Наталена

Ребята, предоставленные сами себе, наконец-то почувствовали себя по-настоящему счастливыми. Не надо было ложиться спать в десять вечера, не надо было вскакивать спозаранку. Хозяйка, Таисия Петровна, сама, добровольно, кормила детей, пока предки мотались где-то в городе. И это была лучшая еда на свете! Особенно, вареная кукуруза! Горячие початки посыпались грубой серой солью и проглатывалась в мгновение ока!

На завтрак подавалась мамалыга, каша из кукурузы: золотистая, сдобренная абрикосами и виноградом. А хлеб, который Маша не особенно жаловала, здесь был вкуснейший, белый, пышный, горячий! А еще Маша полюбила рыбу! Потому что вкуснее ничего не пробовала, куда там противному минтаю, которым ее пичкали в городе! Маша часами сидела перед тарелкой с неаппетитными кусками, пока мать не крикнет на нее в сердцах. Здесь же обыкновенные «бички» съедались моментально.

Она сдружилась с Анькой, Танькой, Генкой и Митькой. Анька, Генка и Танька Корнышевы приехали в Анапу из самого Ленинграда. А Митьку Зарубина папка с мамкой привезли из Мурманской области. Он был самый тощий и бледный в компании, сказывались долгие северные ночи и нехватка витаминов. Его Таисия Петровна жалела больше всех и старалась кормить от пуза. Ей, полной, одышливой, не лень было бегать за «бледной спирохетой» с огромным, величиной с Митькину башку, помидором и причитать:

– Митя, Митя, поешь, миленький. А я тебе шоколадку подарю!

Добрая бездетная тетка частенько докучала таким образом ребятам. А что? У этих «паразитов» о «дитях» голова не болит, таскаются по кустам целыми ночами, проклятые! Тая не покормит, они и не вспомнят! Тая, чтобы оградить детскую некрепкую психику от «развратников – родителей», проживающих в Анапе второй медовый месяц, укладывала всех спать на свежем воздухе, под фисташковым деревом.... Вся ватага дрыхла без снов, вповалку.

Это было самое чудесное, согретое южным солнцем, время. Маша целый год переписывалась с Анькой и Танькой, и в письмах они мечтали, как встретятся вновь под приветливой крышей тети Таи. И вот, на тебе – не будет никакого Юга. Будет смена в лагере «Восток» и месяц у бабушки в деревне. Она ездила туда раза два совсем маленькой и ничего не помнит. И бабушку эту знать не знает и ведать не ведает. Бл-и-и-ин, какая тоска!

В лагерь она тоже попала в первый раз. Мама проводила ее на площадь, откуда отправлялись школьные автобусы с детьми. В дороге пели песни, радовались долгожданному отдыху. А Маша молчала, отвернувшись к окну. Ее душила злость: мама, наверное, специально сплавила дочку подальше от себя, а сама усвистала в Анапу. Хотелось плакать.

Но постепенно оттаяла. Ребята так хорошо пели «Мама, чао», «Вместе весело шагать по просторам» и« Крылатые качели», что Маша невольно начала подпевать.

Солнечные лучи били в окна, леса сменялись полями, над землей царил молодой июнь, общее счастье десятков юных сердец заразило разнесчастное Машино сердечко радостью и ликованием. К окончанию пути она уже смеялась и знакомилась с будущими друзьями.

Корпусы детского лагеря спрятались в сосновом лесу возле широкого озера. Ребят встретили юные и очень симпатичные вожатые. Приветливо поздоровавшись, распределили всех по отрядам и показали комнаты. Потом вкусно накормили в столовой. А вечером была праздничная линейка и самая настоящая дискотека. Круто же!

Днем – никакого покоя от вожатых. То зарница, то конкурсы, то поход, то занятия по интересам. Скучно не было! А сколько новых друзей обрела в лагере Маша! И сколько чудесных приключений с ними со всеми произошло, пока вожатые, старшие воспитатели и директриса не видели! Лично Маша проделала пять рейдов во вражеский корпус, к мальчишкам. Она приходила к ним вместо привидения и клялась, что от ее жуткого завывания десяток пацанов точно намочил трусы!

Конечно, и Маше досталось. Усы ей рисовали противным «Поморином» три раза. Лягушку в кровать запихнули один раз. Но она не орала. Взяла в руки бедную лягушку и даже поцеловала ее в испуганную мордочку, а потом босиком бегала к ночному озеру, чтобы отпустить на волю земноводное. Девчата это оценили. Мальчишки – тоже. Во время зарницы Маша геройски держала оборону «Зеленых» и повела свой поредевший отряд в наступление. «Зеленых» одержали верх, за что получили сладкие призы. А на день Нептуна Маша залихватски управляла веслами лодки. Их слаженная команда снова одержала победу. Машу уважали и ценили, как нормальную девчонку! Еще бы! На дискаче от кавалеров у Маши отбою не было! Она еще и выбирала!

