Саги огненных птиц
Холь невольно подумал, что завёл Ситрика в эту пещеру, как в ловушку. Эти двое стояли над ними, над пещерой, касаясь руками ли, шерстью ли, ольховых веток и чего-то ждали. Холь напряг слух, силясь услышать хоть что-нибудь. Ему надобно увидеть их, взглянуть хоть одним глазком, чтобы понять, кто это, но до дрожи боялся он высунуться из пещеры.
Страшно. Слишком страшно.
А они стояли, не видя друг друга; два существа, не духи и не призраки, а будто бы древние боги, восставшие из мёртвых. Один шагал за двоих, тогда как второй не касался земли, ступая по морозному воздуху…
Ольгир был столь же жесток, как и отец. Нет. Скорее он был так же жесток, как и его мать. Она была ласкова, но лишь с собственным сыном. Многие знали, сколь сурово она расправлялась с теми, чьё слово иль домысел могли стать ей поперёк горла.
Она была человеком.
А Ольгир – нет.
Только-только минула полная луна. Дома ждала красавица невеста. Ольгир нетерпеливо стучал костяшками пальцев по коленям, наблюдая, как неохотно занималась огнём ещё сырая от крови сброшенная им волчья кожа. То и дело он поправлял ворот походной рубахи. Всякий раз после обращения было сложно носить одежду. Она тянула, па2рила, натирала, словно кожа, что оказалась не по размеру. С волчьей шкурой подобного не было.
Это обращение отличалось от всех прежних. В этот раз он почувствовал чужой, враждебный запах. Запах волка, чья шкура пахнет человеческой кровью. Впервые за долгое время он был в лесу не один.
Дождавшись, когда шкура прогорит до того состояния, что узнать в ней ошмётки волка будет практически невозможно, Ольгир отправился на поиски.
Он ходил по лесу, чувствуя оставленные метки, принюхивался, как охотничья собака, припадая к земле и стволам деревьев. Ему нестерпимо хотелось отыскать второго волка и прогнать со своих земель. А ещё лучше – убить.
Ольгир жаждал пустить кровь.
Весь день он ходил, не чувствуя голода и жажды – волк, который оставался вместо него четыре дня и четыре ночи, успел набить желудок дичью и ягодами. Минула новая ночь, и только на рассвете Ольгир учуял запах зверя. Хотелось спать, однако он неумолимо направился по следу.
На лес снова опускался вечер, и летний воздух, полный мелкой мошкары, мрачнел, становясь всё менее прозрачным. Глаза Ольгира сверкали в потёмках, отражая свет звёзд и худеющей луны. Зверьё разбегалось от него, прячась по кустам и оврагам. Должно быть, наткнись на него сейчас медведь, и тот испуганно бросился бы наутёк. Да уж, Лейву в таком случае оборотничество не помешало бы…
Запах изменился. Ольгир остановился, тщательнее пробуя воздух на вкус, провёл рукой по мягкому мху. Запах крови, железа ударил в нос. Он был повсюду. Мох оказался примят, точно совсем недавно здесь произошла ожесточённая схватка. Ольгир вытащил из-под листьев толстую цветную нитку, с плаща либо шапки, запятнанную кровью. Поднёс её к самым глазам. Что ж, кому-то не посчастливилось нарваться на оборотня.
Ольгир сменил направление, пытаясь теперь отыскать то, что могло остаться от жертвы волка. Страшно вскрикнула сова, но он даже не шелохнулся, когда та пролетела у него над головой.
Новое пятно крови показалось на земле, на этот раз больше прежних. Капли виднелись на листьях черники и стволах худых кустиков. Кровь явно принадлежала волку – от пятен тянуло тяжёлым звериным запахом. Ольгир ненавидел этот дух и каждый раз подолгу отмокал в бане иль реке. Зимой же стирал запах обжигающим и колючим снегом с обнажённого тела, прежде чем снова вернуться к людям.
