Саги огненных птиц
Ольгир положил на палец стрелу, медленно натянул и ослабил тетиву, пробуя лук. Трещина молчала, не разрасталась, и это внушало надежду. Ольгир вновь подошёл к краю ямы, на дне которой бился израненный волк. Зверь поднял морду, посмотрел затравленно и страшно – глаза его были сыры от слёз, а нос краснел от крови. Её запах, смешанный с потным духом зверя, растекался по стылому воздуху тёплым смрадом. Ольгиру стало дурно.
– Пристрелю тебя, чтобы не мучился, – прошептал Ольгир, успокаивая больше самого себя. Не бывает у зверей человеческих глаз. Не бывает у зверей человеческих чувств.
Ольгир натянул тетиву. Оперение коснулось щеки, и стрела, пролетев совсем немного, вонзилась в бочину волка. Зверь закричал страшным голосом, забился по яме, ломая боками колья и окрашивая их алым. Он припал лапами к земляным стенам своей темницы, обратив ожесточившийся взгляд на Ольгира. Испугавшись, тот мигом вложил в тетиву вторую стрелу и выстрелил. На этот раз стрела угодила в самое горло, прорезав прежнюю рану.
Волк успокоился, медленно осел, упал. Лёжа он долго ещё пытался извернуться, чтобы выгрызть торчащую из бока стрелу, и рана на шее разрасталась, заливая кровью. Волк захрипел, закашлял, и красная вода приближающейся смерти ринулась из его раскрытой пасти. С кровью из зверя медленно вытекала жизнь, и вот он уже затих, лишь продолжали вздрагивать его длинные лапы.
Ольгир с трудом отвёл взгляд. Морда волка, похожая на лицо, всё ещё восставала в его памяти. Ольгир проглотил ком в горле, размышляя, как теперь достать зверя из ловчей ямы. Он вышел на дорожку и принялся кликать Воронка, но тот не возвращался. Ольгир побродил ещё немного по округе, выискивая коня, однако поиски оказались тщетны. Идти глубже в лес, сойдя с тропы, Ольгир боялся – а ну как не найдёт потом пути назад. Снег ещё лежал не везде, и кое-где проглядывали прогалины, заполненные поникшими листьями рыжих папоротников, и мокрые кочки. Что же, теперь придётся надеяться только на себя.
Конечно, ему могли помочь и мужчины, но Ольгир не хотел их звать, чтобы те не узнали, как легко ему достался его первый волк.
Ольгир схватился за верёвку, завязал узел, сделав широкую петлю. Накинул петлю на шею за стрелой и длинной палкой поддел её, чтобы верёвка легла под морду. Потянул на себя, и петля послушно сузилась, объяв волчью шею. Ольгир удовлетворённо ухмыльнулся. Принялся тянуть, но волк оказался тяжелее, чем он думал, – самого Ольгира утаскивало за ним следом на скользкой листве.
Тогда он обвязал верёвку вокруг молодой осинки, что росла совсем близко, и принялся тянуть изо всех сил. Так верёвка не тащила его самого, да и плечом он смог упереться в ствол дерева. Он тянул что было сил, но волчья туша застряла где-то, лишь слегка приподнявшись. Ольгир завязал узел побелевшими от натуги пальцами и подошёл снова к краю ямы, чтобы взглянуть на волка. Тот повис совсем недалеко от края, и Ольгир смог вытянуть тушу руками.
Он повалил волка на землю, переводя дух. Зверь оказался огромен. Наверное, это был самый могучий волк в Онасканских лесах… Конунг-волк. Не верилось, что Ольгир смог самостоятельно его достать! Он ослабил петлю, отвязал верёвку и сложил её аккуратным колечком, попытался вытащить стрелы, но обе угодили в кости, застряв. Одну стрелу, расшатав, наконец удалось вытащить, вторая же, измазанная кровью, скользила в руках, не позволяя за себя толком ухватиться. Ольгиру пришлось обломить древко и оставить наконечник в туше.
