Предлунные

Однако он выдержал, дождавшись, когда ладони наполнятся водой, и лишь тогда…

Движение оказалось слишком быстрым и резким. Собранная вода пролилась, и Даниэль вскрикнул, словно от боли, а затем в отчаянии начал сосать влажные пальцы.

«Еще раз, – подумал он. – Медленнее. Я справлюсь. Я должен».

Во второй раз ему удалось донести до рта глоток дождевой воды. Потом в третий. На четвертый раз вода снова пролилась, но он уже чувствовал себя достаточно хорошо, чтобы его не слишком это взволновало. Он знал, что на пятый раз дела у него пойдут лучше. Так оно и оказалось – он пил, пока не почувствовал боль в желудке, что слегка его напугало, и он решил подождать, пока организм немного успокоится. Он весь дрожал – со стороны пролома несло влажным холодом, а рубашка Даниэля промокла насквозь.

– Хватит уже этого дождя, – проворчал он, все еще не вполне понимая, явь это или сон. Не сомневался он только в одном – действие обезболивающего заканчивалось, а еще одной ампулы у него не было. – Пора бы уже кому-то придти мне на помощь.

Он уцепился за эту мысль, вызывая в воображении озабоченные лица врачей в белых халатах, укол в руку и наконец успокаивающие слова: «Все будет хорошо, слава богу, нам удалось вас найти, сейчас мы заберем вас домой. Ни о чем не беспокойтесь». А потом – стерильный холод больничной палаты, койка с накрахмаленной постелью, игла капельницы, а также подвешенная на растяжке его собственная собранная по кусочкам нога. Безвкусная еда и постепенное выздоровление под ежедневные вопросы молодых улыбчивых медсестер: «Как себя чувствуете, господин Панталекис? Лучше? Могу я вам чем-нибудь помочь?» Все это он видел в мельчайших подробностях, вместе с тем отдавая себе отчет в том, что картина не слишком реальна. Единственным уцелевшим членом команды «Оптимиста» был Жак, который, скорее всего, сейчас на полном ходу мчался в сторону Кербероса, уверенный, что Даниэль тоже погиб.

По мере того, как усиливалась боль, картины становились все менее приятными. Вместо девушки в чепчике медсестры над его койкой склонялась Катерина, и когда она шевелила губами, из ее рта струилась кровь. Рядом стоял Ивен, возясь с капельницей старческими, изуродованными артритом и испещренными коричневыми пятнами руками, и говорил, улыбаясь, будто Безумный Шляпник: «Не беспокойся, скоро уже не будет больно, обещаю».

Вернулась красная волна, а вместе с ней лихорадка. Даниэль с трудом осознал, что, во-первых, дождь прекратился, а во-вторых, в зале появились люди.

Их было трое – темнокожая женщина и двое белых мужчин. Младший держал в руках нечто похожее на ржавый меч. При виде раненого они остановились и о чем-то посовещались, после чего подошли ближе.

Даниэль, который только теперь их заметил, протянул руки и пробормотал просьбу о помощи. Перед его глазами все расплывалось, но он видел, что у всех троих постаревшие измученные лица, а одежда напоминает грязные лохмотья. Большего контраста с воображаемыми врачами в белых халатах вряд ли можно было ожидать.

Младший мужчина приставил к его шее острие меча. Женщина присела рядом, погладила его по волосам и что-то произнесла мягким, успокаивающим голосом.

Даниэль не знал ее языка, но без труда понял.

«Мы сделаем все быстро и безболезненно, – обещала она. – Мы избавим тебя от страданий».

Он закричал, вытаращив глаза, и оттолкнул рукой клинок. Тот был настолько ржавым, что Даниэль даже не поранился. И они еще собирались его этим убить? Из жалости?

Мужчина отпрянул, удивленно и как будто слегка обиженно. Женщина что-то ему сказала. Речь ее звучала словно шум падающих на металлический поднос камешков – быстрые, короткие и звонкие слова. Мужчина с сомнением качал головой. Он был против, а она его убеждала. Третий, самый старший, стоял в стороне, явно не собираясь вмешиваться.

Весь дрожа, Даниэль приподнялся на локтях. Он чувствовал, что в любой момент может потерять сознание, и тогда станет слишком поздно.

– Пожалуйста… – прошептал он. – Я выживу… Только освободите меня отсюда, умоляю, дайте мне шанс… Я не доставлю вам никаких хлопот.

Он схватил темнокожую за рукав, вцепившись в нее словно ребенок, и продолжал умолять, понятия не имея, есть ли в том вообще смысл. Может, и не было, поскольку она не знала его языка, но все же нетрудно было догадаться, о чем он просит.

Женщина растерянно смотрела на него. Наконец приняв решение, мягко высвободила рукав из его слабнущих пальцев, а другой рукой отстранила мужчину с мечом. Тот неохотно поморщился, но возражать не стал.

Поняв, что победил, Даниэль провалился во тьму, чувствуя, как его переполняет любовь к темнокожей женщине, имени которой он не знал.

11

– Кейр тоже? – Финнен сел на скамейку возле памятника Айлену, поставив у ног корзину с замороженными фруктами, овощами и мидиями. В небе собирались тучи, но он рассчитывал, что успеет вернуться домой, прежде чем начнется дождь.