Человеческих цепочек следов стало две. Вскоре все пахучие тропки слились в одну, и Ольгир пошёл по этой проторённой дороге, сминая по пути кусты и ломая ветви. Сейчас он не тревожился о том, что издаёт много лишнего шума.
– Интересно, – пробормотал Ольгир.
Запах вывел к тонкой тропинке, которую Ольгир отлично знал. Он убедился в том, что пахучие метки и мерные капли крови направляли его к знакомому месту, и пустился туда чуть ли не бегом. Одна нехорошая догадка не давала ему покоя.
Вскоре из-за чёрных в ночи деревьев показался небольшой домишко, землянка. По земле стлался дым, вылетавший из отверстия в крыше. Ольгир уверенно направился к худому жилищу, наверняка уж зная, кто сейчас его ждёт за низкой дверью.
И в самом деле на пороге показался Вигго, бросив быстрый взгляд на Ольгира снизу вверх.
– Заходи, – буркнул он и скрылся в землянке. Ольгир зашёл за ним следом.
Ольгир нашёл это жилище ещё той злополучной зимой, когда в первый раз убежал из дому в месяц Йоля, перепугав всех и поставив на уши весь Онаскан. Но ему тогда ещё везло. Пока он был мальчишкой, обращался на два, а то и на один день. С возрастом волк будто бы постепенно брал верх над человеком, отвоёвывая себе всё больше времени под луной. Иногда ему и трёх ночей становилось мало.
Тогда он так боялся кого-то убить… Готов был разорвать себя и изморить голодом, лишь бы не задрать кого-то ненароком.
Стены землянки и сейчас украшали глубокие борозды, оставленные волчьими когтями, а изнутри на двери висел хитрый засов, который не под силу было вытащить безумному, но слабому после превращения волку. Ольгир запирался здесь и ждал, когда круглая луна взойдёт над миром, озарив всё кругом холодным сизым светом. Поначалу он надеялся, что если слепая не выйдет из облаков, то и он не станет волком, но уже следующий месяц показал ему, как сильно он ошибался. Кожа лопалась на теле дольше, мучительнее, и боль была такая осязаемая, точно цверги били раскалёнными прутьями да клали в рот пылающие угли…
На единственной косой лавке сидел Рыжебородый, прижавшись спиной к стене. Рукав его рубахи был изодран и запачкан кровью. Вигго стоял над третьим человеком, крепко связанным по рукам и ногам. Он был гол. Тело его выглядело таким тощим, что противно было смотреть.
– Давно ждёте меня? – спросил Ольгир.
– Со вчерашнего утра, – тут же ответил Вигго.
– Я так и подумал. Вы много наследили.
– Этот поганец живучий оказался. Кнуд пристрелил его. Всё. Насмерть! Он уже дохлый валялся, не дышал, а потом, когда он воткнул ему в шею нож, чтобы наверняка прирезать, тот, сука, ожил.
Знакомо…
– Кнуд, – негромко позвал Ольгир, и Рыжебородый поднял на господина усталый взгляд. – Он укусил тебя?
– Да, тролль его побери. – Рыжебородый оскалил зубы и показал перемотанную куском окровавленной ткани руку. – А ещё отсадил мне половину среднего пальца, зараза клыкастая.
– Ничего, – хмыкнул Ольгир. – Отрастёт после следующего превращения. Будешь как новенький.
– Уж лучше без пальца всю жизнь прожить, чем быть таким уродом, как он!
Ольгир недобро усмехнулся.
– И таким уродом, как я, – со злобой произнёс он, и Рыжебородый тут же приумолк, потупив взгляд. – Ты снял с него шкуру?
– Да, господин. Сам не понял, что случилось.
– Знакомо, – вновь сказал Ольгир, покачав головой.
– Если бы Вигго поспел раньше, он, может, успел бы меня остановить и оттащить. Он и так нашёл нас на удивление быстро.