Ольгир поднялся, чтобы как следует рассмотреть волка. Шкура его, прежде лоснящаяся тёмным блеском, теперь вся была вымазана грязью, слюной и кровью. Морда замерла в пугающем оскале; под чёрными губами торчали громадные клыки, похожие на ножи. Не иначе сам Фенрир попался в ловушку! Ольгир протянул руку к волчьим зубам. Сначала пугливо, будто ожидая, что зверь оживёт или же мёртвым сожмёт челюсти, но после – решительнее. Он коснулся клыка, думая, какой прекрасный из него получится амулет. Ему уже не терпелось отдать тушу мужикам, чтобы те со знанием дела освежевали волка да отняли у него голову.
Пальцы коснулись чистой шерсти вокруг глаз, погладили её, и воспоминания о человеческом, молящем о пощаде взгляде вновь пробрались в голову. Ольгир отдёрнул руку. Эти глаза, даже зажмуренные, пугали хлеще раскрытой пасти, полной смертоносных костяных жал.
Дёрнулась волчья лапа, когтями оцарапав башмаки. Ольгир вскрикнул от неожиданности и резво вскочил, выхватив нож. По волчьему телу прошла судорога, и окоченевшие под скомканной шерстью мышцы вдруг ожили, зашевелились. Зверь поднял голову, оставив на снегу кровавый отпечаток, быстро поднялся на лапы, будто не лежал только что на земле мертвецом. Ольгир замер, не в силах пошевелиться. Рука его сама выставила вперед нож, но ноги приросли к почве и льду.
Волк мотнул головой, брызнув кровью, текущей из пасти, и горячие капли обдали Ольгира с ног до головы. Он зажмурился, спасая глаза, а когда их открыл, то увидел, что зверь уже оскалил клыки, припал к земле, готовясь прыгнуть на него. Дрожь прошла по волчьей холке, поднимая на загривке всклокоченную шерсть. Жёлтые глаза сверкали кошмарным золотом на серебристой морде. Уже не человеческие, но и не звериные…
Эти глаза могли принадлежать лишь ветте.
Время тянулось медленно, и каждый его отрезок становился мерным падением алой капли на снег. Жизнь вытекала из волка, но тот продолжал твёрдо стоять на лапах, и смерть ему была не страшна.
Ольгир успел выпустить парок изо рта лишь единожды.
Он закричал, но не от боли, а от обиды и неожиданности. Четвёрка клыков впилась в его плечо, и в тот же момент по руке потекло что-то липкое, вязкое и горячее. К тяжёлому запаху волка примешался тошнотворный близкий запах глубокой раны. Волк продолжал вгрызаться всё глубже в плоть, его когти намертво вонзились в одежду. Ольгир упал на землю, шапка слетела с его головы. Нож заскользил в руке, но Ольгир не разжал пальцев. Напротив, он нанёс удар выше первой раны, туда, где остался наконечник стрелы. Волк захлёбывался кровью, умирал, но, даже умирая, не собирался разжимать челюстей.
Правую руку свело, она соскользнула с ножа и осталась неподвижной. Левой, свободной, Ольгир попытался нашарить хоть что-нибудь на земле, чем можно было ударить волка по голове и шее. Под дрожащие пальцы попала стрела. Ольгир с размаху воткнул её в ухо зверя и вынул – струя крови опалила его лицо, попала на губы. Волка повело, его нижняя челюсть дрогнула, разжимаясь, и зверь завалился на Ольгира.
Он столкнул с себя тяжёлое тело, закашлялся судорожно и нервно, облизнул горячие слипшиеся губы. Привкус чужой крови привёл его в себя. Он покосился на мёртвого волка и тут же отвернулся. Поднялся на подламывающихся ногах, сделал несколько шатких шагов и упал, пронзённый болью, как иглой. Ольгир раскрыл рот в беззвучном крике; по всему телу ударила немыслимая дрожь, исходившая из раненого плеча.