На последнем костре было очень грустно, какая-то щемящая тоска подкралась в сердце. В итоге Маша ревела белугой по дороге домой. А кто тогда не ревел? Все ревели!

В квартире было чисто и тихо. На столе – записка от мамы: «Очень соскучилась! Суп в холодильнике. Мороженое в морозилке! Суп можно и не есть. Люблю. Мама!» Восхитительное крем-брюле немного скрасил Машино горе. Рубль, оставленный мамой, еще больше поднял настроение. В кино вовсю шел «Крокодил-Данди», в кафе кинотеатра продавали пепси. Машина подружка Юлька, наверное, сейчас дома. Лето продолжалось!

Тоска, подслащенная различными вкусностями и походом в киношку, потихоньку отпустила. Маша явилась домой вечером. Открыла дверь мама. Поцеловались. Бабушка Галя выскочила из кухни и чуть не задушила в объятиях, будто Машка не из летнего лагеря приехала, а совсем из другого, находящегося где-нибудь в тайге, с вышками и колючей проволокой.

– Ой, Машенька, ой, господ-и-и, – подвывала баба Галя, будто дома кто-то умер.

Мама строго одернула бабушку. А дочери сказала:

– Маша, ты уже взрослая девушка. И нам надо серьезно поговорить.

Маше льстили слова про «взрослую девушку», но что-то такое в голосе матери заставило ее насторожиться. Мама, повернувшись к бабушке, попросила ее уйти домой. Было видно, что той уходить совсем не хотелось. Но с мамой не поспоришь. Бабушка оделась, жалобно взглянула будто в последний раз на Машу и ушла, тихо прикрыв за собой входную дверь.

Мама приказала дочери:

– Сядь.

Маша уселась в кресло. Ей было тревожно. Случилось что-то экстраординарное: даже невозмутимая, обычно спокойная мама нервничала. Это было видно по ее рукам: мама не знала, куда их деть. Наконец, крепко сцепив пальцы, держа спину прямо, мать заговорила. И то, что она говорила, ошеломило Машу настолько, насколько может ошеломить женщину, набирающую воду во фляжку, внезапное нападение крокодила, выскочившего из этой такой, казалось бы, тихой воды.

– Ты часто спрашивала про папу. И я лгала тебе, дочка. Я не знаю, сможешь ли ты меня простить после всего этого. Я прошу у тебя прощения. Потому что виновата. Тогда я была молодой и считала: будет лучше, если ты ничего не узнаешь. Старалась оградить тебя от злой, нехорошей правды. Отец ушел от нас, когда ты еще не родилась. Он не скрывался и не прятался, но я отрезала все пути-дороги в нашу семью.

Это моя вина. Я считала, что предательство нельзя простить. Четырнадцать лет я ничего тебе не говорила и не общалась с ним. Он присылал алименты, посылки и никак нас не беспокоил. Но последние три года он постоянно пишет мне, что очень хочет повидаться с тобой. Я не отвечала на его письма. Но теперь он стал приезжать. И пока ты была в лагере, я виделась с твоим папой. У него другая семья, где растет еще ребенок. В общем, это все. И теперь дело за тобой: хочешь увидеться с ним, возражать не буду. Не хочешь – твое право. Я всегда на твоей стороне, дочь.

Мать замолчала. Она так и сидела с прямой спиной, бледная, без единой кровинки на лице. Маша видела, как ей тяжело, как она растеряна. Что делать, Маша и сама не знала. Но внутренним чутьем, так свойственным женщинам, она поняла, что матери как никогда, сейчас нужна поддержка. Маша обняла маму. Та была каменной. Но постепенно тело ее обмякло, из глаз полились горячие слезы. Наталья прижала к себе Машу. Они плакали, но это были чистые слезы прощения.

– Что же ты скажешь мне, Машенька, – наконец-то спросила мать.

– Мама, я ни в чем тебя не виню. Ты все правильно сделала. Но отца я видеть не хочу.

Наталья все поняла. Ее девочка была не готова простить человека, предавшего ее.

Глава 6. Елена

Валерий любил свою хрупкую Ленку. Правда, любил. Она казалась ему существом с другой планеты. Она говорила, двигалась, ела совсем не так, как говорили, двигались, ели другие люди, с которыми долгое время жил Валерка. Ее походка, свойственная балетным, оставляющая следы елочкой, восхищала и умиляла. Поворот и особый наклон маленькой головки, длинные, тонкие пальчики, лебединая шейка, узкая спина с выступающими позвонками – разве сравнится с ней тяжелая и монументальная Наташка?