– Вы кричали так, что на фермах вокруг Онаскана было слышно, – съязвил Вигго. – Господин, а что теперь с ним будет?
– Будет волком, – негромко произнёс Ольгирл.
– Я про… этого. – Вигго указал взглядом на связанного мужика.
– Не знаю, – честно признался Ольгир, принюхиваясь. – Он всё ещё зверь, хоть и без волчьей шкуры. А вот Кнуд…
Запах хускарла по-прежнему был человеческий, не волчий. Повезло Рыжебородому, что не стал он обращаться в первую же ночь, как это было с самим Ольгиром. Он качнул головой. Слишком много перемен случилось за столь короткое лето, и, видимо, теперь и в своём лесу он будет не единственным волком отныне и впредь. Ревность уже начала пускать чёрные корни в душу. Это его земля. Только его.
Рыжебородый провожал его на так называемую охоту каждый раз, а после отсиживался в этой землянке, ожидая, когда Ольгир скинет волчью кожу и сожжёт где-нибудь в лесу.
– Дурак ты, Рыжебородый, чего из дома-то вылез?
– Так его поймать и вышел. Он в первую ночь ещё нашёл жилище, выл за стенками, так что до дрожи пробирало. А голос чужой, не твой, – отвечал Кнуд. – Я удивился и днём пошёл, зная, что днём, пока не видно луны, оборотень слабеет и больше всего похож на обычного волка. Вот как ты учил. А он вон какой живучий оказался, тварь!
Ольгир подошёл к мужику, что лежал всё это время молча, лишь вперив в пустоту жёлтые от света домашнего костра глаза. Лицо его было безобразное, а борода – редкой и клочковатой. Оборотень перевёл взгляд на Ольгира. На широких губах его скользнула мерзкая улыбка, в которой не хватало половины зубов. Бедняк. А то и вовсе нищий…
– Ко-о-онунг, – протянул он.
Ольгир невольно дёрнул плечами и ударил ногой по животу оборотня. Раз, другой, третий. Мужик скривился, согнулся пополам, вытаращив круглые глаза. Ольгир подождал, пока оборотень отдышится и негромко спросил:
– Ты откуда взялся, волчий сын?
Мужик не отвечал, упрямо молчал, скаля в улыбке зубы. Он принялся смеяться, и этот звук был настолько противен Ольгиру, что тот ударил снова, сильнее прежнего, а потом брезгливо отдёрнул ногу – изо рта оборотня ринулась тёмная кровь, блестящая, как смола, при свете огня.
– Бесполезно это, – проговорил Вигго. – Мы его с Рыжебородым уже пытали, а он молчит как рыба, только рот раскрывает.
– Вот как, – пробормотал Ольгир и коротко рыкнул, присев перед лежащим на полу на корточки. – Что, мужик, правда пытали тебя?
Оборотень оскалил раскрашенные кровью зубы.
– Он из Онаскана, наверняка из города, – произнёс Рыжебородый. – Только я не могу припомнить его сучью рожу.
– С чего ты так решил? – Ольгир продолжал рассматривать корчащееся тело, пытаясь отыскать какие-то знаковые метки или рисунки, но кожа оборотня была чиста. Если у мужика и были какие-то отметины, то уже давно пропали, после того как он стал волком, ведь раз за разом кожа его сменялась, выбрасывая и вымывая чёрный пигмент свежей кровью.
– Он тебя узнал, – продолжал Рыжебородый. – Простые мужики в поселениях вряд ли знают, как ты выглядишь.
– Да уж… Узнать бы ещё, как он стал оборотнем и когда. – Ольгир поднялся, взял с шаткого, еле держащегося на ножках стола длинный ключ, каким запиралась землянка изнутри, и принялся крутить его в руках, чтобы занять пальцы. – Вдруг он уже не один тут такой. А если так, то нам надобно знать, откуда они лезут.
– Этот не скажет.
