в голове снова усилился. По вискам била лишь одна мысль: «Нет!»
Но тело её больше не принадлежало ей. Ингрид остался лишь разум, замутнённый, отупевший, совершенно не способный придумать что-то ещё, что поможет спастись. Но если тело перестало быть щитом, то пусть хоть мысли будут железной рубашкой.
Ольгир взял её за руку и повёл к кровати. Опустил Ингрид, задирая ей платье и осыпая тело поцелуями. Она больше не сопротивлялась. Тело её покорилось, но дух метался, плескался, как серебряный лосось в мутной воде. Ингрид думала о реке, о прохладной глинистой земле, поросшей у берега яркой осокой, о солнце и луне, чьи лучи плясали на речной глади, превращая ту в прекрасную рыбью шкурку. Она думала о чём угодно, чтобы забыться.
От мыслей отвлекла внезапная боль – Ольгир вошёл в неё и навалился всем телом, вжимая в меха на кровати. Ингрид отвернула голову и увидела в тусклом свете дрожащего огонька дверь с вырезанными на ней зверями. Они либо сражались, либо владели друг другом, сплетя тела в единый тугой узел.
Лучше мыслить о реке…
Колючая рвущая боль всё росла и росла, и Ингрид отторгала её от себя. Зажмурилась. В темноте было проще. Кажется, даже не так страшно. Она готова была бросить своё тело здесь на растерзание, лишь бы уберечь рассудок. Жаль только, что разум не хотел покидать его.
– Я не отпущу тебя, – прорвался сквозь звенящий туман голос и вновь канул в пустоту. На частое дыхание Ольгира Ингрид уже научилась не обращать внимания.
Наконец Ольгир рухнул рядом с ней на светлые меха, пытаясь отдышаться. По телу его всё ещё бежала лёгкая судорога. Плечо по-прежнему было перемазано кровью.
Больше всего ей было обидно то, что боги не заступились за неё, бросили, зажатую в лапах желтоволосого зверя.
Ингрид не скоро удалось забыться коротким беспокойным сном. Когда она проснулась, Ольгира уже не было рядом, а солнце перебиралось поближе к земле.
Всё тело болело. Ингрид села, обняв свои колени, и, наверное, долго так сидела, прежде чем выдавить тонкий звук – всхлип. Она начала задыхаться, ловить ртом воздух, но тот тяжёлыми комьями оседал на горле, не давая родиться новым звукам. Рыдания были сухие и совершенно беззвучные. Она позвала мать. Сначала мыслью, затем немыми губами и потом лишь проронила слово в тишину. Оно прозвучало тонко и жалобно, и Ингрид, испугавшись собственной слабости, зарыдала в голос.
Никогда прежде она не звала мать, не смея тревожить покой той, что ушла в иные миры.
Ингрид скулила, раскачиваясь взад-вперёд. Её тело сотрясалось от глубоких рыданий, по коже ползли мурашки. Переплетённые узлом звери следили за ней из своего угла, выпучивая хитрые и бестолковые глаза.
– Хватит, – сквозь слёзы пробормотала Ингрид. – Хватит!
Звери были неподвижны, но сквозь слёзы, застилающие глаза, казалось, что их туловища изгибаются, дрожат, шевеля бесчисленными ногами и хвостами. Ещё чуть-чуть, и они сорвутся с двери, набросятся на Ингрид, опутывая её и завязывая в новые узлы.
– Боги предали тебя, – произнесла одна из пучеглазых тварей. – Ты одна.
– Замолчи. – Ингрид раздражённо замотала головой.
– Ольгир перехитрил тебя, заставив пройти обряд крещения. Он спрятал тебя от богов, принцес-с-са троллей, – прошипело второе животное, похожее на змею.
– Нет в тебе ничего, что спасёт тебя!
– Ничего не спас-с-сёт!
– Он убьёт тебя, лишь только узнает, что ты не сейдкона.
– Ты не с-с-сейдкона!
Ингрид зарычала и бросила в дверь низкой бус, попавшей под руку. Звери замолкли. Звон в голове начал проясняться. Ингрид с трудом сглотнула последние слёзы, решив раз и навсегда запретить себе их лить понапрасну. Теперь она главная женщина рода, а плакать может лишь девица. Рано или поздно она сама найдёт способ отомстить Ольгиру.
Сама.
Приметив у двери кувшин с водой, Ингрид опустила на пол ноги. Под пятку попало что-то и покатилось прочь. Ингрид посмотрела на пол. Под ногами лежала дудочка, что вечером принёс Ситрик. Вчера Ингрид толком даже не успела её рассмотреть в ночной мгле. Дудочка была простая, без узора и цветных полосок, совсем как та, что осталась дома у старика Хаука. Не хватало разве что маленького скола у свистка, который Ингрид зализывала перед игрой, будто ранку.
Ингрид осторожно подняла дудочку с пола и положила себе на голые бёдра, перепачканные кровью. Немного покрутила её со всех сторон, приложила к отверстиям пальцы, заново привыкая к инструменту. Поднесла дудочку к губам. Пальцы её правой руки подрагивали и не слушались – опухли от удара об стену.
Никогда прежде Ингрид не играла в четырёх стенах – нельзя было ветер в дом кликать, иначе зимой выморозил бы всё нутро. Так стращал отец и выгонял старшего сына во двор, когда тот принимался мастерить для детей дудочки.
– Пусть и выморозил бы ветер этот проклятый дом, лишь бы на Ольгира управу найти, – хрипло произнесла Ингрид.