Во время обеда Елена пользовалась не тарелками, а блюдцами. Большую часть содержимого блюдца занимала трава: салат, огурцы, редиска. Она совершенно не признавала картошку и хлеб. Говорила, что лишний килограмм поставит крест на карьере. Валера переживал за любимую женщину, боялся, что она при такой жизни когда-нибудь протянет ноги. Иногда, приходя на репетиции, поражался, как Елена вообще может часами изнурять себя бесконечными «па», ведь для этого нужны недюжинные силы. Но она могла.

Елена грезила столичным театром и очень жалела, что тратила свои лучшие годы в провинциальном городе. Оказалась она тут по большой глупости: поссорилась с отцом и покинула дом, громко хлопнув дверью. И оказалось, что без папы Елена – полный ноль! В Ленинграде ее не взяли в труппу. Не оказалось нужных рекомендаций. Работы нет, денег – тоже. Просить у мамы строптивая дочка не пожелала, понадеявшись на свои силы. Уехала в провинцию, где ее, конечно же, с удовольствием приняли. Но и здесь Елена не блистала. А ведь надеялась стать примой хотя бы на подмостках местного театра.

Гордыня растаяла с последним рублем приличной суммы, которая была у Елены на сберкнижке. До ссоры отец, Александр Яковлевич, исправно пополнял счет дочери. Оказалось, молоденькая девушка совсем не умела грамотно распоряжаться средствами. Она покупала наряды у спекулянтов, снимала в центре большую квартиру, наполненную хрусталем и красным деревом, любила обедать в ресторанах. Ее, представительницу Ленинградской богемы, через год знали все местные фарцовщики и холуи, набиваясь в друзья и приятели.

И куда же подевались все они, когда Елена с неприятным удивлением обнаружила, что оклада в сто десять рублей не хватает не то, что на месяц – на два дня ее обычной жизни! Квартирная хозяйка, генеральская вдовушка, до этого ну просто мать родная, вдруг превратилась в мымру с поджатыми морщинистыми губами.

– Елена Александровна, если вы не внесете необходимую сумму до пятнадцатого, нам придется с вами попрощаться, – она, до этого никогда не являвшаяся со своей генеральской дачи без предупреждения за неделю до приезда, в этот раз сама открыла ключом квартиру и ринулась проверять ящики буфета, где хранились серебряные вилочки и мельхиоровые ложки.

Лена продала свое колечко, чтобы заплатить долг. Пришлось искать другое жилье. С трудом она нашла маленькую однокомнатную конуру в безликой пятиэтажке в одном из районов города. И началась у неё совсем другая жизнь. Она вынуждена была ходить в обычные магазины, ездить на автобусе, а не такси, и мириться с соседством обыкновенных людей. Через картонные стены было слышно ругань супругов, топот и крики их детей, лай собак. Никакого покоя!

Удивительно, эти люди считали себя счастливыми: новые квартиры – мечта всей жизни! Они стояли в бесконечных очередях на польские гарнитуры из опилок и фанеры. Украшали свои убогие жилища мягкими тройками, начинавшими предательски скрипеть уже через год после покупки. Гонялись за люстрами с «хрустальными» висюльками из пластмассы. Приколачивали к стенам «персидские» ковры, на деле оказавшиеся дешевыми синтетическими паласами. Радовались, что удалось урвать к празднику несколько баночек «Провансаля» и болгарского горошка. По огромному блату «доставали» коляски для народившегося потомства. И радовались!

Елена профукала всю зарплату, чтобы хоть как-то обустроить новое убогое жилище. Когда-то, в нормальной своей ленинградской жизни, она с интересом рассматривала шведские каталоги, которые привез отец из заграничной командировки. Ее восхитил практичный скандинавский стиль: ничего лишнего, серо-белая цветовая гамма и яркие пятна аксессуаров. Выглядело все это потрясающе. Конечно, в квартире родителей, наполненной бронзой и антиквариатом, скандинавский стиль смотрелся бы нелепо, но в маленькой комнатке на пятом этаже микрорайона шведский дизайн оказался как никогда кстати.

И ведь сама справилась! Папа ей бы гордился! Сама перекрасила стены и полы. Оконные рамы тщательно зашкурила и покрыла ужасно вонючей белой эмалью так, что ни одного подтека на стекле, а на дереве – несколько идеально ровных слоев! Отчистила, отдраила старомодную люстру на три лампочки от пыли и грязи. Новая хозяйка диву давалась: она считала эту люстру убогой! Но в новой обстановке она «заиграла».