– А успел ли кого-то ещё укусить или задрать?.. – принялся размышлять Ольгир. – Надо остаться тут ещё на несколько дней и устроить поиски.
Вигго покачал головой.
– А ты больше никаких следов не видел? – спросил он.
– Нет, – звучно произнёс Ольгир. – Волка учуял. Принялся искать, да никого больше не заметил, кроме вас с Рыжебородым.
– Что же, это я теперь совсем как охотничий пёс буду? – изумился Рыжебородый.
– Ну здравствуй, пёсик, – негромко хохотнул Ольгир. – Будешь теперь чувствовать, как смердит в Большом доме слугами.
– То-то ты их по два раза на неделе мыться заставляешь, – догадался Вигго, и брови его взметнулись вверх.
Ольгир кивнул с ухмылкой, продолжая крутить меж пальцев бронзовый ключ. Он вновь подошёл к тощему оборотню, опустился рядом, заглядывая в противное лицо.
– Что, в самом деле узнал меня? Не обознался?
– Как тут обознаться? – прошелестел оборотень, выплёвывая из хрипящего горла кровь.
– Ну и кто я? – совершенно спокойно спросил Ольгир.
– Оборотень! Ха-ха! – Оборванец снова залился страшным смехом. – Конунг-оборотень! Конунг-волк! – заорал он, совершенно обезумев.
А потом захрипел. Ольгиру было бы несподручно доставать нож. Ключ он и вогнал оборотню в глазницу – так невыносимы были эти жёлтые глаза. Давил со всей силы, пока пальцы не заскользили в крови, а после выдернул ключ и отбросил на пол.
Тело продолжало извиваться и биться. Ольгир с удовольствием наблюдал, как выходит из уродливого, перекошенного рта последний воздух, всё ещё похожий на слово «оборотень», а потом с отвращением вытер брызги крови со своего лица чистой ладонью. Вигго протянул ему кувшин с водой.
– Бросьте его тело куда-нибудь в овраг. Только отсюда подальше, чтобы не вонял, – приказал Ольгир, омывая водой испачканную кровью руку и ключ.
Ничего больше не сказав, он вышел из дома, где не было этого грязного железного запаха. Волк внутри него теперь был спокоен.
Эта земля его. Только его.
Ситрик проснулся резко, схватившись за лицо. Глаз был на месте. Ощущение металла в глазнице уходило неохотно, как и привкус крови во рту.
Он приподнялся. Холь внимательно смотрел на Ситрика.
– Снова кошмар? – участливо поинтересовался он.
Ситрик опустил голову в ладони, зажмурился, собираясь с мыслями. Довольное лицо Ольгира всё ещё смотрело на него из темноты закрытых век. Он открыл глаза и с совершенно потерянным видом спросил у Холя:
– Они жёлтые?
– Кто? – растерялась птица.
– Глаза. Посмотри мне в глаза. Они жёлтые?
– Нет, обыкновенные. Серые.
Ситрик облегчённо выдохнул.
– С такими сновидениями лучше уж совсем лишиться сна, – хрипло произнёс он, устало проводя ладонью по лицу. – Долго ли он ещё будет преследовать меня?
– Он?
– Тот, кого я убил. Мертвец…
– Так вот что… – только и пробормотал Холь, а после добавил, печально вздохнув: – Столько, сколько посчитает нужным. Сколько бы ты ни гнал его из головы, он всё равно вернётся.
Ситрик нервно хмыкнул, не сдержав на губах болезненную улыбку.
Ближе к полудню, когда они добрались до поселения Гретхейм, спрятанного со стороны моря за сотнями мелких островов, снова влил остервенелый дождь. Дорога превратилась в месиво. Поселение было небольшое, домов на десять, и окружала его земляная насыпь. Вокруг расстилалась холмистая местность, доходившая до кромки леса. Поля были маленькие и непригодные – прокормиться на них удавалось далеко не каждый год, но город этот вырос не на плодородной почве, а на глине. Тем и жили местные жители, что продавали в ближайших городах и в Онаскане свою посуду на ярмарках.