Он лежал на снегу, и руки и ноги его дёргались, точно жили своей жизнью. Ольгир зажмурился, но перед глазами всё было красным, пульсирующим. Рот скривился сам собой, но Ольгир не мог вдохнуть воздуху, лишь кашлял и плевал кровью на грязный лёд. В голове была только красная пытка, рвущая сознание в клочья, а в горле – беззвучный вой.
Слёзы бросились из глаз, и тогда только Ольгир поднял веки. Зрение потихоньку возвращалось к нему, боль отступала, но всё тело налилось такой слабостью, что он не мог оторвать от снега ни рук, ни ног. Он не знал, сколько пролежал на стылой земле, но спина его уже замерзала. Его начала бить тонкая дрожь. Ольгир попытался встать, но ничего не получилось. Он принялся ползти, но правую руку точно отняло, она волочилась по снегу, и Ольгир не чувствовал в пальцах ни жизни, ни боли. Запёкшаяся на лице кровь стянула кожу на щеках.
Ольгиру удалось доползти до ближайшего дерева и прислониться к нему спиной. Он распустил пуговицы на кафтане дрожащей левой рукой, разодрал зубами располосованную волком одежду и попытался коснуться невидимых глазу ран. Рваный край обожгло от касания, Ольгир закричал, чуть не лишившись сознания от боли. Он откинул голову, пытаясь отдышаться. Ледяной воздух и снег только горячили рану, и она, казалось, раскалялась, как краснеющий на огне металл.
Ольгира пробил холодный пот. Он надолго закрыл глаза, пытаясь прийти в чувство. В груди постепенно светлело, но голова тяжелела, наливаясь расплавленным алым железом. Ольгир сморщил нос, почувствовав очередное нападение боли. Каждая волна была сильнее предыдущей. А потом всё разом затихло…
Из головы разом пропали все мысли, разлетелись, как птицы. Ольгир открыл глаза. Видимый мир сузился до тонкой полосы, что простиралась прямо перед взором. Ольгир вперил взгляд в волка, непроизвольно прищурился, пытаясь собрать распадающуюся картинку воедино. Левая рука потянулась к оброненному ножу.
Как в тумане, Ольгир вернулся к распластанному на снегу и земле зверю. Там, где алели кровью глубокие раны, оставленные им, шкура будто не держалась на теле. Она походила на разорванную просторную одёжку. Ольгир склонил голову набок, потянулся левой дрожащей рукой к ране на шее, запустил неглубоко острие ножа и дёрнул, прихватив большим пальцем край волчьей кожи. Шкура поддалась легко, и под ней показалась голая розовая плоть.
Не понимая, что делает, но доверившись своим рукам, Ольгир разрезал кожу на лапах и под глоткой, и шкура трескалась, как ветхая ткань, соскальзывала с тела. Она ощущалась живой, и, казалось, ей не терпелось слезть с мёртвого волка. Ольгир ей только помогал – она будто свежевалась сама.
Немного погодя порванная и разошедшаяся в нескольких местах шкура лежала у коленей Ольгира. Он приподнял её, одной рукой набросил себе на правое плечо и тут же упал. Серая шерсть укрыла его, как одеяло.
Очнулся он вскоре, совершенно не понимая, жив он или мёртв и что именно только что произошло. Шкуры на плечах не было, но освежёванный волк всё так же лежал рядом.
Ольгир, решив, что ему конец, пошевелил оглохшей правой рукой. Пальцы неожиданно послушно сжались в кулак. Ольгир поднялся одним прыжком, скосил глаза и наконец-то увидел своё плечо. Оно всё было перемазано кровью, но, когда Ольгир стёр её снегом, на коже остались только белые неровные шрамы.
Холодок пробежал по спине Ольгира, и он, посмотрев на тело волка, побежал прочь.
Он совершенно не понимал, что сейчас произошло, но точно знал, что об этом никто не должен проведать, иначе беды не миновать.
– Лейв! Смотри! Что там? – Один из охотников ткнул пальцем в сторону рощи.
Рыжий обернулся и посмотрел в указанном направлении. Охотники тревожно замолкли, так что теперь было слышно одинокий собачий лай.