– Тоже, – кивнул рыжеволосый Дими. Он присел рядом, но тут же встал. Сунув руки в карманы, вытащил их обратно и начал разглядывать, затем прошелся на несколько шагов туда-сюда. Обычно его чрезмерная возбудимость казалась забавной, вызывая ассоциации с неспособным усидеть на месте ребенком, но сегодня в поведении Дими не было ничего от радостной детской непосредственности. Взгляд его круглых голубых глаз был полон муки, и казалось, будто он в чем-то обвиняет Финнена. – Кейр, самый способный из всех нас! Почему, Финнен, скажи мне? – Тот молчал, не зная, что ответить. – Почему не я? Я дитя Эквилибриума, мои способности столь раздроблены, что у меня на самом деле талант ко всему и ни к чему. Так почему же не я?

«Очередной приступ чувства вины после Скачка, – устало подумал Финнен. – Совсем как у Каиры».

– Дими, хватит, – тихо сказал он. – Это ничем не поможет.

Он мог бы добавить, что парню стоило бы радоваться жизни, но не стал.

– Что теперь с нами будет? – спросил Дими, покачиваясь на пятках. Он снова сунул руки в карманы и втянул голову в плечи, словно от холода. – Ну, знаешь, с нашими встречами, и вообще…

На этот вопрос Финнен ответ знал. До Скачка их было восемь – все молодые, все в той или иной степени наделенные артистическими талантами. Они вместе пили, спорили до самого утра и хвастались любовными завоеваниями, поддерживали друг друга и дружили. Теперь четверых не стало – их забрал Скачок, и Финнен знал, что их неформальная группа не выдержит такого удара. Конец вечерам за вином, конец совместным походам на Рынок и шуткам над экспертом Омари. Каждому предстояло пойти своим путем – ибо если бы они и дальше держались вместе, им ежедневно пришлось бы сталкиваться с чрезмерным количеством воспоминаний. И тем не менее, он ответил:

– Не знаю.

Дими перестал покачиваться и крепко сжал губы. Он отвернулся, сгорбившись, и у него задрожали плечи.

«Он никогда не умел справляться с горем», – подумал Финнен, вспоминая постоянно улыбающегося Дими, который всех любил и хотел, чтобы все любили его. А потом вдруг сообразил, что, возможно, все было как раз наоборот – может, именно Дими единственный из всех справился со своим горем. Выплакать боль – разве это не самый лучший способ? Пусть даже и выглядящий по-детски?

Встав, он похлопал плачущего Дими по спине, надеясь, что этим жестом придает тому бодрости, и подумав, что утешать женщин у него получается намного лучше.

Дими утер глаза рукавом и шмыгнул носом, а затем взглянул на памятник самому знаменитому в истории Лунаполиса изобретателю, стоявшему с вытянутой рукой под темным грозовым небом.

– Помнишь, как мы спорили насчет Айлена? Кто был прав, он или Торамея? А ты не мог решить, кого поддержать – мол, и тот был во многом прав, и этот. И в итоге…

– В итоге под конец обе спорящие стороны одинаково меня невзлюбили. Помню, Дими.

Финнен помнил тот вечер, и не только. Подобное неумение занять четкую позицию по какому-либо вопросу тянулось за ним с детства. Для него всегда существовало какое-нибудь «с другой стороны…» Иногда он считал это достоинством, особой оригинальностью мышления, позволявшей понять аргументы самых разных людей, а иногда недостатком, поскольку сам себе он казался безликим и расплывчатым. Даже на этот счет у него никогда не было определенного мнения.

Ему стало интересно, вспомнит ли Дими о некоем событии из их детства, но мысли парня уже свернули на другой путь.

– А помнишь, как мы ныряли ночью в пруду? Или как похитили подружку Омари, чтобы почитать ей наши любовные стихи? Или, – хихикнул он, на мгновение забыв, что недавно плакал, – как собирались уехать из города на пустой вагонетке Железки? Вот ведь были времена, да?

«Не такие уж и давние», – подумал Финнен, внезапно почувствовав, как сжимается сердце от тоски по ушедшим безумным авантюрам.

У Дими всегда находилось множество идей, но ему не хватало терпения, чтобы воплотить какую-либо из них в реальность. Разработкой деталей занимался Финнен, с одной стороны порывистый, а с другой рассудительный – две противоположности в одном. Делать это ему приходилось часто, но он мог бы еще чаще – если честно, ему хотелось воплотить в жизнь все идеи Дими, прежде чем придет пора окончательно повзрослеть.

Осталась только тоска.

– Думаешь, мы еще когда-нибудь поедем на той вагонетке? Тебе хотелось бы?

Финнен не ответил. Порой ему казалось, что Дими все еще мыслит как ребенок, в то время как сам он уже вырос, считая детство перевернутой страницей. Поехал бы он сейчас на вагонетке Железки? Скорее всего нет. Развлечение для мальчишек.

– Ты сам-то как? – с искренней заботой спросил Дими, готовый незамедлительно извиниться, если Финнен вдруг каким-то образом почувствует себя обиженным. – Я слышал, та твоя девушка, Алика, осталась позади… И в ночь Скачка ты встретил другую…

– Да, это правда.

– Ничего больше не расскажешь?

– Расскажу, только пойдем отсюда, а то сейчас ливанет.

Финнен рассказывал эту историю уже неоднократно, и каждый раз по-разному – подчеркивая меланхоличный настрой в ту ночь или с долей юмора намекая на существование эротической связи между ним и Каирой. Однако каждая из этих версий казалась увечной, в них чего-то недоставало, некоего важного элемента, который он чувствовал, но не мог описать словами. Так же оказалось и на этот раз, хотя он старался изложить все как можно подробнее.

– Пойдешь к ней, раз она тебя пригласила? – спросил Дими, когда Финнен закончил. Они уже стояли в подъезде дома Финнена, глядя на широкие холодные потоки дождя.

– Да, конечно. Завтра.