К вечеру в море показалась небольшое судёнышко, в котором сидело восемь человек. Люди поселения, доселе обрадованные одиноким путником с диковинной птицей, выстроились вдоль берега, несмотря на остервенелый дождь, чтобы встретить гостей.
Это оказалась большая семья переселенцев, прибывшая сюда с норвежских земель, и их с потрохами выдавал говор. Узнав по речи в гостях чужеземцев, местные жители несколько опечалились и стали поглядывать на пришлых с недоверием. Глава семейства поспешил заверить бонда Гретхейма, что покинет поселение сразу же, как распогодится. Бонд придирчиво осмотрел чужаков и разрешил остаться. На ворьё и разбойников семья не походила.
Посовещавшись с Холем, Ситрик решил отправляться в путь с переселенцами. Как только староста нашёл местечко, где смогли бы расположиться гости, Ситрик поймал за рукав главу семьи и коротко объяснился. Мужчина лишь обрадовался новым рукам, что могли держать весло.
Он представился Оденом и поведал Ситрику, что семья его держит путь до Оствика, что находится в двух днях пути отсюда, и собирается там остаться на зимовку у родственников, а то и вовсе осесть. Оден также охотно рассказал, как пришёл он на нескольких малых ладьях вместе с другими переселенцами в молодое поселение, названое Келлвиком. Да только жизнь на новом месте не сложилась с самого начала, и, бросив недостроенный дом, пустились они в основанный гётами Оствик к брату Одена. Глава семейства оказался резчиком, а потому помимо скромного скарба вёз и большой деревянный узорчатый крест, что собирался подарить жителям Келлвика. Теперь же этот крест лежал поперёк лодки, скрытый под плащами от любопытных глаз.
Познакомил Оден Ситрика и со своей семьёй. Его молчаливая жена скупо улыбнулась и спряталась за спинами своих взрослых детей. Трое сыновей Одена были погодками, немного старше самого Ситрика. Оден представил и их, но имён Ситрик не запомнил – дюже были схожи они лицом друг с дружкой.
– С такими в новом месте дом быстро сложишь, – похвалился Оден. – А это мои дочки. Хельга у нас самая старшая, хозяйка, а Ида младшенькая.
Старшая из детей Одена, рыжеволосая Хельга с причудливой прической в две косы, похожих на бараньи рога, была при муже, но пока ещё бездетная. Её муж Гисмунд оказался подмастерьем Одена. А вот младшая дочка показалась Ситрику совсем ребёнком. Волосы у неё были растрёпаны, а мокрый голубенький чепчик торчал швами наружу. Чумазый носик её дёргался, как у бельчонка, а рот не закрывался ни на минуту.
За острый язычок и по-мальчишечьи бойкий характер братья прозвали Иду Иголкой. Оден не без сочувствия взглянул на Ситрика, когда увидел, как маленькая болтунья потащила того за рукава знакомить сначала с крестом, а потом со своей резной игрушкой. Показав деревянную фигурку Ситрику, она серьёзно заметила, что в куклы ей уже давным-давно не интересно играть, а игрушку она носит с собой лишь из любви к своему отцу-резчику. Ситрик сощурился, внимательно разглядывая лицо Иголки. Только со второго взгляда он понял, что Ида всё-таки не ребёнок, а молоденькая девица, только избалованная присмотром старших братьев и сестры.
Одена, как чужеземца, ночевать в большой дом с уважаемым людом не пустили – мужчина вместе с сыновьями и дочерьми занял худое и сырое жилище прислуги и рабов в главном из дворов. Но он и тому был рад. Особенно его утешило то, что Ситрик, радовавший бонда трюками с птицей, отказался от тёплой комнаты и решил остаться с ними.