Из-за деревьев выходил Воронок, тряся красными лентами в гриве. Ольгира на его спине не было. Лейв выругался и пустил своего рослого коня навстречу лошади брата. Заметив людей, Воронок пошёл к ним, испуганно пятясь вправо.
– Где сын конунга? – спросил кто-то из охотников, во все глаза уставившись на чёрного коня, на чьём седле скакала верхом лишь пустота.
– Ольгир!
Сильный голос Лейва раскатился по лесу. Поднялись на крыло взволнованные птицы; кони стригли ушами. Собаки подвывали как-то особенно страшно и заунывно, точно почуяли поблизости смерть.
– Ольгир! – рявкнул Лейв и принялся напряжённо вслушиваться в молчаливый ответ леса.
Успокоившийся Воронок наконец остановился на прогалине, опустил голову к самой земле, будто искал носом что-то в мёртвой траве и снеге. Лейв спешился и поймал коня за узду, осмотрел внимательно, но не углядел ни ран на коже, ни чего другого дурного или необычного.
– Надо искать, – подал голос один из охотников.
– Зовите остальных. – Лейв скрипнул зубами, вскочил в седло и пустил коня в ту сторону, откуда вышел перепуганный Воронок. – Не на зверьё нам больше охотиться. Разделяйся!
Лес молчал. И где только искать мальчишку?
Охотники шли позади Лейва, растянувшись вдоль кромки леса. Следов здесь было полно – сами люди стоптали снег и жухлую траву, и поди теперь разгляди, где здесь прошла тонкая и небольшая нога мальчишки. Лейв, свесившись с седла, рассматривал тропу под ногами, пока не усмотрел, откуда вышел Воронок. Подозвал к себе одного из охотников, и тот, спустив собак, пошёл рядом.
– Ольгир!
Ответом была лишь тишина леса да крики прочих охотников. Собаки трусили, тыкаясь носами в снег. Они быстро взяли след и помчали в глубь чащи. Лейв тут же пустил коня следом. Остальные охотники отстали.
– Ольгир! – кричали они, и вороны отзывались недовольным карканьем.
– Вот беда какая.
– Ольгир!
Казалось, весь лес застыл, напуганный. Замер, спрятав мальчика где-то в своих владениях, лишив того голоса и ориентира. Сердце Лейва стучало уже где-то в ушах, мешая слушать. Когда поднималась на него рука с оголённым мечом иль окровавленным топором – он не боялся. Когда волна била в борт, намереваясь потопить гребцов, – он не боялся. Теперь же он наконец узнал, что такое страх.
Сначала мачеха, как пришли холода, не вынесла болезни, теперь вот и брат пропал, казалось бы, в исхоженной вдоль и поперёк онасканской роще.
– Да где тебя носит, зараза ты мелкая! – сквозь зубы процедил Лейв и в который раз выкрикнул имя брата: – Ольгир!
Одна из собак завыла, за ней и другие подхватили вой.
– Слышишь, кого-то нашли! – сказал охотник, что ехал рядом с Лейвом, и тот принялся подгонять своего коня.
Вскоре из-за пушистых зарослей орешника показалась тропка. Собаки обступили кого-то невысокого, тонкого, прыгали на него, виляя хвостами.
– Ольгир! – крикнул Лейв.
Он, пугаясь собак, отталкивал их руками, но те не кусали, лишь лаяли и обнюхивали, чуя чужой дикий запах.
– Я здесь! – Голос Ольгира сорвался. Он чуть не плакал.
– Ольгир! Хвала Богу! – Лейв спрыгнул с седла и заключил брата в крепкие объятия. Подошли охотники, отгоняя собак, но те всё тянули носы к мальчишке, повышая голос.
– Лейв, отпусти! Ты меня задушишь. – Ольгир выскользнул из медвежьей хватки старшего брата и слабо улыбнулся, тогда как в глазах уныло сверкнула глухая пустота.
Лейв насторожился, только теперь заметив кровь на одежде и разорванный, покрасневший ворот куртки и кафтана.
– Ольгир? – опасливо протянул он.