Она загорелась злой мыслью, снова коснулась дудочки губами. Звук получился низкий, но не злой. Печальный. Ингрид отняла почти все пальцы от отверстий, извлекая высокий свист, больше походящий на звук метели в ушах. Ингрид упрямо улыбнулась этому и заиграла, превращая тепло своего дыхания в студёную музыку.
Звукам было тесно в комнате. Они ударялись о стены и обиженно опадали снежным крошевом и умирающей пылью. По щекам Ингрид потекли теперь уж запрещённые слёзы. Она отложила дудочку, не в силах больше слушать её жалобный вой.
Там, на реке, игралось иначе: дыхание становилось ветром. Ласковым ветром, мечтательным. Оно становилось песней, живым скоплением звука, бессловесным, слепым, всеобъемлющим. Пичужки слушали дудочку и вторили ей, повторяли за ручной деревянной птицей. А после игры долго звенело всё нутро, долго слышалась песня оглохшим ушам. Долго.
В покоях же музыка застревала, как тупой нож в мясе.
Звери продолжали скалиться и показывать языки, как научил их тому резчик. Ингрид снова посмотрела на них, швырнула дудочкой и с головой спряталась под одеяло, оставшись наедине со своим разодранным, ослабшим телом. Волосы пахли чужим человеком, пахли Ольгиром, сколько бы ни касалась их Ингрид. Она не вставала больше и не хотела искать гребешка. Так и лежала, распутывая дрожащими пальцами пряди. Сворачивала чёрные узелки, а потом распускала и выла от жалости к себе.
– Прекрати, – тут же гневно шептала Ингрид. – Не будет больше слёз.
Не скоро распутала она волосы, и, когда последняя прядь упала тонкой струйкой на голое плечо, Ингрид была снова спокойна.
– Ты умрёшь, Ольгир, – произнесла она. – Ты уже мертвец.
К вечеру Ингрид спустилась в большой зал, пряча под рыхлыми волосами синяки на шее. Там было всё так же многолюдно и нечем дышать. Ветер влетал в раскрытые двери, да тут же смолкал, потеряв всю спесь и растворившись среди сотен людей. Смятые за прошлый вечер снопы пшеницы и ржи заменили на новые, но и те девочки в цветных платьях растаскивали на пучки, чтобы наплести себе венков.
Меж столов играли музыканты. Мелодия их была на удивление стройная, а лица – трезвые, сосредоточенные. Гости хлопали в такт музыке, притоптывая да пританцовывая. В дверной проём было видно, как пляшут во дворе юноши и девушки.
Появление Ингрид встретили бурно. Мужчины разом охнули да хлопнули в ладоши, сбивая весь ритм, раздражая музыкантов.
– Госпожа пришла! – радостно воскликнули женщины. – Здравствуй, госпожа!
Ингрид ничего не ответила и прошла к положенному ей месту. Хлин тут же принесла кувшин с водой и миску с печёной репой и жирным мясом, ещё скворчащим и подрагивающим от жара.
– Ты ничего ещё не ела, госпожа. Съешь хотя бы это. – Голос Хлин был грустным, и Ингрид глупо усмехнулась, памятуя о просьбе служанки сотворить приворот.
– Я съем. Спасибо, – последнее слово Ингрид выдавила из себя через силу и тут же набросилась на пищу. Впервые за множество дней голод одолел её.
Не успела миска опустеть, как к Ингрид подошёл угрюмый мужчина с тёмным лицом. Она вскоре узнала его – то был ярл Агни. Вечно бродил он по двору иль дому в сопровождении Старого Лиса, однако сейчас был один.
– Добра тебе, госпожа, – неохотно поздоровался Агни и тут же явил, за чем пришёл. – Не знаешь ли ты, куда подевался Ольгир? Уж не сбежал ли с собственной свадьбы?
– Я сегодня ещё не видела его, – ответила Ингрид.
– Занятно это.
– Почему же?
– Не видел я прежде, чтобы Ольгир пропустил хоть одно празднество, где можно хорошенько выпить.
– Может, где-то блюёт в кустах?
Агни неожиданно улыбнулся.
– Кусты мои ребята уже проверили. Сгинул твой муженёк, будто ночью ушёл, покуда все спали крепко. – Воевода облокотился на стол, так что его лицо стало ближе к Ингрид. – Тебя-то хоть успел ублажить, а, госпожа?
Ингрид дёрнула плечами, и глаза её сами собой уставились в пол. Наконец она совладала с собой и гордо подняла взор.
– Да, – сказала Ингрид, с вызовом заглянув в лицо Агни.
Воевода хмыкнул.
– Значит, ушёл ближе к утру, оставив Вигго и лошадей. – Агни почесал бороду. – Кстати, этот рыжий с тебя глаз не сводит, как ты вошла. – Он указал пальцем куда-то в толпу, и Ингрид увидела хускарла, старательно рассматривающего музыкантов. Руки его были сцеплены на груди. – Он тебе хоть нужду справить без его ведома даёт?
Ингрид неопределённо покачала головой.
– Эх, попала ты, госпожа. Судьба твоя пуще, чем у невольницы. Кстати, вот тебе дары от старика Руна.
Агни запустил руку в кошель и выудил оттуда связку из трёх гнутых ключей. Он аккуратно положил их на стол перед Ингрид и пододвинул ладонью.
– Тут от покоев наверху. Он один. Ещё два – от амбара и хлева. Ключ, каким запирают Большой дом, пока у Руна остаётся. Он тебе ещё не доверяет. Да и не заслужила ты доверия покамест, – сказал Агни. – Надеюсь, рука у тебя будет крепче, чем у Тилы. Давненько не было в этом доме хорошей хозяйки.