– Вот ведь сильны поверья, – заметил Оден. – Поговорил я с одной старухой, так та сказала, что только на второй день в дом пустить можно и поесть с гостями за одним столом, коли ночью все людьми окажутся. Вот ведь! Так что придут посреди ночи с огнём на нас посмотреть, люди мы или белые медведи.
Ситрик хмыкнул на эти слова и устроился на ночлег, заняв место у тёплой стены. Чужие суеверия всегда кажутся глупее собственных.
Сыновья Одена и его жена недолго переговаривались друг с другом и вскоре уснули, устав после долгого пути. Хельга и Иголка, пристроившись вместе, как два воробушка, обсуждали что-то вполголоса. Гисмунд давно уже спал. Ситрик, мысленно пропев свои молитвенные песни, повернулся к стене, заслонив собой Холя от чужих глаз. Он стал прислушиваться к речи девушек, но, сонный, не смог разобрать ни слова из норвежского говора, а потому легко задремал под этот лёгкий словесный шум.
– Богомолец, – вдруг окликнула Ситрика Иголка. – Ты же с нами пойдёшь на ладье?
– Да, – тихо отозвался разбуженный Ситрик. Он скривился, услышав это прозвище, от которого никак не получалось отделаться.
Громкоголосая Иголка его не услышала и переспросила, улыбаясь. Ситрик открыл глаза и увидел, как блестят её зрачки в полутьме.
– Ида, отстань от путника, – осадил её отец, и та обиженно сверкнула на него белёсыми глазами.
– Расскажи что-нибудь, богомолец, – не унималась она.
Ситрик уж был не рад, что представился резчику божьим человеком. Но так сильно порадовал и удивил его крест, который везла с собою семья, что не удержал он языка за зубами.
– Ида! – прикрикнул Оден. – В пути тебе не надоела ль болтовня?
Хельга тихонько улыбнулась, раскручивая рыжие косы. Светлая лента, дрожа, обвивала её руки, и издалека в слабеющем свете масляного фонаря казалось, будто по её рукам скачет ручной зверёк. Иголка только тряхнула растрёпанными волосами, белыми, как сверкающий снег.
Ситрик зарылся глубже в сено, чтобы его не беспокоили, но только он снова отвернулся к стене, как почувствовал, что из соседнего угла на него смотрит пара острых глазёнок. Ситрик шикнул, и хозяйский внук, от носа до пяток перепачканный сажей, мигом вылетел из дому, перепрыгивая через спящих. Ида испуганно взвизгнула.
Разбуженному Ситрику не спалось. Осторожно опустив голову рядом с птицей, он перевернулся на спину. Холь, зарывшись в сено, дремал, а Ситрик всё смотрел в темноту и слушал храп мужчин и шорохи Иголки. Она переворачивалась с боку на бок, никак не находя себе места.
– Ох, всё нечистый, – ворчала тихо она.
– Какой же нечистый? – зевая, спросила Хельга.
– Неужто не видела того духа?
– Да что же, Иголка. Это хозяйское дитя, пришло проверить, не обернулись ли мы медведями. Хотя и вправду чумазое, – отвечала Хельга, но Иголка ей не поверила.
Вскоре и они замолчали. Хельга уснула, а Иголка всё ворочалась, шуршала, как мышь, и недовольно дышала. Потом она по очереди окликнула всех мужчин, мать и даже отца, пугливо и самонадеянно, но те не отзывались, продолжая храпеть или сопеть. Ситрик стал терпеливо ожидать своего имени.
– Хельга? – в надежде прошептала Иголка, но и сестра спала, положив руку под голову.
Иголка помолчала немного, будто набиралась храбрости, а потом быстро выпалила, не надеясь уже на ответ:
– Богомолец?
Ситрик молчал, а потом, услышав печальный вздох, глупо ответил:
– Я здесь.
– Это хорошо, – тут же весело отозвалась Иголка.
Ситрик хмыкнул.
– Ты мне ничего и не хочешь рассказать? – жалобно спросила девчушка.
– Нет.
Иголка поворчала немного, а потом решила подойти к разговору с другой стороны.