– Да? – Ольгир стыдливо опустил глаза и посмотрел на могучие башмаки Лейва, невольно сравнив их со своими ступнями.
– Что произошло? Ты ранен?!
– Нет. Я не ранен. – Ольгир ответил честно, но Лейв ему не поверил.
Он потянул руку к вороту куртки, распахивая её и требуя показать плечо. Ольгир отстранился и сам отвернул ворот одежды, показывая чистую кожу, покрытую блёклыми веснушками.
– Это не моя кровь.
– А чья же? – Голос Лейва стал спокойнее.
– Лисы…
Ольгир сглотнул и неуверенно продолжил.
– Я подстрелил лису, подобрал её на руки, чтобы донести до седла, а она оказалась живая. Подрала мне одежду, пока я пытался удержать её, и убежала. Она прыгнула на спину Воронка, тот поднялся на дыбы и убежал. Вот… Только цапнула легонько… Не до крови.
Лейв хмыкнул, выпуская из лёгких весь воздух. Тревога сменялась закономерной злостью. Лейв застыл над младшим братом широкой да высокой скалой, шумно пыхтя, и Ольгир ждал, когда на него сорвутся и закричат, как обычно делали старшие. Лейв никогда не ругал его, но сейчас был полон ярости.
Однако Лейв лишь коротко выругался и затряс кулаком перед лицом Ольгира, не зная, что тут сказать.
– Как же ты так изгваздался, мелкий, а? – наконец рявкнул он и отвесил подзатыльник по услужливо опущенной голове. – А шапку где потерял?!
Ольгир промолчал, продолжая смотреть себе под ноги. Подоспевшие охотники переводили дух, и все радовались живому мальчишке. Наконец и Лейв улыбнулся, прогоняя страх прочь.
– Поехали домой, пока ты ещё штаны с носками не потерял. – Он царапнул подбородок и посмотрел в сторону Онаскана.
Лейв усадил в седло Ольгира, как маленького, взобрался сам и, цепко прижав к себе брата, пустил лошадь по тропе прочь из лесу. Один из охотников, который шёл пешком, теперь неподалёку ехал на Воронке.
– Лейв, – неожиданно окликнул он.
– Чего тебе?
– Мерин до сих пор пугается. Не дело это. Ольгиру другого коня надо, раз этот такой пугливый.
– Ну и тролль с ним, – сердито ответил Лейв, и Ольгир вжался в седло, не решаясь заступиться за Воронка. Иначе придётся рассказать всю правду.
Лес проводил мужчин, склонив чёрные ветви к самой земле. Недавние следы охоты вскоре заволокло белой пеленой. Зима не любит ярких пятен, они раздражают её сонный взгляд, мешают спать на белых снежных простынях. Скрылись отпечатки башмаков и лап, ушли под землю пятна крови, расправились сломанные ветки, снова покрывшись ледяной корой. Волчье тело, над распоротым горлом которого перестали клубиться тонкие струйки пара, стало человеческим.
Ольгир проснулся от чувства голода.
Он поставил ноги на пол, согнулся, пытаясь унять резь в животе. Обулся и бесшумно спустился в пустой большой зал по крутой лесенке, прикрыв за собой дверь. Ни одна ступенька не скрипнула под ним. Он окинул взглядом столы, выискивая, что могло остаться съестного, однако все миски оказались пусты. На лавках спали слуги и старая кухарка, громко похрапывая. Глупо надеяться на то, что слуги, вечно голодные, хоть что-то не съели.
У входа дремал стражник, уткнувшись головой в стену. Ольгир толкнул дверь, и та, протяжно скрипя, отворилась. Стражник открыл заспанные глаза, однако Ольгир кошкой скользнул в тонкую щель и исчез. На улице он низко согнулся, бросился к скамейке, что стояла у входа – на ней прежде любила сидеть его мать и прясть. Даже в холода выходила она во двор. Ольгиру на краткий миг почудилось, что он чувствует запах её рук и волос.
Стражник высунулся наружу, окинул мрачным взглядом двор и скрылся в Большом доме, закрыв за собой дверь.
Ольгир осмотрелся. Стража не заметила его, и он, довольный собой, бросился к малому дому, где слуги готовили для домашней стражи. Здесь же хранились некоторые припасы и свежая дичь. Уж тут-то еды всяко будет больше.
Ольгир ловко проскочил в дом, никого не разбудив и не потревожив, и лишь напуганная мышь пробежала под босыми ступнями. Ольгир случайно дёрнулся, испугавшись зверка, но устоял на ногах.
Он похлопал по полкам, но под руку попались только луковица и сгнившее яблоко. Ольгир брезгливо отдёрнул ладонь, вытер её о край стола.
«Ну, хоть кто-то должен был протереть здесь пыль», – нагло рассудил он и посмотрел на стоптанный половик под столом. Придётся спускаться в подвал.
Ольгир откинул коврик, без труда и лишнего звука поднял тяжёлую крышку и ухнул вниз. Слуги сопели, не проснувшись. Было темно, но Ольгир и без света прекрасно всё видел. Точнее, чувствовал.
Капуста, репа и лук. Кругом лишь капуста, репа и лук! И где взять хоть маленький кусочек мяса? Они только вернулись с охоты! В самом деле, не успели же они съесть всю дичь?
Идти в большую кладовку не хотелось… Там теперь точно кто-то сторожит и погонит Ольгира спать. Никто не будет ему готовить еду посреди ночи.
Тогда он вспомнил про старую кухарку, что варила ему и матери жидкие похлёбки, когда он болел. Женщина спала в большом зале, значит, надобно вернуться туда и разбудить её.
Ольгир тихонько опустил крышку, закрывая подвал, и вышел во двор, прикрыв за собой дверь. Снаружи по-прежнему стояла тишина. Ветер принёс откуда-то тонкое пёрышко с красной капелькой крови на нём.
Ольгир замер, что-то учуяв. Он медленно поднял взгляд на небо.
Наверное, где-то на северных землях уже выла пурга, а тут только шли хирдом облака, грозно и бесшумно. Бесшумно? Нет. Что-то пряталось в них, шевелилось и бурлило, как тревога в глубине души.
И был во главе этого хирда воевода с круглым сияющим щитом. И конь его, могучий, как чёрное ночное небо, был усеян яблоками звёзд. В гриве его запуталась звёздная пороша. Воевода трубил в рог, пробуждая в хирде облаков ненависть к низкой земле, и внутри Ольгира всё сжалось сначала, а потом разлетелось и распустилось трепетно, но яростно от этого боевого клича.
Он ненароком коснулся пальцами ледяного оберега на шее. Но тут небесные кони испуганно заржали, встали на дыбы, и дымные гривы их затмили воеводу, ржание ветра перебило зов рога. Сверкнули копыта, и упал на землю снег, искрами сыплющийся с подков.
Ольгир ринулся к дому, открыл дверь, уж не остерегаясь стражника. Сглотнул, испугавшись наваждения. Но что-то в голове его разжигало азарт, словно от предчувствия близкой погони. Но кто за кем гонится? Круглый щит луны за Ольгиром или Ольгир за луной? Кажется, отец учил его нужной молитве, но в горле пересохло, язык прирос к нёбу.
Молиться?
Если только самому себе.
Он вернулся в свои покои, запер дверь, опустился на постель и стал с мучительным ожиданием смотреть на свод крыши. Низка крыша на втором ярусе. А небо высоко. И в небе этом сейчас бьются друг с другом облака, и доспехи их сминаются под тяжестью ударов, а лица уродует ветер. Смута настала. Брат пошёл на брата. И только воевода с белым щитом стоял, круглобокий, и смотрел сурово и холодно на трусов, что принялись сминать друг друга конями, что сами падали под копыта собственных коней и разрывались на части от их вещего испуганного ржания. А снег, как обрывки той страшной битвы, в молчаливом и спокойном беззвучии опускался на землю и закрывал её слепые глаза, обращённые к небу.