– Я слышала, – шёпотом начала она, постепенно повышая голос, – будто бы здесь неподалёку есть страшное озеро. На дне его живут никсы…
– Кто?
– Злые духи. Никсы. Они похожи на людей и рыб, только маленькие-маленькие, не больше младенца. В полнолуния они выходят из озёр и играют на флейтах и лирах свои грустные мелодии. Так мне сказала одна пожилая женщина из этого поселения. А её дочь, Ула, та, у которой ещё усы над губой смешные растут, утверждала, что они большие-пребольшие и выходят из воды верхом на лошадях и что нет у них никаких флейт или лир, а голоса у них мерзкие. Она сама их слышала.
Ситрик хмыкнул. Больше вопросов он не задавал, но болтливой Иголке то и не было нужно.
– А ещё из этого озера нельзя брать воду.
Ситрик молчал, но слушал.
– Беда ждёт того, кто выпьет эту воду. – Иголка потянулась и подобралась ближе к нему, шурша сеном. – Ты правда ничегошеньки не знаешь об этом озере?
– Нет.
– Почему ты ничего не знаешь об этом озере?
– Не знаю.
Иголка фыркнула.
– Ты же богомолец и путник. Теперь, наверное, ходишь по миру, многое видишь, а значит, и многое знаешь.
«Я немногим старше тебя, глупая», – мысленно произнёс Ситрик, но смолчал.
– А это озеро достаточно известное. У нас в Келлвике все-все про него знают. Ещё малышам про него рассказывают и поучают, мол, будете в Оствике – не пейте из местного озера водицы, – продолжала Иголка, зевая, но уже утратив интерес и к озеру, и к никсам. – Кстати, тут в Оствик многие наши перебрались. Много земляков живёт. Так уж получилось. Наверное, и твои родители не тут родились, а пришлыми будут.
Она замолчала, и Ситрик уже начал задрёмывать, как Иголка достаточно громко проговорила:
– Ну ладно. Тогда ты мне что-нибудь расскажи.
Ситрик глубоко вздохнул.
– Поговори со мной.
– Я не люблю говорить, – приглушённо отозвался Ситрик.
– Почему? – удивилась Иголка.
– Потому что я люблю молчать.
Иголка чуть не задохнулась от возмущения, но утерпела и медленно продолжила, успокоившись:
– Но это же неинтересно – молчать. Вот что, например, можно сказать молчанием? Оно же пустое.
Ситрик решил не ввязываться в спор. Болтунья веселила его, не раздражала, но спорить он не любил. Какой бы он ни нашёл довод, каждый всё равно при своём останется. Особенно говорунья Иголка.
– Надо же говорить. Без слов нельзя обойтись! – не унималась она.
– Ну не ночью же, Ида! – рявкнул Оден и, судя по звукам, кинул в сторону дочери башмак.
Обувка врезалась в стену, никого не задев, но Иголка обиженно пискнула и затихла.
Ситрик перевернулся на другой бок, прижался к стене и вскоре уснул – разбуженные мужчины не храпели, а Иголка молчала.
Дождь прекратился, излив на землю всё, что принёс в облаках с собою с моря. Из серебристых туч выплыла стареющая белая луна, похожая на разбитое круглое блюдце. Ночь посмотрела вниз своим единственным глазом, и по земле побежали холодные мурашки от этого пронзительного взгляда.
Провожать купцов высыпало всё селение. Белыми медведями гости не оказались, несмотря на снежные волосы, а значит, хоть проводить их надо было по-доброму.
Ситрик скромно стоял с краю у пристани, пока хозяин и Хельга пересчитывали свои пожитки: не утащил ли кто из селян что-то на память? Главное, что резной крест был на месте. В поселении же купили немного посуды, и Хельга сама придирчиво выбирала самые красивые и ровные узоры на кружках и тарелках, чтобы не стыдно их было поставить на стол в будущем доме.