Ольгир закашлялся. Привычно и терпимо. Потянулся за кувшином с водой, но, не донеся до губ, уронил. Черепки разлетелись во все стороны, и вода залила деревянный пол. Ольгир пошатнулся, согнулся и, чтобы не упасть, ухватился за высокую кровать. Кашель, нарастая, разрывал горло, заставлял всё тело дрожать и бояться. Ольгир не боялся смерти. Никогда не боялся, заранее зная, что долго не проживёт со своей болезнью, но всякий раз, когда он чувствовал, что задыхается, Смерть являлась в новой маске, более страшной, чем её настоящее лицо с жуткими глазами, неотрывно следящими за Ольгиром.
Не хватало воздуха. Ольгир впился в шею острыми ногтями, пытаясь разорвать её, чтобы воздух попал в лёгкие. Он рвал и рвал, и явственно видел, как капли крови и кусочки кожи разлетаются, как ранее разлетелись черепки.
Вышел на расчищенное небесное поле белый воевода. Свет от щита его разлился туманно и неясно по долинам и лесам, и крошечный луч был захвачен заколоченным оконцем под самой крышей. Ольгир замер и как заворожённый уставился на тонкий прямоугольник света, упавший к его ногам. Свет был осязаем и туг, и его призрачность была обманчива, как бывает обманчив камень, поросший мхом: он кажется мягким, пока не коснёшься его и не почувствуешь кожей тысячелетнюю твёрдость гор.
Внутри него, заражённая этим светом, появилась надежда. Луч коснётся кожи, и прекратятся муки, замкнётся боль и уйдёт в глубину на время, а потом и навеки. Он исцелится. Да, исцелится! Ольгир скинул рубаху и, словно в озеро с ледяной водой, нырнул в лунный свет.
Его скрутило, согнуло. Казалось, что позвоночник переломился надвое и прорвал своими острыми краями кожу. Боль была, она не ушла. Но она была такой силы, что тело просто не могло принять и понять её. Оглушённый, Ольгир повалился на пол и стал кататься по нему, тихо скуля, как собака, будто пытался сбить огонь со своей кожи. Пламя только распалялось сильнее и плясало победоносно на осколках костей. Когда всё изнутри сгорело, оно принялось за кожу, и Ольгир, лишь бы скорей избавиться от боли, стал срывать её с себя кровавыми ошмётками, сгрызая с плеч. Она лопалась, и на её месте тут же отрастала новая, ещё красная, как у новорождённого младенца.
«Нужно только попытаться снова сделать вдох и понять, умер я или нет», – это была первая живая мысль, которая зародилась в голове Ольгира.
Нужно только…
Всё. Умер. Погиб.
Это уже кто-то другой. Это не он. Это не Ольгир.
Воздух ворвался в новые лёгкие и разлился приятным холодком по всему телу. Умирать таким образом оказалось совсем не страшно – просто не успеваешь испытать страх, как тебя сразу же схватывает боль.
Волк поднялся на тонких дрожащих лапах и, пытаясь удержать равновесие, расставил их в стороны. Он осмотрелся, но ничего в этой черноте не увидел, кроме размытого белого пятна наверху и серой тени под собой. Тогда волк снова потянул носом, но на этот раз пробуя воздух на вкус и запах. Пугающе пахло человеком, его тёплым жильём и одеждой. К этим чуждым запахам примешивался запах собственной крови и мокрой шерсти. Это окончательно смутило волка: неужели он ранен? Но, обнюхав себя, он не нашёл ни одной раны, кроме, кажется, давно заживших шрамов у шеи. Ещё были слабость и голод. Это волк связал вместе и успокоился. Голод и потерпеть можно, пусть и хочется скулить от рези в животе.
Он ткнулся носом в мокрый пол и обнаружил в черепках и щелях остатки влаги. Волк аккуратно слизал воду с привкусом крови с разбитой посуды и пола. Потом одним махом проглотил, не жуя, куски кожи и мяса, какие попадались под лапами. Это хоть немного утолило голод и жажду.